окружающих австрийских девушек. Нет. Это мне показалось. Просто они все
чем-то похожи на Катарину.
коробка с игривой надписью "Чудо", да конь деревянный на краю стола. Все
ушли танцевать. Вот академик Ржановский стоит в толпе, смотрит на
танцующих. Вот молодая жена танцует со своим итальянцем. Вот дед
протискивается ко мне, опускается рядом и близко заглядывает мне в глаза.
- Чего с тобой?
- Сказку я потерял, - говорю я.
- Какую?
- Помнишь, ты мне рассказывал? Про встречи необычайные, про любовь. Я
маленький был - верил.
- А теперь?
- А теперь вижу - ушла молодость. Но я не жалею, - говорю я. - Не жалею.
Чужая любовь пляшет. Нам не плясать. Отплясало мое поколение, дед.
- Слушай, соври мне опять что-нибудь,- говорю я.
- Сказку он потерял, - говорит дед. - Ну и дурак. Разве сказка - вранье?
Сказка - мечта.
как далекий крик о любви.
- Катарину вспомнил? - спросил он. Я кивнул.
- Разве Катарину убьешь? - сказал он. Негры били в ладоши.
- Черненькие, беленькие, - сказал дед, оглядываясь. - Полсвета у меня
родня. Ступай внучку поищи. Скажи, в буфете одни благушинские собрались.
- Как я ее узнаю? - говорю я.
- Узнаешь, - сказал дед. - Коса на сторону и кричит больше всех.
отражаясь в зеркалах, танцевали яркие люди. Я поискал глазами дедову внучку.
кричат громче всех.
глядящих на танцы, и сел.
Пуне псреница жос Лелица фетица...
- пели в кругу.
притопывал и помахивал платочком перед молодоженами.
- Митрич! - крикнул дед Ржановскому.- Иди сюда! Покажем щенкам!
ухмыльнулся.
- Вильхельм! Вильхельм, иди сюда! Лешка пришел, переводить будем.
журнал с лаково мерцающими фотографиями. Раскрыл на статье про деда. Я там
запомнил одно место:
всегда порожден эпохой и всегда бунтует против нее. Но этот бунт
поэтический. Это бунт мечты, которая не дает заснуть взрослым и пробуждает
ото сна детей. Мечта - это первый звонок будущего. Счастливы люди, имеющие
в своей среде фантазеров. Я позволю себе сравнение. Художник - это
катализатор, ускоряющий химический процесс. Игрушка, если она искусство" -
это тот кристаллик соли в перенасыщенном растворе, от которого сразу,
мгновенно формируется душа ребенка.
в первом приближении) разделить творчество Александра Васильевича Филиппова
на пять основных периодов.
"периодом отлетающей гривы", характеризуется..."
- Лешка, - сказал он испуганно, - я всю жизнь делал одного и того же
коня... Можешь ты это понять?
- Могу, - сказал я...
- ...Стойте! - закричала Катя. - Стойте, не рассказывайте дальше! Я
остановился.
- Что случилось?
- Ничего! - сказала она возбужденно. - Ничего! Только, ради бога, сидите
здесь и никуда не ходите. Я сейчас вернусь...
ей рассказать о Бетельгейзе и о встрече с Памфилием и Костей да Винчи. Мы
были трое бродяг.
стройными рядами мчатся к месту своей службы или летят с оной к своим
семи-две-надцатиэтажным хижинам. Увидев нас в потоке на эскалаторе, так и
хотелось крикнуть нам:
вечерам и по ночам мы были бродягами, которые встретились у камня, стоящего
на перепутье трех дорог, и разошлись в три стороны искать долю. Если еще
учесть, что я подъехал к перепутью на деревянном коне, то сходство наше с
витязями было почти полное.
Революции", и каждый узнал другого потому, что у каждого в руках был номер
старой "Вечерки", сложенной вчетверо, и у каждого красным карандашом была
обведена одна и та же статья. Не сговариваясь, мы вылезли из метро и
поднялись на крышу гостиницы "Москва". Мы уселись за столик в ресторане
"Птичий полет" возле проволочной сетки, мешавшей нам разглядывать такой
прекрасный вид, открывающийся нам с птичьего полета, и выпили шампанского
за встречу. В старой "Вечерке" было напечатано сообщение о том, что где-то
в Юго-Западной Африке отыскали скульптуру, сделанную из базальта - голова
молодой женщины с широко открытыми глазами. И когда новейшими методами
установили возраст скульптуры, то оказалось, что ей двенадцать тысяч лет.
после встречи в университете дед позвонил мне по телефону и велел срочно
приехать - дело есть. Я не приехал потому, что был занят - начиналась эра
спутников, и некогда мне было праздновать международные успехи дедовых
коней. А когда через несколько месяцев я вернулся с испытаний одной своей
схемы, я дома под дверью нашел пакет со старой "Вечеркой" и с письмом деда,
где было написано, что лицо этой скульптуры здорово похоже на лицо той
женщины из дедовой сказки о простой красоте, которую он встретил в
незапамятные времена ночью, в снегу, на старой Благуше.
дверь, но напрасно. Потому что выглянувшие на трезвон соседи сказали мне,
что дед уже месяц, как умер, и похоронен на Немецком кладбище. Могилу деда
я разыскал и посадил у него в ногах бессмертники. Все.
Эпоха была фантастическая, пробили первую дырку в космосе. Оказалось, что
мы трое заняты одним и тем же: нам плохо жилось. Это потому, что нам не
давала житья мысль насчет этой древней женщины. И поделиться об этом было
не с кем, так любой сказал бы: "Нам бы ваши заботы!"
игру. Но не совсем.
было некому - сочли бы сумасшедшими. Костя да Винчи считал, что эта
скульптура - обобщенный символ красоты, по капле разлитой в жизни, и
тосковал из-за того, что живое подобие его невозможно ни теперь, ни тогда -
двенадцать тысяч лет назад. И можно только опять и опять собирать красоту
по каплям, чтобы создавать небывалое. Я считал, что это (прошу прощения)
портрет женщины, прилетевшей из космоса двенадцать тысяч лет назад, и
тосковал о том, что не увижу второго прилета. Почему я мог надеяться, что
мне лично так повезет. А мне было о чем ее расспросить, даю вам честное
слово мужчины и джентльмена. Памфилию же было хуже всех. Он считал, что это
портрет женщины, умершей двенадцать тысяч лет назад. И если у меня и у
Кости и оставалась биллионная доля вероятности дождаться встречи с
прототипом, то у него не было никакой надежды. И даже если бы он встретил
сейчас женщину, у которой повторились бы черты той древней, или дождался бы
прилета из космоса, то это была бы не она, а ее далекий потомок, двойник.
Памфилий же считал, что двойник в любви - это всегда самообман, это всегда
Одиллия вместо Одетты, и это непременно скажется. Потому что никакой
двойник не может заменить единственную возлюбленную. А он ее любил и не
хотел подмены. Вот в чем штука.
женщины было похоже на лицо Аэлиты, как ее описал Алексей Толстой. И, узнав
Памфилия как следует, я понял, что ему несдобровать. Я понял это особенно
отчетливо, когда он меня спросил: откуда примерно могли бы прилететь
пришельцы, если они прилетали двенадцать тысяч лет назад и вернутся снова,
скажем, в шестидесятые годы двадцатого века, считая шесть тысяч лет пролета
в один конец? И морда у него была совсем белая. Я прикинул и сказал:
откуда-то из района звезды Бетельгейзе.
тревожно. Мысль о Бетельгейзе вернула меня на землю. А на земле у меня дела
были совсем плохи. В отличие от Памфилия и Кости, беспочвенных мечтателей,