Чтение 25–й страницы книги ~VIS VITALIS~

Аркадий давно просчитал. Он сходу нырнул в туалет, подошел к
встроенному в стену железному шкафу, в котором спрятаны проводка,
трубы и имущество уборщиц, отпер дверь и скрылся, заперев шкаф
изнутри. Тут же в туалет просунулась голова и опасливо поводя
глазами, поскольку женская, сказала:
- Никого, Руфина Васильевна...
Опять ушел! Аркадий в темном шкафу быстрым движением нащупал
лесенку, привинченную к стене, и начал спускаться в бездонные
глубины. Он стремился в железный коридор.
8
Железный потому, что обит стальным листом, в нем множество люков,
ведущих еще ниже, где можно висеть, лежать, скорчиться и пережидать
опасность, но продвигаться уже нельзя... Он спускался долго и
осторожно, знал - застрянешь, сломаешь ногу - не найдут... Наконец
замерцал огонек, и он увидел уходящий вдаль трубчатый проход, два
метра в ширину, два в высоту - кишечник Института, он шутил. Здесь
он чувствовал себя спокойно, отсюда мог проникать в любые
лаборатории, залы, буфеты, и даже во владения Евгения, минуя замки и
засовы. Но он туда не хотел, длинными гремящими железом путями
проникал, куда ему было надо, и также исчезал.
Он любил эту пустынную дорогу, спокойно шел по гудящей жести,
привычно заложив руки за спину, и размышлял о смысле своей жизни. Он
давно понял, что в целом она смысла не имеет, если, как говорят
математики, суммировать по замкнутому контуру, пренебрегая теми
незначительными изменениями, которые он сумел произвести в мире.
Поэтому он рассматривал небольшие задачи, беря за основу не всю
жизнь, а некоторые ее периоды, опираясь на события, которые его
потрясли или согрели. Умом он понимал, что эти редкие явления
настолько случайны и не имеют жизненной перспективы, что со
спокойной совестью следовало бы их отбросить - но не мог,
возвращался именно к ним, изумляясь и восторгаясь всем добрым,
веселым, умным, храбрым, справедливым, с чем время от времени
сталкивался... Умиляясь - и недоумевая, поскольку эти явления явно
нарушали общую картину, выстраданную им, стройную и логичную.
- Странно, черт возьми, странно... - бормотал он, приближаясь к
очередному повороту, за которым осталось - кот наплакал, подняться и
на месте.
9
Он благополучно повернул и прошел по гремящему настилу метров
десять, как вдруг будто гром с ясного неба:
- Вить, иди сюды... где сигареты, падла?.. - и еще несколько слов.

Аркадий внутренне дрогнул, но продолжал, крепко ставя ноги, медленно
и неуклонно шагать к цели.
- Вить, ты чего... а ну, подойди! - в голосе усилилась угроза.
Аркадий, чувствуя неприятную слабость в ногах, продолжал путь.
"Осталось-то всего... - мелькнуло у него в голове, - может,
успею..." В железных стенах через каждые десять метров были щели,
ведущие в квадратный чуланчик, в глубине спасительная лесенка;
отсюда начинались пути во все комнаты, коридоры и туалеты здания.
Голос шел из одной такой щели, позади, а та, что была нужна, уже
маячила Аркадию. "Главное первые ступеньки, тогда ногами в морду -
отобьюсь..." - лихорадочно думал он, ускоряя шаги. Он решил усыпить
бдительность переговорами.
- Во-первых, я не Виктор, - он старался говорить внушительно и
безмятежно, чтобы передать исподволь это чувство оппоненту. - А
во-вторых - не курю.
- Ах ты... - падение крупного тела на железо, несколько быстрых
скачков за спиной, и тяжелая лапа ухватила его за плечо. Аркадий
быстро развернулся и на высоте глаз увидел огромное косматое брюхо,
сплошь разрисованное синими и голубыми узорами с хорошо известной
ему тематикой... "Головой в брюхо и бежать?.. Такое брюхо не
прошибешь..." Он отчетливо представил себе, что будет дальше. Через
годик его найдут, и то случайно.
- Ах, ты... - с шумом выдохнул мужчина, - это же Аркадий Львович!

10
Блаженство нахлынуло на Аркадия, любовь к человечеству разлилась по
жилам. Он понял, что хочет жить, несмотря на все подсчеты и итоги.
"Расхлопотался, - он подумал с усмешкой, - в жопе твой интеграл,
жить любишь, стерва..." Он допускал такие выражения в исключительных
случаях, и только в свой адрес.
Аркадий поднял голову и увидел бурую лохматую шевелюру, чистейшие
синие глаза навыкате, внешность колоритную и легко узнаваемую.
Софокл! Механик при центрифугах, сын отечественной гречанки и
опального прозаика, погибшего на чужбине от укола иностранным
зонтиком. Он когда-то сочинял стихи и даже напечатал в районной
газетке несколько строк, потом лет двадцать писал роман... "Всю
правду жизни в него вложу" - он говорил мрачным басом, и то и дело
подсовывал Аркадию главы, считая его большим знатоком блатной жизни
и образованным человеком одновременно. Куски романа представляли
собой слабое подобие того, что впоследствии назвали "чернухой".
Аркадий подобное не любил, он и слов-то этих панически боялся,
физически не выносил, тем более, гнусных действий, которые они,
хочешь-не хочешь, обозначали.
Полугреческое происхождение и литературные наклонности объясняют
прозвище механика, взятое из низов нашей памяти, школьной истории.
Древний мир - первое, что вспоминается из тех далеких лет: полумрак,
послевоенная свечечка, чернильница-непроливашка, воняющая
карбидом... и эта непревзойденная по фундаментальности книга, - ведь
меньше всего перекраивался далекий древний мир - к тому же
впечатления чувствительного детства, картины вечно теплого места,
где среди пальм героически сражаясь, умирают за свободу рабы,
закалывают друг друга консулы с горбатыми носами... и эта вечная
трагическая троица - Эсхилл, Софокл, Еврипид, а также примкнувший к
ним Аристофан.
Софокл трясется от холода, от него, как обычно, разит, он жаждет
закурить, и почему-то погряз в "железных джунглях", как называл эти
места народ.
11
- Львович, ты нам нужен! - Софокл смотрел на Аркадия как на внезапно
появившегося перед ним пришельца из дружественных высокоразвитых
миров, которые только и могут вытащить из трясины нашу цивилизацию.

Аркадий мог теперь, сославшись на занятость, пообещать найти
Виктора, махнуть рукой и скрыться, авторитет позволял, но после
пережитого страха он размягчился, решил вникнуть и помочь:
- В чем дело, Дима, что вы здесь околачиваетесь? И Дима-Софокл,
вздыхая и размахивая растопыренными пальцами, в духе своих предков,
объяснил суть дела. Тупичок был непростой, он вел в склад химических
реактивов, где стояла огромная цистерна со спиртом. Как-то,
забравшись по своим делам в лабиринт труб, проводов, чугунных
стояков, Софокл обнаружил, что подобрался снизу к тому самому чану,
что был притчей во языцех у всего народа. Уже заинтересованно ползая
во мраке, он нашел причудливой формы щель между баком и арматурой,
и, приблизив к ней чувствительный нос, учуял знакомый запах - где-то
в глубине подтекало. Просунув руку, он с трудом дотянулся до
источника - действительно, капало! Покрутившись и так и эдак, он
догадался - полотенце! забивается плотно в щель, понемногу
пропитывается... Вафельное полотенце Софокл утащил из дома, и дело
пошло. Результат превзошел все ожидания - около двух стаканов в час!
Уйти стало сложно - бесплатный продукт, а не выжмешь вовремя -
утекает, всасывается стенкой как губкой.
Аркадий слушал и холодел от ненависти. Никогда он не мог понять этих
людей! Он в рот не брал спиртного, алкашей презирал, как и всех
прочих наркоманов и психов, которые, отворачиваясь от жизни, уходят
в кусты. Примерно также он относился к религии, духовной наркомании
- считал за полный бред, нужный идиотам и слабым людям, темным, не
уважающим себя. Несколько мягче он относился к искусству,
воспевающему все неопределенное, расплывчатое, сумбурное... Время от
времени все-таки почитывал, отвлекал тоску, презирая себя за
слабость. Наследие смешного детства, и юности, тогда он верил, что
разум, слово, идея правят миром, или хотя бы весомы и уважаемы в
нем. Совсем, совсем не так, это уроды жизни, бесполезные нищие в
подземном переходе от станции А к станции Б.
12
- Подожди, Львович, сейчас... - Припав щекой к лоснящемуся боку как
к толстой матери, Дима запустил руку до плеча в узкую щель и
осторожно вытянул оттуда черное лохматое существо, напоминающее
осьминога с обрубленными щупальцами. Держа насыщенную продуктом
ткань на вытянутой руке, он быстро опустил ее в эмалированный сосуд
странной формы, стал сжимать и выкручивать. Аркадий с изумлением
узнал детский ночной горшок. Зафыркала, полилась серая жидкость,
распространяя дурманящий запах в сочетании с вонью грязной половой
тряпки.
- Не заставил бы... - мелькнуло у Аркадия.
- Извини, Львович, не угощаю, ты теперь мозговой центр. - Дима,
выжав тряпку до немыслимого предела, вернул ее на место, и, бережно
держа горшок двумя руками, безоглядно припал к нему. Свечка
трепетала, тени метались, обстановка была самая романтическая.