домработницы, которая нянчила его в далеком детстве, но давно отошла от всех
дел, выйдя на пенсию. Он объяснил старушке, тете Дусе, что эти рукописи
нечто вроде его дневников, вернее, записи его сновидений, которые он вел со
студенческих лет, и поэтому он очень ими дорожит и просит их хранить, на
память, вторые экземпляры, на случай пожара, например... Старушка
простодушно согласилась и спрятала их в старинный комод, под свои пропахшие
нафталином юбки, кофты, шубы и ночные рубашки.
Валентина, слегка подсмеивался над ним и говорил, что находится в лучшем
положении: почти все свои стихи он держит в голове. Однако, он тоже не
брезговал "тайными местами", но не до такой степени. Муромцев даже
побаивался связываться со своими "хранителями" по телефону, и когда было
неизбежно, осторожно приезжал к ним прямо на квартиру без предупреждения.
"Ты извини, старик, - объяснил он однажды своему самому потаенному
хранителю, - но я тебе никогда в жизни не позвоню: просто сейчас на дворе
двадцатый век, такая уж цивилизация теперь, и предосторожности надо делать
автоматически, независимо от того, нужны они или нет. Сегодня, может,
хорошая "погода", а завтра опять плохая. Двадцатый век, ничего с этим не
поделаешь, а по сравнению с грядущими веками еще будет выглядеть как персик,
как поцелуй мамочки. Так что живи пока и радуйся. То ли еще будет на этой
планетке. "Хранитель", выслушав это, умилился, и тут же выставил две бутылки
наливочки, чтобы отпраздновать это счастье - жить в двадцатом веке... Но по
другому счету Муромцев, наоборот, упрямо надеялся, что скоро нагрянут
хорошие времена, и по неофициальной Москве ходило выражение:
инженером, но его супруга хозяйничала дома, и ей в любое время можно было
вручить пакет со сказками.
желание опохмелиться, но он боялся выпивать: вдруг потеряешь портфель.
Все-таки, не выдержав, он юркнул в уютную и в то же время мистическую в
своей пустынной заброшенности столовую. Народу было в ней мало, только у
кассы дремала толстенькая кассирша. Где-то со двора долетала тоскливая и
родная песня. Эти заброшенные столовые всегда почему-то вызывали в нем
ощущение каких-то бесконечных просторов, странности бытия и щемящей тоски,
смешанной с любовью и удалью. Но самым сильным всегда было чувство странной
и таинственной жизни, схоронившееся именно в этой обычности и серости... И
поэтому Муромцев очень любил эти столовые, посещая их даже в одиночестве,
чтобы пить и "созерцать".
к человеку, который доливал шестую бутылку пива. Почти два часа он
опохмелялся с этим рабочим, разговаривая по-тихому, и даже поцеловавшись с
ним на прощание.
общение. Не забывал Муромцев и подхватить с собой свой портфель, когда
выходил из столовой.
тут же позвонил и перенес их на другой день. Надо было скорей двигаться к
"хранителю", который жил на другом краю города.
его пути.
Нажал кнопку, и безмятежная Вера - жена "хранителя" с улыбкой приняла
подпольного писателя. Ее дочка не без лукавства поглядывала на Валентина.
Вера тут же напоила Муромцева чайком, бережно приняла "пакет", спрятав его в
надежное место, и расспросила о нашумевшем чтении у Омаровых. Она уже знала
некоторые детали, ей звонила Вика Семенова.
ей одной рассказ "Маменька".
черновики, - добавила она.
согласился, и дочка Веры была предусмотрительно спрятана в другую комнату.
- усмехнулась Вера.
горели, когда он читал.
остальном предстоят кошмарные путешествия в иные невидимые нам миры, -
неожиданно заскулила Вера, когда Муромцев кончил читать.
человеческая личность сбрасывается как маска. Что же остается?.. Кто мы?!
по плечу. - И, может быть, увидишь великую, страшную и могущественную
"пустоту", из которой появятся все будущие формы твоей жизни... А "личность"
- это слишком мелко для вечности.
нас?
его рукописи, не улыбалась ему. Он предложил другое место...
они поблескивали высоко, на десятом этаже, а за ними, внутри, хранилось его
"бессмертие". Усмехнувшись, он поехал к дяде.
высокое официальное положение, бывал за границей и обладал в то же время
несоответствующей его обстоятельствам широтой. Больше всего на свете он
ценил "свободу" или "волю", и так как она была весьма стеснена, то он
компенсировал себя безудержной лихостью в частной жизни. Ему все сходило с
рук, и в данный момент он жил со старой своей подругою, с которой разошелся
лет 15 назад; она по-своему прощала ему его "волю".
"подпольную литературную деятельность" Муромцева, слышал имена
неконформистских писателей и поэтов и имел ко всему этому особое отношение,
не всегда совпадающее с ортодоксальным.
большой трехкомнатной квартиры в Кузьминках. Дядя встретил его довольно
громогласно и подозрительно радостно. И сразу повел его к столу. Жена
Анатолия Семеновича, тетя Люба, почему-то только показалась на глаза,
поздоровавшись, а потом исчезла в одной из комнат.
любил племянника, но обращался с ним фамильярно, хотя и по-дружески.
Муромцев - ради памяти покойного отца, которому дядя приходился родным
братом - терпел это, стараясь не обращать на такие мелочи внимания. К тому
же дядя мог быть полезен, особенно в неприятных ситуациях.
Ведь те, у кого ты хранишь свои тексты, своим соседям их читают.
похолодев.
Дуся, ваша бывшая домработница, собирает по вечерам соседок со двора и
читает твои сказки на крыльце...
хранил свои тетрадки.
но хорошо, загадочно очень. Одобряют.
что скажи, - вздохнул дядя, бросив взгляд на Муромцева. - Ты пишешь не
только сказки, но и весьма острые рассказы, читаешь их по модернистским
салонам, где встречаются люди, имена которых известны за границей. И прочее.
На что ты рассчитываешь? Я не говорю, что тебя за все это посадят, дадут
срок, как в сталинское время. Такого не будет. Но ты же в полном тупике. Что
ты хочешь, почему ты не пробуешь писать то, что приемлемо для печати?
писать о том, что вне моего веденья. Даже если захочу - все равно получится
плохо, потому что это - не мое, слишком узкое. Ты же знаешь, как у нас
ограничены рамки искусства.
думаешь делать со своими рассказами? Как можно быть писателем и не
опубликовать ни одного слова? И так до конца жизни?! Может быть, ты хочешь
сунуться со своими рассказами за границу? Передать их туда, чтоб там
напечатали?
творчество - вне политики. Это - свободное, незавербованное, независимое
искусство. Такой и была всегда настоящая великая литература. Но многие
говорят, что на Западе, а больше всего в Америке, тоже господствует политика
и коммерция, особенно последняя. Но если это так, то... политики у меня нет,
а коммерческий подход к искусству не лучше, он попросту снимает вопрос об
искусстве вообще. Чтобы стать преуспевающим писателем, автор должен
превратиться тогда в полуидиота, чтобы штамповать свои "произведения". Это
целая ментальная операция: и я еще не готов к ней...
говорил тебе с самого начала: все вы, люди независимого искусства, сейчас в
совершенно безвыходном положении, в полном тупике, в ловушке... ваше
положение безнадежно, оно хуже, чем когда-либо. Вы - висельники. Таков уж
век, - и дядя добродушно развел руками. - Предположим, - продолжал он, -
там, за границей, скажем в Америке, тебя случайно напечатают. Но поверь мне,
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Акунин Борис
Свержин Владимир
Лукьяненко Сергей