Чтение 25–й страницы книги ~Пнин~

-- или вы принадлежите к Ордену Холостяков, -- так сказать, к валетам виней?

(О, многосмысленный Пнин!)

Его собеседник сказал, что он не женат. Он будет рад прийти. А по
какому адресу?

-- Тодд-родд, девятьсот девяносто девять, очень просто! В самом конце
дороги (rodd), там, где она встречается с Клиф-авню. Маленький кирпичный
домик и большой черный утес (cleef).

6

Втот вечер Пнин с трудом дотерпел до начала кулинарных занятий. Он
приступил к ним сразу после пяти и прервался лишь для того, чтобы облачиться
к приему гостей в сибаритскую домашнюю куртку - из синего шелка, с кистями и
атласными отворотами, - выигранную им на эмигрантском благотворительном
базаре в Париже лет двадцать назад, -- как время-то летит! К ней он выбрал
старые брюки от смокинга -- столь же европейского происхождения. Разглядывая
себя в треснувшем зеркале аптечного шкапчика, он надел тяжелые черепаховые
очки для чтения, из-под хомутика которых ладно выпирал его русский нос
картошкой. Он осклабил искусственные зубы. Он обозрел щеки и подбородок,
дабы убедиться, сохранило ли силу утреннее бритье. Сохранило. Большим и
указательным пальцами он изловил торчавший из носа длинный волосок, выдернул
его со второго рывка и смачно чихнул, завершив взрыв довольным "ах!".

В половине восьмого явилась, чтобы помочь в последних приготовлениях,
Бетти. Бетти теперь преподавала историю и английский язык в средней школе
Изолы. Она не изменилась с тех дней, как была полногрудою аспиранткой.
Близорукие, серые, в розовых ободках глаза таращились на вас с той же
неподдельной симпатией. Те же густые волосы гретхеновским кольцом лежали
вокруг головы. Тот же шрам виднелся на мягком горле. Однако на пухлой руке
появилось обручальное колечко с брильянтиком, и она с застенчивой гордостью
показала его Пнину, ощутившему укол смутной печали. Он подумал, что было
время, когда он мог бы приударить за ней, -- да, собственно, и приударил бы,
не будь она наделена разумом горничной, который также не претерпел
изменений. Она по-прежнему могла рассказывать предлинную историю, имеющую
основой "она говорит -- а я говорю -- а она говорит". Ничто в целом свете не
могло разуверить ее в мудрости и остроумии любимого дамского журнала. Она
сохранила привычку, свойственную, как свидетельствовал ограниченный опыт
Пнина, еще двум-трем молодым провинциалкам, -- застенчиво хлопать вас по
рукаву (скорее из благодарности, чем в отместку) при любом замечании,
напоминающем о каком-либо ее незначительном промахе: "Бетти, вы забыли
вернуть книгу" или "Бетти, по-моему, вы говорили, что никогда не пойдете
замуж", -- и перед тем, как ответить, она протестующе тянулась к вашему
запястью, отнимая руку перед самым касанием.

-- Он биохимик и теперь в Питтсбурге, -- рассказывала Бетти, помогая
Пнину укладывать намазанные маслом ломти французской булки вокруг горшочка
со свежей, лоснящейся серой икрой и прополаскивать три огромные виноградные
грозди. Имелись также: большое блюдо холодной вырезки, настоящий немецкий
pumpernickel1 и тарелка весьма особенного винегрета (где креветки якшались с
пикулями и горошком), и сосисочки в томатном соусе, и горячие пирожки (с
грибами, с мясом, с капустой), и орехи четырех видов и разные занятные
восточные сладости. Напитки представляли: бутылка виски (вклад Бетти),
рябиновка, коктейль из коньяка с гренадином и, разумеется, Пнин-пунш --
забористая смесь охлажденного Шато-икем, грейпфрутового сока и мараскина,
которую важный хозяин дома уже принялся перемешивать в большой чаше
сверкающего аквамаринового стекла с узором из завитых восходящих линий и
листьев лилии.

-- Ой, какая чудная вещь! -- воскликнула Бетти.

Пнин оглядел чашу с радостным изумлением, как бы увидев ее впервые. Это
подарок от Виктора, сказал он. Да, как он, как ему нравится в этой школе?
Так себе нравится. Начало лета он провел с матерью в Калифорнии, потом два
месяца проработал в гостинице в Йосемите. Где? В отеле в Калифорнийских
горах. Ну, а после вернулся в школу и вдруг прислал вот это.

По какому-то ласковому совпадению чаша появилась в тот самый день,
когда Пнин сосчитал кресла и замыслил сегодняшнее торжество. Она пришла
упакованной в ящик, помещенный в другой ящик, помещенный внутрь третьего, и
обернутой в массу бумаги и целлофана, разлетевшегося по кухне, как
карнавальная буря. Чаша, возникшая из нее, была из тех подарков, которые
поначалу порождают в сознании получателя красочный образ, -- геральдический
силуэт, с такой символической силой отражающий чарующую природу дарителя,
что реальные свойства самого подарка как бы растворяются в чистом внутреннем
свете, но внезапно и навсегда обретают сияющую существенность, едва их
похвалит человек посторонний, которому истинное великолепие вещи неведомо.

7

Музыкальный звон пронизал маленький дом, явились Клементсы с бутылкой
французского шампанского и букетом георгин.

Джоан -- темно-синие глаза, длинные ресницы, короткая стрижка -- надела
старое черное шелковое платье, более элегантное, чем все, до чего смогли бы
додуматься иные преподавательские жены; приятно было смотреть, как добрый,
старый и лысый Тим Пнин слегка наклоняется, чтобы коснуться губами легкой
кисти Джоан, которую только одна она из всех вайнделлских дам умела поднять
на высоту, потребную русскому джентльмену для поцелуя. Еще потолстевший
против прежнего Лоренс в приятном костюме из серой фланели опустился в
легкое кресло и немедля сцапал первую попавшуюся книгу, ею оказался
карманный англо-русский и русско-английский словарь. Держа очки в руке,
Лоренс завел глаза и попытался извлечь из памяти нечто, что ему всегда
хотелось проверить, но чего он никак не мог припомнить теперь, и эта поза
подчеркивала поразительное, отчасти en jeune2, сходство между ним и вышедшим
из-под кисти Яна ван-Эйка каноником ван-дер-Пале с его ореолом встрепанного
пуха и квадратной челюстью, захваченным приступом рассеянной мечтательности
в присутствии озадаченной Мадонны, к которой статист, переодетый Святым
Георгием, пытается привлечь внимание доброго каноника. Тут было все --
узловатый висок, печальный затуманенный взор, складки и рытвины мясистого
лица, тонкие губы и даже бородавка на левой щеке.

Едва Клементсы уселись, как Бетти ввела человека, интересующегося
булочками в форме птиц. Пнин уж было произнес "профессор Вин", как Джоан, --
возможно, не очень кстати -- прервала попытку их познакомить, воскликнув:
"О-о, Томаса мы знаем! Кто же не знает Тома?". Тим Пнин отретировался на
кухню, а Бетти пустила по кругу болгарские сигареты.

-- А я-то думал, Томас, -- заметил Клементс, перекрещивая толстые ноги,
-- что вы уже в Гаване, интервьюируете лезущих по пальмам рыбаков.

-- Что ж, я и отправлюсь туда после зимней сессии, -- сказал профессор
Томас. -- Конечно, большая часть полевых исследований уже проведена другими.

-- Все-таки приятно было получить эту субсидию, а?

-- Работая в нашей области, -- с полным самообладанием ответил Томас,
-- приходится предпринимать множество нелегких поездок. Собственно говоря, я
могу махнуть и на Наветренные острова. Если, -- прибавил он с гулким смехом,
-- сенатор Мак-Карти не отменит заграничных поездок.

-- Он получил субсидию в десять тысяч долларов, -- сказала Джоан Бетти,
и та проделала физиогномический реверанс, состроив особенную гримаску,
состоящую из медленного полукивка с одновременным выпячиванием подбородка и
нижней губы и автоматически выражающую уважительное, поздравительное и
отчасти завистливое осознание Бетти такого замечательного события, каковы
обед с начальником, помещение в "Who's Who" или знакомство с герцогиней.

Тейеры, приехавшие в новом фургончике, преподнесли хозяину изящную
коробку конфет, а Гаген, пришедший пешком, торжественно держал на отлете
бутылку водки.

-- Добрый вечер, добрый вечер, добрый вечер, -- сердечно сказал Гаген.

-- Доктор Гаген, -- сказал Томас, пожимая ему руку, -- надеюсь, Сенатор
не видел, как вы разгуливаете с этой штукой.

Добрый доктор заметно постарел за последний год, но оставался таким же
крепким и квадратным, как и всегда, -- накладные плечи, квадратный
подбородок, квадратные ноздри, львиное надпереносье и прямоугольная щетка
седых волос, чем-то похожая на фигурно постриженный куст. На нем был черный
костюм при нейлоновой белой сорочке и черном же галстуке, по которому летела
красная молния. Миссис Гаген не позволила прийти ужасная мигрень,
разыгравшаяся, увы, в самый последний миг.

Пнин внес коктейли: "Орнитолог сказал бы не 'петушьи', а 'фламинговые
хвосты'", -- лукаво сострил он.

-- Спасибо! -- пропела, снимая с подноса бокал и поднимая тонкие брови,
миссис Тейер -- на той веселой ноте благовоспитанного вопрошания, которая по
замыслу сочетает в себе удивление с самоумалением и приятностью.
Привлекательная, манерная, румяная дама лет сорока или около, с жемчужными
искусственными зубами и позлащенными волнистыми локонами, она была
провинциальной кузиной умной, непринужденной Джоан Клементс, объехавшей
целый свет, побывавшей даже в Турции и в Египте и вышедшей за наиболее
оригинального и наименее любимого в вайнделлском кампусе ученого. Тут
следует также помянуть добрым словом и мужа Маргарет Тейер, -- его звали
Рой, -- скорбного и молчаливого сотрудника Английского отделения, бывшего,
если не считать его развеселого заведующего, Джека Кокерелла, гнездилищем
ипохондриков. Внешне Рой представлял фигуру вполне заурядную. Нарисуйте пару
ношенных коричневых мокасин, две бежевые заплатки на локтях, черную трубку,
глаза под густыми бровями, а под глазами мешочки, и все остальное заполнить
будет нетрудно. Где-то посередке висело невнятное заболевание печени, а на
заднем плане помещалась поэзия восемнадцатого столетия, частное поле
исследований Роя, -- выбитый выгон с тощим ручьем и кучкой изрезанных