голодные клубные крысы погрызли умершему полковнику ноги, сожрав с них
прежде яловые офицерские сапоги, от которых остались под столом президиума
куски каменных подошв и гвоздики. Узнав об этой смерти, генерал Добычин
заплакал. Дольше пребывать в полку ему не хватало сил, но и ехать не хватало
решимости, будто его осудить должны были или оправдать. Устроившись временно
в эти часы в кабинете старого полковника, он вызвал к себе начштаба Петра
Валерьяновича Дегтяря. "Значит, иуда, будешь ты командовать у меня этим
полком", - произнес он, ожидая, что увидит человека подлого, затаившегося,
но увидел как бы безликий обрубок от гвоздя и смолк, с теми словами и выгнав
его. Потом хватился, вспомнил, приказав доставить к себе того человека, с
которого все и началось. Скрипицына к нему доставили с гауптвахты, где он
еще содержался, покуда решалось его дело, о котором генералу как раз перед
тем злым собранием было наскоро доложено ближними, но тогда он поленился
задумываться, чтобы дать свой ответ. Когда Скрипицына ввели в кабинет,
похожего на выловленную рыбу, поглупевшего, со всей холодной тяжестью,
ушедшей в будто бы зрячие, широко распахнутые глазищи, Добычин пробормотал,
борясь с гневом: "У тебя есть отец, мать?" - "Отсутствуют..." - произнес
тот, не понимая, ради чего спрашивается. "А тебе этого старика, который тебе
в отцы годится, не жалко было поносить?!" Они встретились взглядом,
Скрипицын глядел, не умея скрыть своего изумленья: "Я правду про товарища
полковника говорил... Его покритиковали, а он умер". И генерал выскочил
из-за стола, закричав: "Да ты дурак, убирайся!" И тогда этот Скрипицын
послушно пропал, так что Добычин удивился его прыткости...
все же отвязаться от этой фамилии. "Скрипицын, Скрипицын... Восстановите,
что ли, его в должности - кем он у вас там был?" - бросил он на ходу, и его
успели услышать.
выехали из полка. Свет в кабинете старого полковника погас. Быть может, его
потушил, выходя прочь, сам генерал Добычин. Полк погрузился в мертвый мрак.
Принужденные неусыпно стоять на постах, караульные той ночью пребывали в
унынии. Они вглядывались в железную черноту, чуть различая в ней глухие
очертания полка, и вздрагивали от всякого звука за своей спиной, чего прежде
отнюдь не бывало. Бывало, притопываешь, оголодал, продрог, а вдали окно
полковника для всех горит, хоть прикуривай. И пускай всякому известно, что
никого в том кабинете нет, но делалось покойней от дармового факела,
оставленного стариком напоказ, для внушительности. Что свет погас
безвозвратно, в караулах той ночью постичь не сумели. Жаловались, что темень
понапустили, что начальство для себя света не жалеет, а для людей бережет.
Постичь не сумели и проверки, какой с нее толк. Генерал приехал и уехал.
Сделал всего одно назначенье - так уж сделал. Сместил одного полковника -
так уж сместил. Куда глянуть успел, там и случилось, вот и вся проверка,
будто год и ждали, чтобы дождаться, о ком словцо обронит, кого взором
мазнет. Однако же слава за генералом Добычиным, что он беспощадный человек,
утвердилась еще крепче. Узнавая его личность в этот год, в войсках его даже
прозвали Батыем.
она с того, что дежурный офицер не доложился ему и не отдал, хоть и глазела
вокруг солдатня, чести. Отовсюду на него косились, шептали про него. В
приемной старлей Хрулев расплылся в улыбке: "С добрым утром вас, товарищ
подполковник, поздравляю..." Дегтярь опустил виновато глаза и прошел в
кабинет, откуда с мученьем и выглянул из оконца. Солдат выгуливал по плацу
расхристанной метелкой клубы пыли. Из грузовика, что пристал к столовой,
солдаты выгружали свежевыпеченный хлеб. Жизнь двигалась сама по себе,
по-заведенному, а Дегтярь уже не мог выйти на плац и просто заговорить с
этими солдатами, для которых стал чужим. И все выжидали, кто осмелится
заговорить с Дегтярем первым.
стука, по-свойски, покрепче захлопнув за собой дверь, это перед носом
старлея Хрулева. "Я пришел сказать, что я вас уважаю, вы для меня не
изменились, я умею, Петр Валерьянович, помнить добро, - снизошел Скрипицын.
- Все мы люди, у всех бывают ошибки в жизни. А я вас в смерти полковника и
не виню. Похороним с почестями, как бы ни было, а он с почестями заслужил,
столько лет командиром. Я вот пришел о похоронах поговорить, не стоило бы
откладывать это дело..." Сам того не зная или, напротив, хорошенечко зная,
Скрипицын снял с подполковника самый тяжкий груз. Дегтярю было и стыдно, что
Скрипицын его пощадил, будто кровь отдал, поделился кровью, а Дегтярь и
стыдился-то брать. Они все обговорили, то есть Петр Валерьянович с
облегчением согласился со всей процедурой, которую Скрипицын предлагал. В
полк труп не завозить, а положить в карагандинском клубе офицеров, выставив
у гроба лишь свой караул, а потом на кладбище, на военное, где разрешить
залп в честь полковника, - вот и все. "Тут еще такое дело, это как
воспримут... - сказал Скрипицын. - Полковник площадь занимал в одну комнату,
музея из нее не сделаешь, а потомков у него вроде нет. А я семь лет по
общежитиям, штабные у нас вроде все пристроились, с женами. Нельзя ли эту
площадь выделить мне, как вы смотрите, Петр Валерьянович? Вопрос грубый, но
лучше не откладывать..." - "Я не возражаю, Анатолий", - ответил бездумно
Дегтярь. Когда Скрипицын удалился, в кабинет вбежал Хрулев: "Товарищ
подполковник, я офицер, я требую, чтобы мне предоставили жилье! Вы даете
квартиру тому, кто ее кровью обагрил. А я один Федора Федоровича любил". Тут
на мгновенье Дегтярь обрел былую волю, прорезался в нем гвоздь: "Он убил за
квартиру, ты любил за квартиру, а я любил, да убил... - Однако воля его тут
же иссякла, и, безжизненный, он, стесняясь, произнес: - Анатолий служит в
полку больше тебя, он нуждается".
всем заправляет Скрипицын, чему Дегтярь с облегчением покорился.
Генеральское слово защищало Скрипицына крепче брони, даже в дивизии знали,
кем отмечен был этот начальник особого отдела, и потому Скрипицын перестал
быть подозрительным типом, а сделался обычным типом.
удовольствием. Скрипицын придумал выслать в шестую роту груз картошки, да не
простой, а как бы той самой, что была против правды отнята. Той самой в
полку, конечно же, не нашлось, одно гнилье, и как ни хотелось Скрипицыну
покрасоваться, а пришлось отгрузить гнилье... Праздник новогодний он
отпраздновал с удовольствием, сам удивляясь, что все ему так удалось, будто
хотел ехать в одну сторону, а толкнуло стихией в другую. Но, отпраздновав,
насторожился: его насторожила тишина, будто Карабас пожрал картошку и уснул.
Начав допытываться, все кругом обнюхивать, Скрипицын обнаружил, что молчит
позабытый поселок уже давно, что дежурные по полку сами добывали из дальней
роты сводки, успев донести в штаб, будто никакого начальства в шестой нету.
Скрипицын вызвал роту по прямому проводу и говорил непонятно с кем, с
дураком, от которого еле добился фактов, будто вытащил из него душу. "А
капитан?" - "Тута он, помирает, у нас тута все помирают, у нас и картошку
дохлую нашли. А тута новую привезли, гнилую, всю сожрали, начальства нету,
капитан пошел помирать, тута жратвы не хватает, куда-то пропала жратва".
Взяв с собой двух конвойных, нагрузив продовольствия дрянного, тухлятины и
гнилья, которое и так списывали, вооружившись, Скрипицын отбыл на следующий
день в командировку, не объявляя о ней громко в полку. Боясь ехать, он
боялся и ждать, потому и не сказать точно, какая же такая сила все же
подняла его с места и будто по воздуху, будто ветер, переместила из полка в
этот злой поселок, в этот Карабас.
выгружали муку, двор был меленько присыпан снегом. Зима в местечке да и по
всей степи не задалась. Растаскивая снег по двору, отпечатывая сапогами
белые пыльные следы, Скрипицын с конвоем вошли в казарму, в которой пустота
дышала кружащим голову паром, будто голодный рот. Может, оттого что голова у
него закружилась и он вдруг утратил волю, пускай и хлипкую, Скрипицын первым
вбежал в канцелярию, найдя в ней того, кого искал.
полопалась и масляная краска, провалился пол, обрушились потолки. Все в ней
извялилось, иссушилось, так что предметы походили то ли на воблу, то ли на
серую бумагу. Хабаров лежал, ничем не прикрытый, в какой-то шерстяной бабьей
фуфайке и вовсе без нижнего белья, все из-под него валилось под койку, в
засранную посудину. От вида задранной на живот фуфайки, откуда торчало будто
бы замшелое бревно, Скрипицын кинулся было бежать, решая не иметь дела с
трупом, но бревно издало треск, пошевелилось. В то мгновение Скрипицына
догнали конвойные, и Скрипицын, ухватившись за них, будто спрятавшись,
заголосил: "Тащите его с койкой, сюда его!" Он голосил так, будто канцелярия
горела. Конвойные, которым и самим хотелось бежать, скорей выволокли койку в
студеный коридор. Было, что, вытащив капитана наружу, они растерялись, но
Скрипицын сообразил: "Найдите тут, прикройте его хоть чем-нибудь, ну
потеплей..." Сам же он, сначала пошатываясь, раскачиваясь, с каждым шагом
все злей и стремительней направился искать людей.
все вымерло. Узнавая Скрипицына, солдаты как пропадали сквозь землю. Собрать
людей, вразумить их, чтобы принялись исполнять указания, Скрипицыну удалось
не скоро, когда он уже успел растерять свою злобу. Ему пришлось уговаривать,
чтобы грели воду, изыскивали хоть какую простынь, белье, спасая своего
капитана, он и сам не знал, для чего это делает.
Боялся отвернуться, боялся оставить одного, хоть воля капитана сломилась, и
он тихонько поправлялся у него на глазах. Скрипицын не увозил капитана в
госпиталь, как бы мог, а мучительно дожидался, чтобы тот проснулся. Было,
что, лежа в чистом исподнем, в тепле, отмытый до воскового блеска, капитан
взглядывал на свет, и глаза его удивленно слезились. Вмиг уставая, они
смыкались и высыхали, будто земля, но все же из них пробивался росток
встречного света. В одно утро, изнывая от затянувшейся командировки,
Скрипицын наконец достиг своей цели: ясно глядя, будто бы ждал, капитан с
ним встретился.
Круз Андрей
Контровский Владимир
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Распопов Дмитрий