Чтение 25–й страницы книги ~Три товарища~

грудь ее заходила ходуном.

- Кузина, - повторила она презрительно. - И когда придет эта кузина?

- Еще неизвестно, придет ли она, - сказал я, - но если она придет,
то, разумеется, рано... Рано вечером, к ужину. Между прочим, фрау За-
левски, почему, собственно, не должно быть на свете кузин?

- Бывают, конечно, - ответила она, - но для них не одалживают кресла.

- А я вот одалживаю, - сказал я твердо, - во мне очень сильно развиты
родственные чувства.

- Как бы не так! Все вы ветрогоны. Все, как один. Можете взять парчо-
вые кресла. В гостиную поставите пока красные плюшевые.

- Благодарю. Завтра принесу все обратно. И ковер тоже.

- Ковер? - Она повернулась. - Кто здесь сказал хоть слово о ковре?

- Я. И вы тоже. Вот только сейчас.

Она возмущенно посмотрела на меня.

- Без него нельзя, - сказал я. - Ведь кресла стоят на нем.

- Господин Локамп! - величественно произнесла фрау Залевски. - Не за-
ходите слишком далеко! Умеренность во всем, как говаривал покойный За-
левски. Следовало бы и вам усвоить это.

Я знал, что покойный Залевски, несмотря на этот девиз, однажды напил-
ся так, что умер. Его жена часто сама рассказывала мне о его смерти. Но
дело было не в этом. Она пользовалась своим мужем, как иные люди библи-
ей, - для цитирования. И чем дольше он лежал в гробу, тем чаще она вспо-
минала его изречения. Теперь он годился уже на все случаи, - как и биб-
лия.

Я прибирал свою комнату и украшал ее. Днем я созвонился с Патрицией
Хольман. Она болела, и я не видел ее почти неделю. Мы условились встре-
титься в восемь часов; я предложил ей поужинать у меня, а потом пойти в
кино.

Парчовые кресла и ковер казались мне роскошными, но освещение портило
все. Рядом со мной жили супруги Хассе. Я постучал к ним, чтобы попросить
настольную лампу. Усталая фрау Хассе сидела у окна. Мужа еще не было.
Опасаясь увольнения, он каждый день добровольно пересиживал час-другой
на работе. Его жена чем-то напоминала больную птицу. Сквозь ее расплыв-
шиеся стареющие черты все еще проступало нежное лицо ребенка, разочаро-
ванного и печального.

Я изложил свою просьбу. Она оживилась и подала мне лампу.

- Да, - сказала она, вздыхая, - как подумаешь, что если бы в свое
время...

Я знал эту историю. Речь шла о том, как сложилась бы ее судьба, не
выйди она за Хассе. Ту же историю я знал и в изложении самого Хассе.
Речь шла опятьтаки о том, как бы сложилась его судьба, останься он хо-
лостяком. Вероятно, это была самая распространенная история в мире. И
самая безнадежная.

Я послушал ее с минутку, произнес несколько ничего не значащих фраз и
направился к Эрне Бениг, чтобы взять у нее патефон.

Фрау Хассе говорила об Эрне лишь как об "особе, живущей рядом". Она
презирала ее, потому что завидовала. Я же относился к ней довольно хоро-
шо. Эрна не строила себе никаких иллюзий и знала, что надо держаться
покрепче за жизнь, чтобы урвать хоть немного от так называемого счастья.
Она знала также, что за него приходится платить двойной и тройной ценой.
Счастье - самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете.

Эрна опустилась на колени перед чемоданом и достала несколько пласти-
нок.

- Хотите фокстроты? - спросила она.

- Нет, - ответил я. - Я не танцую.

Она подняла на меня удивленные глаза:

- Вы не танцуете? Позвольте, но что же вы делаете, когда идете ку-
да-нибудь с дамой?

- Устраиваю танец напитков в глотке. Получается неплохо.

Она покачала головой:

- Мужчине, который не умеет танцевать, я бы сразу дала отставку.

- У вас слишком строгие принципы, - возразил я. - Но ведь есть и дру-
гие пластинки. Недавно я слышал очень приятную - женский голос... что-то
вроде гавайской музыки...

- О, это замечательная пластинка! "И как же могла я жить без тебя!"
Вы про эту?

- Правильно!.. Что только не приходит в голову авторам этих песенок!
Мне кажется, кроме них, нет больше романтиков на земле.

Она засмеялась:

- Может быть, и так. Прежде писали стихи в альбомы, а нынче дарят
друг другу пластинки. Патефон тоже вроде альбома. Если я хочу вспомнить
что-нибудь, мне надо только поставить нужную пластинку, и все оживает
передо мной.

Я посмотрел на груды пластинок на полу:

- Если судить по этому, Эрна, у вас целый ворох воспоминаний.

Она поднялась и откинула со лба рыжеватые волосы.

- Да, - сказала она и отодвинула ногой стопку пластинок, - но мне бы-
ло бы приятнее одно, настоящее и единственное...

Я развернул покупки к ужину и приготовил все как умел. Ждать помощи
из кухни не приходилось: с Фридой у меня сложились неважные отношения.
Она бы разбила что-нибудь. Но я обошелся без ее помощи. Вскоре моя ком-
ната преобразилась до неузнаваемости - она вся сияла.

Я смотрел на кресла, на лампу, на накрытый стол, и во мне поднималось
чувство беспокойного ожидания.

Я вышел из дому, хотя в запасе у меня оставалось больше часа времени.
Ветер дул затяжными порывами, огибая углы домов. Уже зажглись фонари.
Между домами повисли сумерки, синие, как море. "Интернациональ" плавал в
них, как военный корабль с убранными парусами. Я решил войти туда на ми-
нутку.

- Гоп-ля, Роберт, - обрадовалась мне Роза.

- А ты почему здесь? - спросил я. - Разве тебе не пора начинать об-
ход?

- Рановато еще.

К нам неслышно подошел Алоис.

- Ром? - спросил он.

- Тройную порцию, - ответил я.

- Здорово берешься за дело, - заметила Роза.

- Хочу немного подзарядиться, - сказал я и выпил ром.

- Сыграешь? - спросила Роза.

Я покачал головой:

- Не хочется мне сегодня, Роза. Очень уж ветрено на улице. Как твоя
малышка?

Она улыбнулась, обнажив все свои золотые зубы:

- Хорошо. Пусть бы и дальше так. Завтра опять схожу туда. На этой не-
деле неплохо подзаработала: старые козлы разыгрались - весна им в голову
ударила. Вот и отнесу завтра дочке новое пальтишко. Из красной шерсти.

- Красная шерсть - последний писк моды.

- Какой ты галантный кавалер, Робби.

- Смотри не ошибись. Давай выпьем по одной. Анисовую хочешь?

Она кивнула. Мы чокнулись.

- Скажи, Роза, что ты, собственно, думаешь о любви? - спросил я. -
Ведь в этих делах ты понимаешь толк.

Она разразилась звонким смехом.

- Перестань говорить об этом, - сказала она, успокоившись. - Любовь!
О мой Артур! Когда я вспоминаю этого подлеца, я и теперь еще чувствую
слабость в коленях. А если по-серьезному, так вот что я тебе скажу, Роб-
би: человеческая жизнь тянется слишком долго для одной любви. Просто
слишком долго. Артур сказал мне это, когда сбежал от меня. И это верно.
Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится скучно. А другой
остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет... Ждет, как безумный...

- Ясно, - сказал я. - Но ведь без любви человек - не более чем покой-
ник в отпуске.

- А ты сделай, как я, - ответила Роза. - Заведи себе ребенка. Будет
тебе кого любить, и на душе спокойно будет.

- Неплохо придумано, - сказал я. - Только этого мне не хватало!

Роза мечтательно покачала головой:

- Ах, как мой Артур лупцевал меня, - и все-таки, войди он сейчас сюда
в своем котелке, сдвинутом на затылок... Боже мой! Только подумаю об
этом - и уже вся трясусь!

- Ну, давай выпьем за Артура.

Роза рассмеялась:

- Пусть живет, потаскун этакий! Мы выпили.

- До свидания, Роза. Желаю удачного вечера! - Спасибо! До свидания,
Робби!

Хлопнула парадная дверь.

- Алло, - сказала Патриция Хольман, - какой задумчивый вид!

- Нет, совсем нет! А вы как поживаете? Выздоровели? Что с вами было?

- Ничего особенного. Простудилась, потемпературила немного.

Она вовсе не выглядела больной или изможденной. Напротив, ее глаза
никогда еще не казались мне такими большими и сияющими, лицо порозовело,
а движения были мягкими, как у гибкого, красивого животного.

- Вы великолепно выглядите, - сказал я. - Совершенно здоровый вид! Мы
можем придумать массу интересного.

- Хорошо бы, - ответила она. - Но сегодня не выйдет. Сегодня я не мо-
гу.

Я посмотрел на нее непонимающим взглядом:

- Вы не можете? Она покачала головой:

- К сожалению, нет.

Я все еще не понимал. Я решил, что она просто раздумала идти ко мне и
хочет поужинать со мной в другом месте.