и нагишом повел их гуськом за собой по лестнице на второй
этаж. Там, в спальне, на широкой, некогда родительской
кровати, я приподнял край стеганого одеяла, и они один за
другим юркнули под него. Я натянул им одеяло до подбородков,
велел не дожидаться меня, а спать, и выключил свет.
наказал следить, чтобы мои гости ничего не натворили. В
автомобиле я уселся на заднее сиденье, рядом с молчаливым
автоматчиком, разлученным со своим напарником. Аккордеон в
футляре стоял на сиденье между нами. Шофер Вася, недружелюбно
поглядывая на меня в зеркальце, мягко тронул "хорьх". Перед
моими глазами качнулась багровая, в две складки, шея майора
Таратуты.
покрову, неслышно плыл по пустынным забеленным улицам Каунаса.
Одинокие прохожие встречались редко. Значительно чаще
попадались парные солдатские патрули, месившие сапогами
снежное месиво. Еще издали заметив знакомый автомобиль
коменданта, солдаты застывали у края тротуара и держали пальцы
у виска еще долго после того, как мы их миновали.
бодрствует, - удовлетворенно прокомментировал комендант.
выкатил на заснеженный высокий берег Немана. Темная вода внизу
дымилась, поглощая сеющий с неба снег. Вася выключил мотор.
Майор вылез наружу. За ним я. Автоматчик передал мне вынутый
из футляра аккордеон.
словно собирался прыгнуть, расстегнул шинель на груди, отцепил
крючки на вороте кителя, расправил плечи, откашлялся в кулак и
кивнул мне, как это делают певцы на сцене.
аккордеона. Майор сразу взял с высокой ноты, и у меня
закралось опасение, что он не вытянет, сорвет голос.
пел майор, напрягая на шее выпуклые жгуты жил, -
без улыбок и с почтением внимали пению начальства.
предела, и, когда он завершил, так и не сорвавшись, я
облегченно вздохнул, словно свалил тяжесть с плеч.
Что-нибудь придумаем.
может, и тысяча шатаются.
решать.
немецкого ребенка. Военные патрули вылавливали их в подъездах
домов, на чердаках. Их толпами пригоняли в казармы местного
гарнизона. Отмывали в бане, одевали в наспех подобранную
чистую одежонку, кормили из сoлдатского котла. И все под
личным наблюдением майора Таратуты. Потом их погрузили в
товарные вагоны и несколькими эшелонами отправили на Запад, в
советскую зону оккупации Германии.
им уже за сорок. Сами имеют детей. А то и внуков. Нынче рано
женятся. Возможно, кое-кто из них живет в Западном Берлине. И
даже преуспевает. Не исключено, что мы сталкиваемся лицом к
лицу на Кудаме и не узнаем друг друга. Даже если это Генрих,
или Лизелотте, или Ханнелоре. И конечно, я для них иностранец,
чужой человек, протянувший руку к их жирному немецкому пирогу.
Я льщу себя надеждой, что при этом они порой испытывают то
чувство, какое испытал я, когда привел холодной ночью в свой
дом в Каунасе трех голодных и грязных немецких детей.
x x x
роль в моей жизни, хотя я был человеком штатским и, казалось
бы, не имел никакого отношения ни к армии, ни к военным
властям нашего города. Нас связала с майором какой-то странной
дружбой не только его любовь к музыке, но и сходство судеб.
Как и я, майор вырос сиротой. Он потерял родителей еще в
гражданскую войну в России и с тех пор скитался то по чужим
углам, то по детским домам, где было не намного слаще.
Подросши, он ушел в армию и с тех пор не расставался с военной
формой.
Это из-за избыточного употребления алкоголя. Волосы на голове
вились и лежали, когда он их зачесывал, двумя застывшими
волнами, на удивление каунасским парикмахерам. Ото лба,
высокого и выпуклого, через обе волны пролегала, как пена
прибоя, серебристая седая прядь, и это делало его неотразимым
в глазах у слабого пола. Каунасские дамы заглядывались на
него, и майор в короткие промежутки между запоями был
любвеобилен и неутомим.
Майор нигде не появлялся с ними, и его семейная жизнь долго
оставалась тайной для окружающих.
город. Не ленился сам на своем черном "хорьхе" объезжать
полупустынные улицы в любое время суток. Каунасские обыватели,
завидев черный "хорьх", убегали с тротуаров в подъезды,
зеваки, обозревавшие улицу из окон, задергивали шторы, чтобы
не попасться на глаза грозному майору.
местного гарнизона в часы, свободные от службы, пребывали в
беспробудном пьянстве. И, упившись, не всегда были в состоянии
добраться до своих квартир. Комендант, объезжая город,
останавливал свой "хорьх" возле спящего, разметавшегося на
тротуаре офицера и, сам обычно в сильном подпитии, вершил суд
на месте. На правой руке он носил компас и по его
подрагивающей стрелке решал судьбу задержанного. Если офицер
рухнул на землю головой в сторону своей воинской части, он
заслуживал снисхождения, и Таратута приказывал сопровождающим
его солдатам бережно занести тело в автомобиль и сам довозил
бедолагу до дому. Но если пьяный офицер лежал головой в другом
направлении, а это означало, что из последних сил он не
стремился доползти в расположение своей части, его ожидало
самое строгое наказание. Гауптвахта, домашний арест. Взыскания
по служебной и партийной линии.
что как бы ни напился какой-нибудь лейтенант, он, прежде чем
рухнуть, последними вспышками сознания пытался определить
направление в сторону своего дома и долго качался и переступал
нетвердыми ногами, прежде чем стукался головой о тротуар.
театрально застывал в дверях, как кот, хищно шевеля пушистыми
кисточками усов. Перепившиеся офицеры замирали на стульях с
непрожеванными и непроглоченными кусками за щеками. А у
танцующих деревенели ноги, и они еле переступали, повернув
разгоряченные лица в сторону коменданта, и преданно пожирали
его глазами. Даже наш оркестр сбивался с ритма, музыканты
начинали играть вразнобой.
стоять в дверях, майор Таратута, и оркестр при первом же звуке
его голоса немедленно умолкал, а все офицеры на танцевальном
кругу принимали стойку "смирно", оттолкнув своих дам и вытянув
руки по швам, - круг же при этом продолжал медленно вращаться
и напоминал застывшими на нем фигурами карусель.
инструментам. Танцы на кругу возобновлялись с новой силой.
столик перед эстрадой. Он садился за этот стол один. За
соседний, позади, тоже очищенный от публики, усаживались его
охрана и шофер Вася, прислонив автоматы к стульям. Охране
выставлялся ужин без напитков. Майору никаких закусок. Лишь
Посняков Андрей
Василенко Иван
Прозоров Александр
Гюго Виктор
Акунин Борис
Шилова Юлия