и ржавым гвоздем, природой определенной округлости и, главное, цельности.
Нет, повода всю жизнь расплачиваться за миг помрачения мозгов Мишка Грачик
Женьке Агапову не дал. Достойно, с полминуты, он простоял в полном
оцепенении, таким образом как раз переждав опасный момент необдуманных
движений и слов, после чего, пребывая все в той же позе детсадовского
ослика, тихо, но членораздельно попросил:
позволь пройти.
фразы, он невольно опустил орудие убийства и, обнаружив завидную душевную
щедрость, разрешил:
младшего Грачика.
только-только было установившееся в Штучкином организме гормональное
равновесие, и вдруг...- Агапов,- сорвалось с языка еще не разрешенное
рассудком, но интуитивно уже сделанное открытие.- Штучка! Это я, я,- и тут
же, не дожидаясь ответа, подтверждения догадке, в совершенном экстазе
залепетал Лысый.- Это я, Мишка Грачик.- И после паузы:- У меня смена, смена
с собой,- почти выкрикнул Мишка, вставая на колени (открывая живот и грудь и
тем самым, должно быть, выражая самые дружеские намерения), он взмахнул над
головой болоньевой своей сумкой.
явно потрясенный опознанием Штучка.
прямо скажем, библейский момент его невидимый миру легкоатлетический румянец
превратился в багрянец, даже шея, даже уши и те потеряли вечернюю
голубизну.- А... это...- в конце концов промолвил Штучка (возможно, желая
придать беседе оттенок светской вежливости), правой рукой он провел над
своей головой, над гордыми своими кудрями, как бы осторожным намеком пытаясь
узнать о судьбе былого грачиковского богатства (левую руку он будто
невзначай опустил на ногу и прикрыл ладонью молочный свой пах).
румынскую ковбойку.
длину и качество. На него-то Евгений и наступил, принимая бескорыстный дар.
языка, ахнули во все стороны), просто отметим их наличие как признак, как
показатель излишка органической химии, переполнявшей Евгения по самые уши.
рост и, не давая Лысому опомниться, взмахнул обидевшим его куском неживой
природы и швырнул поверх ящиков, как раз в то место, где за железом кузова
угадывалась кабина.
мгновенно побелевшее лицо Лысого, с неожиданным жаром забормотал:
слово (должно быть, горя желанием немедленно успокоить), Штучка запрыгнул на
ящики (успев на ходу пару раз не попасть в рукав), доскакал до недавнего
убежища Михаила, развернулся к Лысому передом, к Александру Егоровичу задом,
поднял дрын и со счастливой улыбкой (впрочем, неразличимой в темноте и на
таком расстоянии) заехал им в борт.
озверел. Вначале он вообще отказывался верить своим ушам, но против воли
раза два тряхнув в такт Штучкиным воплям головой, Александр Егорович в самом
деле взбеленился.
установленную таксу, заломили за каждый скат полторы сотни, потом скинули
десятку, но стали требовать выпивку за счет и так сполна расплатившегося
Александра Егоровича и даже угрожали мерзавцы ему, очень спешащему человеку.
Это для начала, дальше - больше. Ему, Егорычу. образцовому водителю,
семнадцать лет колесящему по Сибири без единого ДТП, в этом вонючем центре
большой химии прокололи дырку, невежливо остановив в тот самый момент, когда
как раз отыскался начисто было сгинувший поворот на республиканскую дорогу
ММ70. Проколол сержантик сопливый, а трояк, предусмотрительно вложенный,
вернул, да еще с таким видом, словно бумажки достоинством меньше червонца
считает прямым оскорблением для мундира. Но это все хоть и обидно, но в
конце концов лишь эпизоды из жизни, так сказать. Но дальше-то, дальше, вслед
за стремительным удлинением теней и их исчезновением, в розовых бликах
фонарей начался уже совершенный не пришей к ноге карман бред, чушь,
несуразица. Хотите, верьте, хотите, нет, но в привокзальном ресторане
Александру Егоровичу вместо цыпленка "табака" принесли утенка, да, ему, с
детства на дух переносить не желавшему (хоть ты лебедя мне зажарь)
водоплавающих, честно по карточке заказавшему курицу, подсовывают как ни в
чем не бывало прыщавую тварь, но что особенно возмутительно, уличенные, не
падают ниц, а чуть ли не всем коллективом мошенников убеждают, будто тиной
разящая гадость ни больше ни меньше как венгерский, лучших кровей бройлер.
лешего, неизвестно) выскочила из тьмы, замахнулась не то железякой, не то
каменюкой и исчезла.
как дурной сон вместе с бетонными буквами у дороги - ЮЖНОСИБИРСК. Так нет
же, двадцать километров на запад от злополучного герба с колбой и
шестеренкой, вдруг, на тебе, кто-то в кузове (в родном доме, в грузовике)
начал голос подавать.
слышно.
новосибирского межобластного автотранспортного предприятия, и, повинуясь его
воле, многотонный ЗИЛ прибавил еще десяток-другой километров в час и
принялся писать полоумные кренделя по всем четырем рядам пустого шоссе.
ящиками героями нашей истории. Наоравшись же всласть, он неожиданно
тормознул, сам едва не боднул стекло, а двух до того еще как-то боровшихся с
инерцией дураков и вовсе положил плашмя. Совершив сие злодеяние, Александр
Егорович вновь с монтировкой в руке явился к заднему борту и, съездив
наотмашь по его звонкому краю, сурово потребовал:
раза два оглашать округу звоном железа и категорическим требованием, прежде
чем в темноте зашевелилась тень Лысого.
привязанности, итак, если до сего момента мы знали Александра Егоровича с
плохой стороны, то сейчас он повернется к нам совсем уже неприглядной.
этом пряча самодельный ломик в тень от кузовного борта. Впрочем, Лысый,
подозревая, должно быть, нечто вроде этой невинной хитрости, не спешил
принять приглашение.- Да иди же, иди,- совсем уже по-отечески позвал
Александр Егорович и почти убедил несчастного если не в своей доброте, то в
бессмысленности сопротивления, однако роковое движение сделано не было.
разом задрожал, завибрировал, и стремительная фигура, рассекая розовой
задницей темноту перед носом Александра Егоровича, перемахнула через борт и
кинулась наутек.
изящно одураченный шоферюга и в мстительном порыве с воплем: - Стой! -
кинулся вослед.
затрещали кусты, в которые с обочины, как пловец, кинулся Лысый.
движение еще пару драгоценных секунд и метров.
Штучку, и он сиганул вбок, вниз, зашуршав галькой на насыпи.
"Шлеп" - сухо вошла она явно не в разгоряченную плоть. Минуту или, может
быть, две ползал в темноте лишившийся добычи Егорыч, искал ладную, по руке
сделанную железку, в конце концов лишь чудом не наколол свой зоркий
шоферский глаз на черную ветку, плюнул, бросил отчаянный взгляд, выругался
ужасно и почти со слезами поплелся к своему оскверненному "зилку".
тишина, из-за облаков лучистым медяком вдруг вывалилась луна, и в ее ровном
сиянии откуда-то из-за деревьев, из овражка выступил Штучка. Запахиваясь в
чужую ковбойку, как журнальная девица в коротенький халатик, он влез на
насыпь и голосом, полным мольбы и надежды, крикнул:
легким надрывом и наконец совсем умолк, и почему-то именно эта потеря
надежды смутила железного Мишку, ему стало стыдно, и, забыв минуту назад
самому себе данную клятву, он вылез из укрытия и, словно продолжая так
нелепо прерванный дорожным происшествием разговор, сказал:
(перемена рода), была баба, проводница плацкартного вагона скорого поезда
Абакан - Москва. Приняв на станции Топки в половине третьего ночи двух
пассажиров до Новосибирска, проводив на места, вернувшись к себе и
укладываясь на служебный диванчик, она с неравной смесью жалости и
гадливости вдруг припомнила забавную подробность. У одного из парней
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Шилова Юлия