Чтение 25–й страницы книги ~Созвездие Козлотура~

-- По-моему, напрасно боитесь,-- сказал я, стараясь придать голосу
уверенность.

-- Дай бог! -- протянул Илларион Максимович.-- Но если козлотура
отменили, что-то, наверное, будет, но что -- пока не знаю.

-- А где ваш козлотур? -- спросил я.

-- В стаде, на общих основаниях,-- сказал председатель, как о чем-то
далеком, уже не представляющем опасности.

Прозвенел звонок, и мы прошли в зал. Тут я распрощался с ними, а сам
остался у дверей. Мне надо было прослушать концерт и быстро вернуться, с тем
чтобы написать отчет.

Первым номером выступали танцоры Пата Патарая. Как всегда, ловкие,
легкие, исполнители кавказских танцев были встречены шумным одобрением.

Их несколько раз вызывали на "бис", и вместе с ними выходил сам Пата
Патарая -- тонкий, с пружинистой походкой пожилой человек. Постепенно
загораясь от аплодисментов, он в конце концов сам вылетел на сцену со своим
знаменитым еще с тридцатых годов па "полет на коленях".

После сильного разгона он вылетел на сцену и, рухнув на колени,
скользил по диагонали в сторону правительственной ложи, свободно раскинув
руки и гордо вскинув голову. В последнее мгновенье, когда зал, замиряя,
ждал, что он вот-вот вывалится в оркестр. Пата Патарая вскакивал, как
подброшенный пружиной, и кружился, как черный смерч.

Зрители приходили в неистовство.

-- Трио чонгуристок исполняет песню без слов,-- объявила ведущая.

На ярко освещенную сцену вышли три девушки в длинных белых платьях и в
белых косынках. Они застенчиво уселись на стульях и стали настраивать свои
чонгури, прислушиваясь и отрешенно поглядывая друг на друга. Потом по знаку
одной из них они ударили по струнам -- и полилась мелодия, которую они тут
же подхватили голосами и запели на манер старинных горских песен без слов.

Мелодия мне показалась чем-то знакомой, и вдруг я догадался, что это
бывшая песня о козлотуре, только совсем в другом, замедленном ритме. По залу
пробежал шелест узнавания. Я наклонился и посмотрел в сторону Иллариона
Максимовича. На его крупном лице все еще оставалось выражение насмешливой
торжественности. Возможно, подумал я, он в город приезжает с таким
выражением и оно у него остается до самого отъезда. Гогола, вытянув свою
аккуратную головку, завороженно глядела на сцену. Спящий агроном сидел,
грузно откинувшись, и дремал, как Кутузов на военном совете.

Трио чонгуристок аплодировали еще больше, чем Пата Патарая. Их дважды
заставили повторить песню без слов, потому что все почувствовали в ней
сладость запретного плода.

И хотя сам плод был горек и никто об этом так хорошо не знал, как
сидящие в этом зале, и хотя все были рады его запрету, но вкушать сладость
даже его запретности было приятно,-- видимо, такова природа человека, и с
этим ничего не поделаешь.

Жизнь редакции вошла в свою нормальную колею. Платон Самсонович
вернулся из горного санатория вполне здоровым. На следующий день после
своего возвращения он сам предложил мне пойти с ним на рыбалку. Это было
лестное для меня предложение, и я, разумеется, с радостью согласился.

Я уже говорил, что Платон Самсонович -- один из самых опытных рыбаков
на нашем побережье. Если рыба не ловится в одном месте, он говорит:

-- Я знаю другое место...

И я гребу к другому месту. А если и там не ловится рыба, он говорит:

-- Я знаю совсем другое место...

И я гребу к совсем другому месту. Но если уж рыба не ловится и там, он
ложится на норму и говорит:

-- Греби к берегу, рыба ушла на глубину...

И я гребу к берегу, потому что в море слово Платона Самсоновича закон.

Но так бывает редко. И на этот раз у нас был хороший улов, особенно у
Платона Самсоновича, потому что он первый рыбак и сразу забрасывает в море
по десять шнуров, привязывая их к гибким прутьям. Прутья торчат над бортом
лодки, и он по ним следит за клевом, ухитряясь не перепутать шнуры. И когда
он их пробует, слегка приподымая и прислушиваясь к тому, что происходит на
глубине, кажется, что он управляет сказочным пультом или дирижирует
подводным царством.

Когда мы загнали лодку в речку, привязали ее к причалу и вышли на
берег, я еще раз с завистью оглядел его улов. Кроме обычной рыбы, в его
сачке трепыхался черноморский красавец -- морской петух, которого я так и не
поймал ни разу.

-- Мало того что вы мастер, вам еще везет,-- сказал я.

-- Между прочим, через рыбалку я сделал в горах интересное открытие,--
ответил он, немного помолчав.

Мы шли по берегу моря вдоль парапета. Он со своим тяжелым сачком,
набитым мокрой рыбой, и я со своим скромным уловом в сетке.

-- Какое открытие? -- спросил я без особого интереса.

-- Понимаешь, искал форельные места в верховьях Кодора и набрел на
удивительную пещеру...

Что-то в его голосе заставило меня насторожиться. Я незаметно взглянул
в его глаза и увидел в них знакомый неприятный блеск.

-- Таких пещер в горах тысячи,-- жестко прервал я его.

-- Ничего подобного,-- быстро и горячо ответил он, при этом глаза его
так и полыхнули сухим неприятным блеском,-- в этой пещере оригинальная
расцветка сталактитов и сталагмитов... Я привез целый чемодан образцов...

-- Ну и что? -- спросил я, на всякий случай отчуждаясь.

-- Надо заинтересовать вышестоящих товарищей... Это не пещера, а
подземный дворец, сказка Шехерезады...

Я посмотрел на его посвежевшее лицо и понял, что теперь накопленные им
в горах силы уйдут на эту пещеру.

-- Таких пещер у нас в горах тысячи,-- тупо повторил я.

-- Если туда провести канатную дорогу, туристы могли бы прямо с
теплохода перелетать в подземный дворец, по дороге любуясь дельтой Кодора и
окрестными горами...

-- Туда километров сто будет,-- сказал я,-- кто же вам даст такие
деньги?

-- Окупится! Тут же окупится! -- радостно перебил он меня и, бросив
сачок на парапет, продолжал: -- Туристы будут тысячами валить со всего мира.
Прямо с корабля в пещеру...

-- Не говоря уже о том, что один пастух справится с двумя тысячами
козлотуров,-- попытался я сострить,

-- При чем тут козлотуры? -- удивился Платон Самсонович.-- Сейчас
туризм поощряется. А ты знаешь, что Италия живет за счет туристов?

-- Ну ладно,-- сказал я,-- я пошел пить кофе, а вы как хотите.

-- Постой,-- окликнул он меня, как только я стал отходить. Я
почувствовал, что он вовлекает меня, и решил не поддаваться.

-- Понимаешь, я чемодан с образцами оставил в камере хранения,-- сказал
он застенчиво.

-- Не понимаю,-- ответил я безразличным голосом.

-- Ну, сам знаешь, жена сейчас, если увидит эти сталактиты и
сталагмиты, начнет пилить...

-- Что я должен сделать? -- спросил я, начиная догадываться об истинном
смысле его приглашения на рыбалку.

-- Мы пойдем с тобой и получим чемодан. Я у тебя его оставлю на
время...

Сейчас после моря и рыбалки тащиться через весь город на вокзал...

-- Хорошо,-- сказал я,-- только завтра. Надеюсь, до завтра ваши
сталактиты не испортятся?

-- Что ты! -- воскликнул он.-- Они держатся тысячелетия, а эти редкой
оригинальной окраски. Ты завтра сам увидишь.

-- Ну ладно, до завтра,-- сказал я.

-- До свидания,-- пробормотал он задумчиво и небрежно приподнял свой
сачок, полный прекрасной морской рыбы.

Только я сделал несколько шагов, как он снова окликнул меня. Я
оглянулся.

-- Про пещеру пока молчи,-- сказал он и приложил палец к губам.

-- Хорошо,-- ответил я и быстро пошел в сторону кофейни.

Был чудесный тихий вечер, какие бывают в наших краях в начале осени.
Солнце медленно погружалось в воду и бухта со стороны заката золотилась и
пламенела, постепенно угасая к востоку, где она становилась сначала
сиреневой, потом пепельной, а дальше вода и берег уже окунались в сизую
дымку.

Я думал о Платоне Самсоновиче. Я думал о том, что наше время создало
странный тип новатора, или изобретателя, или предпринимателя, как там его ни
называй, все равно, который может много раз прогорать, но не может до конца
разориться, ибо финансируется государством. Поэтому энтузиазм его
практически неисчерпаем.

Кофейня была заполнена обычными посетителями -- старожилами, которые
пили кофе бережными глотками, тихо смакуя свои воспоминания. В углу за
сдвинутыми столами юнцы скучно шумели порожняком своей молодости.

Я присел за столик и повесил сетку на спинку стула.

-- Сладкий или средний? -- спросил кофевар, наклоняя свою выжженную
солнцем и кофе голову восточного миротворца. Он некоторое время с
удовольствием рассматривал мой улов.

-- Средний,-- сказал я привычно.

После моря и гребли приятно пошатывало, и я думал о том, что сейчас в
мире нет ничего прекрасней чашечки горячего турецкого кофе с коричневой
пенкой на поверхности.

На этом мне хочется закончить правдивую историю козлотура, н я
намеренно ничего не говорю о девушке, с которой познакомился на причале,
проявив при этом немало ловкости и самообладания. Во-первых, потому что у
нее окончились летние каникулы и она уехала учиться, а во-вторых, это совсем
другая история, которая к козлотурам, как я надеюсь, не имеет ни малейшего