Чтение 25–й страницы книги ~Ватага~

Но вкусно ли было отважным силачам переть на себе за сорок верст
грузную, когда-то отбитую у чехо-словаков пушку - по горам, по сугробам,
чрез кручи, ущелья, чрез убойный надрыв и смерть?

А все-ж-таки приперли, вкартечили в гнездо двадцать два заряда, ухну-
ли бомбой, и белые стены выкинули белый капутный флаг.

Спервоначалу крестьяне были рады: - "Зыков, батюшка... Избавитель
наш, заступничек"...

Осада длилась две недели. Зыковские кучки обирали купцов по богатым
алтайским селам: надобен фураж, надобна жратва людям, надо всякой всячи-
ны, конь храмлет, - коня давай. Потом добрались до богатых крестьян и, в
конце, уж стали щупать средняков. Бедноты же, как известно, в Сибири ма-
ло, поэтому зароптал на Зыкова, озлился без малого весь Алтай, имя Зыко-
ва стало пугалом, и толстомясые бабы стращали ребятишек:

- Ужок тебя, поскуду, Зыков-то... ужо...

Старушенки же шипели:

- Антихрист... Церкви рушит. Эвот в Майме колокольню, сказывают, ско-
вырнул. Жига-а-ан такой!..

И все как-то случилось быстро, непонятно, глупо. Шмыгал всюду ка-
кой-то вислоухий черный, обросший щетиной, карапуз, черкес не черкес -
должно быть, чех, - а может и русской матери ублюдок. Шмыгал, нюхал, шу-
шукался с крестьянами, с бабьем. Ага! Зыков победу справлять намерен.

И какие-то галопом проносились нездешние всадники из пади в падь, из
тропы в тропу, а то и по большой дороге кавалькадой в вечерней мгле. Им
вдогонку, в спины, летят от сторожевых костров партизанские пули. Эх,
дьяволы-ы-ы!..

И вот широкое, сибирское разливное гулеванье. Мужики радехоньки, пи-
вов наварили, - Зыков уходит, так его растак... Ребята, чествуй!

И к концу гулеванья, в тот час, когда особенно тосковало сердце Зыко-
ва, - вдруг на улице: стрельба, гик, сабли, грохот, треск ручных бомб,
вопли, стоны, матершина.

Зыкова брали в избе. Вломилась целая орда морд, криков, блеснули
стволы направленных в грудь револьверов, блеснули погоны, закорючились
черные усы и сотни глаз выкатывались от ярости:

- Стой! Ни с места! Руки вверх!!.

Зыков мигом загасил огонь. Сразу тьма. Хозяева с гвалтом опрометью
вон. Затрещали выстрелы. Зыков поймал, рванул от пола трехпудовую, из
кедрача, скамью:

- Богу молись, анафемы!! - и, круша головы, как горшки, взмахивал
скамьей с сатанинской силой. Был смрадный ад. Пахло порохом, бесцельно
трещали перепуганные выстрелы, теменьская темь качалась, ойкала, визжа-
ла, плевалась кровью, кричала караул.

Все смолкло, всех уложил Зыков, спаслись лишь те, что залезли в печь,
под шесток, или упали своевременно на брюхо.

Он вышиб обе рамы, выскочил на улицу и под выстрелами, в одной руба-
хе, бросился бежать чрез огороды в лес.

Погоня сначала потеряла его из виду, но в небесах выутривал рассвет,
и Зыков, стоя на скале, бросал вниз, как ядра, чугунные слова:

- Врешь! Врешь, белая сволочь! Я еще вам покажу-у...

"Жжу-жжу!" - жухали возле его головы десятки пуль.

- Врешь!.. Меня пуля не берет... Завороженный! - и тряс кулаками и
еще громче кричал на весь Алтай.

Он лазит по горным тропам и бомам, как горный козел-яман. За ним по-
карабкались было трое, но страх магнитом потянул их вниз.

Солнце встало и снежные вершины были все в крови.

Зыков спустился в долину речушки, добежал до стога и забился в сено,
в самый низ. Ему показалось, что он не озяб, он был внутренне спокоен,
до конца владел собой, но вот, когда уж обогрелся, его проняла такая
дрожь, он так трясся и подпрыгивал, щелкая зубами, что стожище сена дро-
жал и щетинился, как огромный еж.

Глава XVII.

- А ты, Зыков-батюшка, Степан Варфоломеич, на трахт не выезжай, гора-
ми дуй... Поди, возле Турачака чрез Бию и по льду переберешься. Поди,
коня-то вздымет... Все-ж-таки, поостерегись.

Зыков сидел верхом на буланом жеребце. Черного своего коня он поте-
рял. Одет он был в нагольный овчинный пиджак, на голове черная папаха с
золотым позументом наверху. Папаху он стащил с какого-то мертвеца, по-
павшегося под ноги во вчерашнем беге. Безмен, винтовку, пистолет Зыков
тоже потерял, остался один кинжал.

Лицо его грустно и болезненно, под глазами мешки.

- Ежели встретишь кого наших, чтоб летели к моей заимке. Главная сила
у меня там осталась. Всем так толкуй... Прощай, Михайло.

И жеребец понес всадника к востоку.

Дорога была убойна, версты длинны, но Зыков хорошо знал Алтай и ехал
уверенно. По ночам заезжал на заимки и в деревни к знакомым мужикам, об-
ращался с горячим призывом слать к нему людей, но получал отпор. В одной
деревне такие слышались речи.

Краснобородый, с красными нажеванными щеками крестьянин недружелюбно
говорил:

- А ты, Зыков, нешто не слыхал про повстаннический Ануйский с'езд в
прошлом годе, в сентябре? Мы за порядок стоим, а не за погром. Погромом
ничего не взять, Зыков. Дисциплина должна быть, чтоб по всей строгости
ответственность, тогда и жизнь наладить можно... Нешто не читал прокла-
маций крестьянской повстанческой нашей армии?

- А ты моих прокламаций не читал? - спросил Зыков.

- Знаем твои прокламации: замест города головешки одни торчат.

- А где ваша повстанческая армия? - запальчиво крикнул Зыков. - Кол-
чак пух из нее пустил!

- На то Божья воля.

- Нет, братцы! Еще рылом не вышли. А вот идите ко мне... Подбивайте
людей, чтоб шли.

- Едва ли, Зыков, пойдут. Накуралесили твои шибко, - сказал седой,
осанистый старик. - Да слыхать, быдто красные повсеместно укрепляются.
Колчаковцы хвост показали.

- Будем за правду стоять, - горячо возражал Зыков. - А про красных
погоди толковать... Еще неизвестно.

Мрачный встревоженный едет Зыков. Своих не видно. Неужто рассыпались,
как стадо баранов, и забыли про него? Тогда он бросится к Монголии, бро-
сится в Минусу, там наберет себе ватагу. Зыков жив, и дела его прогремят
по всей земле.

Заезжал к кержакам, молодежь от него пряталась, уезжали в лес, будто
по дрова, по сено, старики же награждали Зыкова всем, чем хочешь, проси-
ли погостить. Но гостить было некогда, солнце работало во всю.

На прощанье язвительно кидали старики:

- Слыхали, слыхали про старца-то Варфоломея, родителя-то твоего. А
впрочем сказать, мало ль что болтают зря...

Через Бию переправился по льду пешим, и то едва-едва, бросал под ноги
доски. Буланого жеребца пришлось отдать какому-то крестьянину. В Турача-
ке Зыков получил в подарок белого крупного коня и винтовку с патронами.
Подарил беглый солдат Матюхин, обещал - вот маленько отдохнет - приехать
к нему на службу. Это обязательно и, пожалуй, еще народу приведет. Что
касаемо красных, власть очень крутая, говорят. Пожалуй, Зыковской ватаги
не потерпит.

- Чорта с два! - и Зыков надменно потряс нагайкой. - Красная
власть... Ха!.. Я сам власть. Две тыщи под верхом у меня коней было. Это
не власть тебе?

За Бией он ехал открыто, по дороге.

С полей согнало снег, только северные склоны гор были еще в белых шу-
бах, бурые луговины зеленели, кой-где цвели холодные фиалки, и робкими
огоньками желтели лютики. Гогот гусей и журавлиное курлыканье падали на
землю вместе с лучами солнца, как радостный крик возвратившегося из-за
морей изгнанника. Зыков вскидывал к небу глаза, искал вольные стаи птиц,
но сердце его было в тоске и холоде. Как, однако, плохо одному. К жене,
что ли? Нет. К Степаниде?

Зыков задумался, опустил голову, опустил поводья.

И вот вышла из лесу Таня, вся в цветах, одетая, как монашка, на голо-
ве из цветов венок, в руках восковая красная свеча.

- Зыков, миленький.

- Таня? Как ты?

- Убежала, к тебе... Убей, либо полюби... Люблю тебя.

Зыков едет дальше, и пред ним Таня, будто плывет по воздуху, легкая,
большеглазая, лицом к нему: "Люблю тебя".

Зыков подымет голову, озирается и горестно хохочет. Эх, если б Таня
живая, настоящая, вот за кого Зыков сложил бы голову свою... Эх...

Нет, нет, Зыков должен быть один, прочь дьяволово навожденье.

А дом, своя заимка все ближе. Наверное там люди поджидают его. Подбе-
рет самую головку, отборных испытанных вояк. Его дружина будет, как ка-
мень, как пламя, как лавина с гор. Чует Зыков, что с красными ему дове-
дется в перетык вступить. Ну, что ж!..

И верно: со всех концов летели на него доносы в центр, туда, сюда:
"Зыков, правда, бьет белых, но он же мытарит и мужиков. Кто хуже, Зыков
или белые? Оба хуже. Власть Советов, спасай народ!"

Вечер. Солнце огрузло, опустилось в горы, стало холодно. Воздух чист
и прозрачен. Далекие, за полсотни верст, хребты казались тут же рядом,
хватай рукой.

Он спускался в глубокую котловину. Дно котловины зеленеет свежими
всходами, в средине, в еще оголенной роще группа просторных изб - кер-
жацкая богатая заимка.

Суббота. Он слез с коня и, пошатываясь от засевшей в нем болезни, во-