Чтение 25–й страницы книги ~Обретение Энкиду~

- Не, - снова повторил мой раб, - что там, командовать... Я, это... Я
по сотнику стосковался. Ну так стосковался - мочи нет! - Для
убедительности Мурзик ухватил себя за рубаху и сжал пальцы покрепче. - В
груди все горит. Родное же сердце, близкий человек...

- У тебя точно не все дома, Мурзик. Я серьезно говорю. Этот твой
сотник вот уж поколений пять назад как помер. Как ты можешь по нему
скучать?

Мурзик упрямо мотал головой.

- Ну и пусть, пусть он помер, так ведь в той-то жизни, что у учителя
Бэлшуну, - там-то он живой...

- Учитель Бэлшуну занят важной научной работой. Твоя прошлая жизнь
ему совершенно неинтересна. Для науки перевоплощений серое бытие какого-то
десятника, Мурзик, не представляет ни малейшей ценности.

- Ну... а если вы ему записку напишете? Вам-то он не откажет. А я уж
за то... ноги вам буду мыть и воду пить, богами клянусь!

- Ты понимаешь, Мурзик, о чем просишь?

Мурзик безмолвно вылупил глаза.

- Ты понимаешь, Мурзик, что я не могу выставлять себя перед
господином Бэлшуну потворщиком твоих рабских капризов?

Мурзик вздохнул, встал и уныло поплелся на кухню.

Оставшись один, я растянулся на диване. Стал думать, глядя в потолок.
На потолке у меня жил паук. Ленивый Мурзик до сих пор не озаботился его
снять, а кошке было все равно.

Я слышал, как Мурзик на кухне сюсюкает с этой хвостатой потаскухой.

Ладно. Положим, учитель Бэлшуну рассказал Цире о том, что я
путешествовал в прошлое. И о моем позоре рассказал ей, конечно, тоже. А
Цира, ложась под моего раба, поведала обо всем Мурзику.

А может быть, не обо всем...

С другой стороны, путешествие в позапрошлую жизнь может быть опасным.
Более глубокое погружение во тьму веков, то, сё... Но не могу же я
навсегда остаться бывшим банщиком!

- Мурзик! - рявкнул я.

Мурзик появился в комнате. Он глядел себе под ноги и вообще всячески
показывал свое уныние.

- Ты, наверное, считаешь, Мурзик, что мы, рабовладельцы, все как один
изверги и негодяи, - начал я. - Такое мнение глубоко ошибочно. Оно
основано на твоем преступном прошлом, Мурзик.

Мурзик поднял голову. Он явно ничего не понял из сказанного.

Я нацарапал на обломке влажной глины записку. Просил учителя Бэлшуну
уделить моему рабу еще толику времени. Мол, это связано с экспериментом
над моими собственными путешествиями. Позволял, кстати, проводить с
Мурзиком более жесткие опыты, чем со мной. Пусть учитель Бэлшуну не боится
причинить этим мне ущерб, поскольку раб застрахован, да и срок гарантии на
него еще не истек.

- Гляди, пальцами не затри, глина еще свежая, - наставил я моего
раба. - Завтраком меня накормишь, посуду приберешь - и можешь идти к
господину Бэлшуну. И веди себя там прилично.

Мурзик просиял. Открыл рот - хотел сказать что-то, но подавился и
передумал. Я видел, что он был счастлив.

Вечером следующего дня ко мне заглянул Ицхак. Просто так заглянул,
посидеть, как он объяснил.

В трусах и майке я восседал на диване. Ноги мои, которые, по правде
сказать, давно не мешало вымыть, нежились в тазу с горячей водой. Стоя
рядом на коленях, Мурзик усердно отмывал их. Я шевелил пальцами, чтобы
Мурзику было удобнее отмывать.

Ицхак примостился рядом на табурете, рассеянно наблюдая за этой
патриархальной процедурой. Похоже было, что он думает о чем-то другом.

- Вот, Изя, - сказал я, - твоя темпоральная лингвистика в действии.

- А? - Ицхак посмотрел на меня так, будто я его разбудил.

- Знаешь присловье "ноги мыть и воду пить"?

- Знаю...

Ицхаку было совершенно безразлично.

- Да что тебя гложет, Иська?

Он посмотрел на Мурзика, будто решая, стоит ли начинать разговор при
рабе. Наконец, махнул рукой: какая разница. Все равно Мурзик в курсе всех
наших дел.

- Да девка эта, Луринду, - начал он. - Маме она не нравится. Да и мне
самому... Видишь ли... А тут еще карьера у нее в рост пошла... Ну нельзя
на такой жениться, нельзя! Всю кровь из тебя высосет, в тряпку превратит,
ноги вытирать начнет...

- Начнет, - убежденно сказал я. - Да брось ты ее.

- "Брось"! - Он посмотрел на меня страдальчески. - Знаешь, как она
трахаться здорова?

- Будто других радостей в жизни мало, кроме как об эту доску биться.
Да ты, Иська, может быть, в прошлой жизни императором был... а здесь по
какой-то программистке с прыщами вместо сисек сохнешь...

- Каким еще императором?

Я принялся рассказывать ему об учителе Бэлшуну. Подробно описывал те
истории, которые в "Главной книге" прочел.

Мурзик вытащил мои ноги из таза, обтер их полотенцем и облачил в
чистые носки. Потом со вздохом поднес ко рту таз с нечистой жидкостью и
начал пить.

Ицхак удивленно посмотрел на него, потом на меня.

- Он что, всю воду из таза выпьет?

- Не знаю. - Я пожал плечами. - А что? Говорю же тебе, темпоральная
лингвистика в действии. Мудрость предков налицо.

- Да не выпьет он всю воду. Тут вон сколько. У него живот лопнет.

- Не лопнет.

Мурзик безмолвно хлебал.

Ицхак вдруг растревожился:

- Слушай, Баян, прекрати это дело. Подохнет раб-то.

- И пусть подохнет, не жалко. Не больно-то и нужен. На него все равно
гарантия еще не кончилась.

Мурзик пил.

- Давай спорить, что выпьет, - предложил я. - Ставлю десять сиклей на
Мурзика.

Ицхак ударом ноги своротил у Мурзика таз, едва не выбив ему при этом
зубы. Таз опрокинулся, вода разлилась.

- Прибери, - сказал я, поднимая ноги в чистых носках, чтобы не
замочились. И когда Мурзик вышел за тряпкой, повернулся к Ицхаку: -
Гуманист хренов! Да этот беглый каторжник спит и видит, как мы с тобой...
и все свободные вавилонские налогоплательщики...

Мурзик вернулся с тряпкой и принялся гонять воду. Ицхак еще некоторое
время горевал по поводу своих отношений с Луринду, а потом заинтересовался
путешествиями в прошлые жизни. Спросил меня, был ли я уже в прошлом. Я
сказал, что был и собираюсь еще.

Мурзик на мгновение замер, а потом как бы между прочим вставил:

- А вот у меня там такой друг остался... сотник...

И пошло-поехало. Остановить Мурзика было невозможно. Он сидел на
корточках с грязной тряпкой в руках и захлебываясь рассказывал о своем
сотнике.

...Как они в составе тысячи вошли в Вавилон. Встречал их Город
цветами и кликами радости. Медленно ехали по лазоревой дороге к храму
Инанны. И проплывали на изразцовых стенах, чередуясь, воины в долгополых
одеяниях, с копьями в руках, с заплетенными в косички бородами, и тучные
черные быки с отогнутыми назад рогами. И сказал десятнику сотник: "Знавал
я тут одну харчевню за Харранскими воротами - ох, и знатная же это была
харчевня, сынок!" И повернули коней, улучив миг, и поехали в ту харчевню.

И встретила их пригожая харчевница, телом дородная, ликом
приветливая. Руками всплеснула, на шее у сотника повисла, да и десятника
приветила. И угостила их кашей. Отменная была каша, домашняя, сытная, из
настоящей пшеницы, зернышко к зернышку. Отведали с наслаждением. Как домой
вернулись.

А пригожая харчевница за руку мальца вывела и сотнику на колени
посадила: твой, говорит. Сотник на мальца поглядел - тому уже седьмой
годок пошел - и заплакал...

...А то еще поехали как-то они с сотником в одну деревню. Там девка
жила - петь искусница. Навезли ей подарков разных. Девка эта при храме
числилась, храмовая рабыня, только не из тех, что для утехи паломников, а
простая, для работ. Она в поле работала, а поле храмовое было, вот как.
Ну, откупили они у надсмотрщиков время девкино, отвели ее на берег канала,
какой для орошения нарочно прокопан был, и дали хлеба с медом, а еще - две
цветные ленты с золотой ниткой, вплетенной узором. И петь попросили.

Ох, как она пела! Заливалась птахой. И не было такой песни, какой она
не знала. А еще знала множество таких, каких ни десятник, ни сотник в
жизни не слыхивали. Обо всем для них спела, а после засмущалась и прочь
побежала. И ленты за ее спиной развевались вместе с волосами...

...А то еще раз они с сотником...

Тут я сказал:

- Да заткнись ты со своим сотником! Лучше убери отсюда всю эту грязь
и согрей нам чаю. Не видишь разве, господин Ицхак в расстройстве. Да руки
помой, прежде чем к посуде прикасаться! Всему тебя учить надо, чушка
неумытая...

Мурзик послушался. Ицхак помолчал немного. Видно, грусть в себе
успокаивал.

- Ты ведь всяко ее трахать сможешь, - утешил его я. - Ведь она же не
отказывает. А жениться не обязательно.

- Сегодня не отказывает, а завтра диссер свой защитит - и откажет.