Чтение 25–й страницы книги ~Преисподняя~

апперкот или свинг.

- Такие, как вы, растлевают армию, подрывают боевой дух.
Политработники мешают вам, - сказал полковник. - Мы можем потребовать,
чтобы вас уволили, не боитесь? - стекла очков победно сверкнули, депутату
показалось, что он послал противника в нокдаун.

- Если меня уволят, я найду работу в другом месте. А вы? Если вас
уволят, куда вы пойдете? - поинтересовался Бирс.

- О, нам всегда найдется работа, - многозначительно усмехнулся
полковник.

- Как вы понимаете патриотизм? - спросил Бирс.

Полковник не торопился с ответом, размышлял, взвешивал каждое слово.

- Патриотизм - емкое понятие, которое означает поступки, слова,
мысли, характеризующие любовь к Родине, - сказал он веско, как ученый,
выводящий точную формулу.

- Но разные люди по-разному понимают любовь к Родине, - возразил
Бирс.

- Патриотизм всегда направлен на пользу отечеству, - жестко заявил
полковник тоном, не терпящим возражений.

- Да? - Бирс улыбнулся так, словно ему неловко за собеседника. - А
как понимать пользу? Те, кто послал войска в Афганистан, были, конечно,
большими патриотами, правда? И действовали на пользу нашей стране?
Академик Сахаров протестовал против войны, и значит, он не патриот, так?

- А как вы считаете? - неожиданно спросил полковник.

- Я считаю: если человек способен испытывать стыд за свою страну, он
патриот. А те, кто на всех углах кричат о своей любви к родине, а сами
проповедуют ненависть к другим, позорят нас перед всем миром.

- Люди пекутся о своей родине, - изрек полковник.

- О чем они пекутся, о родине?! Они ее разрушают! Эти люди не могут
ничего создавать. На злобе и ненависти нельзя создавать, можно только
разрушить. Они требуют расправиться, уничтожить... Ну уничтожили, что
дальше? Они примутся друг за друга.

Телефоны в студии звонили не переставая, в адрес Бирса сыпались
угрозы, и когда он вышел после передачи, его ждали: десятки людей маячили
у входа с плакатами, призывающими к расправе. Сослуживцы предостерегли
Бирса, но он рассчитывал пробиться к машине, как вдруг зачирикал бипер, и
на экране возник номер штабного телефона. Бирс позвонил в отряд, Першин
выяснил обстановку и приказал ждать.

- Бирс, выходить запрещаю! - сказал Першин. - Жди, мы сейчас приедем.

Антон дожидался в просторном холле центрального входа, где находился
милицейский пост и бюро пропусков. Из лифта появился недавний собеседник,
отдал постовому пропуск и направился к выходу. Сквозь стекла он еще издали
заметил злобную толпу.

- Это вас ждут, Бирс? - улыбнулся он на ходу.

- Меня. Читайте: "Бирса к стенке!"

- Видите, каково трогать политработников и патриотов. Это опасно.

- Ничего страшного...

- Хотите я проведу вас?

- Нет. Я жду, за мной должны приехать.

- Могут побить. Не боитесь?

- Не боюсь.

- Как знаете... - полковник прошел вращающуюся дверь и направился к
депутатской машине, которая поджидала его в стороне.

Толпа стала аплодировать, полковник, улыбаясь, кивал с
признательностью и, как тенор перед поклонниками, приветственно поднимал
руки.

Вскоре прикатили на микроавтобусе Першин и разведчики, никто не
посмел тронуть Бирса, лишь выкрикивали что-то и угрожающе размахивали
руками.

- Шпана безмозглая! - брезгливо ворчал Першин. - Недоумки!

...после пролетья [конец мая] немыслимая жара подступила к Москве,
навалилась и обволокла город. День за днем тяжелое солнце калило камни,
густой, липкий, похожий на жидкое стекло воздух с утра до вечера висел над
раскаленными мостовыми, город погрузился в изнурительный зной, как в
кипяток. На Тверской и Мясницкой, в Охотном ряду, на Моховой, по всему
Садовому кольцу и на площадях у вокзалов одуряющая жара плавила асфальт.

Горожане мечтали о дожде. Всяк москвич, знающий толк в приметах,
напрягал внимание в надежде узреть тайный знак или угадать скрытую посулу.
Старожилы не помнили столь знойного июня, сушь обрушилась на Москву, как
Божья кара. Некая старуха, неизвестно откуда взявшаяся в одном из зеленых
дворов Чертолья, читала по черной тетради извлечения из древнего
календаря.

- Ежели солнце при восхождении окружено красными облаками, день
обещает ненастье, а скорее - дождь с ветром. Белый обруч кругом солнца
сулит непогоду, а ежели солнце при восходе увеличено против обыкновения и
бледно, непременно случится дождь. Бледная луна к дождю, как и мутные
звезды.

Окружившие чтицу горожане слушали с вниманием, но ни знака не было,
ни приметы, сулящей перемену погоды, напротив, все приметы твердили одно и
тоже и сводились к стойкому ведру и зною.

Ночь приносила слабое облегчение, было душно, нагретые за день камни
отдавали тепло. Вместе с темнотой приходил страх, бремя ожидания было не
легче, чем гнет жары.

...ветер бил в открытые окна, электричка, как тяжелый снаряд,
пробивала ночное майское пространство, оставляя за последним вагоном
безвоздушную пустоту. Яркий лобовой фонарь взрезал сумеречную мглу, под
колесами клубилась пыль, отброшенный в стороны рваный воздух трепал
заросли чертополоха, росшего у полотна.

Издали освещенные окна электрички смотрелись, должно быть, как
бегущее в темноте светлое многоточие, но так пусто, так безлюдно было в
ночных полях, что поезд с уютно горящими окнами мнился единственным
убежищем, где теплилась жизнь.

Ключников возвращался в Москву из Звенигорода.

После Егория в лист пошли рябина, клен, сирень и тополь, и вскоре
стали лопаться почки березы и липы, а на Якова, тринадцатого мая, теплый
вечер и тихая звездная ночь предвещали ведренное лето, но не думал никто,
какой предстоит зной.

Ночью в садах и рощах безудержно разорялись соловьи. Они прилетали
вслед за ласточками - те объявились на Егория, шестого мая, а следом,
через день, на Марка, как водится, шестым прилетом после грачей нахлынули
стаи соловьев, мухоловок, пеночек и стрижей.

В Борисов день, разломивший май надвое, соловьи, похоже, и вовсе
ошалели и старались так, словно им предстояло спеть и умереть. Все
двенадцать соловьиных колен оглашали ночную тишь, и хотя певцы в запале не
слышали друг друга, можно было возомнить, что каждый старается
перещеголять соседа.

Ближе к концу май повернул на холод, как случается в цветение
черемухи, впрочем, черемуховый холод недолог, хотя раз в семь лет мороз
бьет наотмашь. Но на этот май седьмой год не пришелся, едва отцвела
черемуха, повеяло теплом.

В пролетье на исходе мая седьмым прилетом с зимовий прибыли самые
опасливые и чуткие к теплу птицы - иволги, жуланы-сорокопуты и камышовки.
Птичий гомон чуть смолкал на короткий срок посреди ночи, лишь соловей,
облюбовавший ивняки, бересклет и орешник, а в садах заросли крыжовника,
неутомимо перебирал все колена от зачина до лешевой дудки.

Записавшись в отряд, Ключников решил съездить в Звенигород. Был
будний день, после ошеломительной московской толчеи Звенигород умиротворял
медлительностью и тишиной. Ветер рябил воду на Москва-реке и раскачивал
высокие корабельные сосны на прибрежных холмах.

Родители были на работе, Галю Сергей застал дома, она дежурила в
ночь, днем была свободна, и они, не раздумывая, уединились в сенном сарае.
Затворив дверь на щеколду, они привычно поднялись на полати. Под скошенной
кровлей висели душистые веники первотравья - дягиль, горицвет, дубровка и
мать-и-мачеха, томительный запах кружил голову, как слабое вино.

Сергей обнял Галю, от нее, как всегда, исходило ощущение прохлады,
опрятной свежести, устойчивого покоя и надежного домашнего уюта. Они
обнялись, радуясь встрече, и также радостно, безмятежно отдались любви,
словно вошли в сильную спокойную реку, неторопливое течение несло их в
жаркий послеполуденный час.

Позже они медленно гуляли по окрестным тропинкам, вышли оврагами к
Городку и поднялись к Успенскому собору. С высоты холма открылась
неоглядная даль, плес, речная излука, в стороне над лесом высились
монастырские купола.

Сергей рассказал Гале об отряде, она обеспокоенно взглянула на него:

- Если с тобой что-то случится, я не переживу, - призналась она, и по
обыденности, с какой это было сказано, он понял: это правда.

Галя никогда не старалась произвести впечатление, все, что она
говорила и делала, было неизменно исполнено естественности и простоты -
никакого притворства, никакой игры и жеманства.

- Я думаю, пора, - неожиданно произнес Ключников.

Галя сразу поняла, о чем идет речь. Никогда прежде они не говорили о
женитьбе. Галя не задавала вопросов и не торопила его, как опрометчиво
поступает большинство женщин; когда подруги и родственники одолевали ее
вопросами, она сохраняла спокойное достоинство и невозмутимость.

- Пора, - повторил он и спросил. - Ты согласна?

- Я счастлива, - ответила она без лукавства.

- Мне следовало это сделать раньше, - упрекнул он себя, но она тут же