именно кирпичи.
Семенович и снова крикнул: - Машка! Ну иди сюда, Машка! Ну смотри, чего я
тебе дам.
эстрадные песни. И одновременно вытаскивал второй и третий кирпичи.
другие кирпичи.
человек, лаз в соседнюю квартиру.
сухие волосы и прошел в комнату.
кассету. - Спряталась! Думала, я тебя не найду. Ну иди сюда. Иди, милая...
- А то обижусь и перестану тебя кормить...
тембры голосов и звуков. За этот магнитофон пришлось заплатить больше чем
за иной навороченный музыкальный центр. И еще за то, чтобы всунуть его в
обшарпанный, ширпотребовский корпус.
мне...
проказы братьев наших меньших хозяин. И пошел в ванную комнату.
лаз. И оказался в соседней квартире.
Митрофана Семеновича. - Видала, какой мосол я тебе принес! Какой
здоровенный мосол.
не дам. Так и знай. Совсем ничего не дам. Бездомным кошкам скормлю, которые
не прячутся. Да они за такой кусок мяса не то, что некототорые...
Президента, досадливо отбрасывая наушники. - Это какой-то абсолютный
маразм! И дерьмо! Полное дерьмо! Я бы на месте его кошки сожрал не мосол, а
его!
передача - "в мире его животных"!
вбабахал чуть не весь резервный запас микрофонов. За которые, между прочим,
налогоплательщик... Слушай! Каждую секунду слушай! И если вдруг чего-то не
услышишь, я тебе голову от погон оторву...
Как тот ящик фокусника, откуда он то вытаскивает, то вновь прячет голубей и
кроликов.
Семенович, соединялась с точно такой же соседней двухкомнатной квартирой,
но только имеющей выход в другой подъезд.
суть важно на кого. В первой проживал Сидорчук. Во второй не проживал
никто. Вернее, захаживали иногда благообразного вида старичок или его
взрослый внук, которые рассказывали случайно встретившимся с ними соседям,
что со дня на день собираются переехать в приобретенную жилплощадь, да все
никак не соберутся.
комнату и быстро переодевался. В благообразного старичка. Или его внука. На
этот раз во внука.
"адидасовские" кроссовки и черную кожаную куртку с металлическими
заклепками. Подбородок, щеки и рот, чтобы спрятать свой возраст, заклеивал
бородой и усами. Поверх своих волос насаживал парик, изображавший давно не
мытую и нечесаную шевелюру. На плечо взгромождал здоровенный муз-центр. И
еще распрямлялся, выпячивал грудные мышцы и приобретал совершенно другую,
никак не ассоциирующуюся с затюканным жизнью Митрофаном Семеновичем
походку.
чавкая и врубая на полную мощность музцентр, выходил на улицу.
четырнадцатилетней, еще детского вида, прохожей. - Потрясемся под музон?
панкующий переросток. - Ну так потрясемся или нет?
улицу, вспугивая громовыми раскатами музыки окрестных кошек и воробьев.
ожидающих на скамейках парней. Одного, ожидающего возле первого подъезда
дома. И другого, ожидающего возле последнего.
известный ему номер.
звонил.
со своим Куратором. Или с кем-то еще, кого посчитают нужным к нему
подослать.
заинтересовавших его в последнее время вопросов. В том числе и о часами
сидящих на приподъездных скамейках молодых людях.
совершенно бесполезный, обозначающий совсем не то, что было продиктовано.
что вы позвонили нам, - благодарил за внимание к фирме приятный женский
голос.
передающий голос. Вполне может быть, свято верящий, что подыскивает
страждущим согражданам подходящие варианты обмена. Не исключено, что был
действительно подыскивающий обмены. А заодно выполняющий роль почтового
ящика.
крутиться еще двадцать две минуты. Но он должен был объявиться дома раньше.
пива Степанов возвращался в свою квартиру. И, снимая на ходу "адидасовские"
костюмы и парики, проходил в ванную комнату. И переползал в другую ванную
комнату.
магнитофонную кошку.
неблагодарную животину ее хозяин. - Другой бы пнул в сердцах...
родную. Потому что больше, кроме тебя, у меня никого нет... - продолжал
бубнить живой Митрофан Семенович. Который для того и бубнил, для того и
приучал невидимых им соглядатаев к столь своеобразной манере общения самого
с собой, чтобы иметь возможность покидать помещение... Продолжая оставаться
в нем.
- Правильно шеф сказал. На таких надо в общество охраны животных
жаловаться. За издевательство в форме... занудства.
полученную.
официальному следствию. И его чистосердечные признания, и рапорт
подсаженного к нему в камеру сексота. Разница между документами была
существенная. В первом случае прапорщик все отрицал и все валил на
бюрократическую путаницу, возникшую в многочисленных и противоречащих друг
другу отчетных документах. Во втором - все признавал.
за воровство было нельзя.