Чтение 25–й страницы книги ~Война в зазеркалье~

— Да, старший сержант, оба будут стрелять, если позволите.

Лейзер приготовился стрелять первым. Эйвери встал рядом с Холдейном, а Лейзер одиноко стоял на стрельбище, спиной к ним, лицом к фанерной фигуре немецкого солдата. Мишень была выкрашена в черный цвет; она резко выделялась на фоне осыпавшейся штукатурки; в области живота и паха кто-то грубо начертил мелом сердце, середина которого была изрешечена пулями и заклеена обрывками бумаги. Они наблюдали, как Лейзер взвесил пистолет в руке, затем стремительно поднял его до уровня глаз и медленно опустил, вставил пустую обойму, вынул, потом опять быстро вставил. Он оглянулся на Эйвери, убрал со лба, чтобы не мешала целиться, прядь каштановых волос. Эйвери улыбнулся, подбадривая его, и по-деловому, быстро сказал Холдейну:

— Никак не могу понять, что он за человек.

— Почему не можете? Самый обычный поляк.

— Откуда он? Из какой области в Польше?

— Но вы же видели его досье. Он из Данцига.

— Ах да.

Инструктор приступил к делу:

— Вначале попробуем с незаряженным, глаза открыты и смотрят на мушку, ноги широко расставлены. Прекрасно, спасибо. Теперь надо расслабиться, нам должно быть удобно и приятно, ведь мы не на учениях, а приготовились вести огонь, да, да — это нам случалось делать и раньше! Теперь поднимите пистолет, наведите на мишень, но не цельтесь. Правильно! — Инструктор с шумом втянул в себя воздух, открыл деревянный ящик и вытащил четыре полных обоймы. — Одну — в пистолет, другую — в левую руку, — сказал он и вручил вторую пару обойм Эйвери, наблюдавшему с восхищением, как Лейзер искусно вставил обойму в рукоятку браунинга и передвинул предохранитель большим пальцем. — Теперь взведите курок, направьте дуло в землю на три ярда впереди вас. Приготовьтесь к стрельбе, рука прямая. Наведите на мишень и, не целясь, отстреляйте всю обойму парными выстрелами. Помните, что пистолет не является оружием высокого класса — польза от него ограниченна, он служит только для ближнего боя. А теперь медленно, очень медленно…

Его речь прервали выстрелы Лейзера. Он стрелял быстро, из напряженной позы — крепко, как гранату, зажав в руке вторую обойму. Он стрелял со злостью, как человек, который слишком долго молчал и наконец заговорил. У Эйвери в душе нарастало волнение — он чувствовал ярость Лейзера, для которого фанерная фигура воплощала нечто большее. Вначале два выстрела, за ними еще два, потом три, затем несколько, слившихся в один залп, — Лейзера окутывала плотная дымка, фанерный солдат дрожал, Эйвери вдыхал сладковатый запах пороха.

— Одиннадцать попаданий из тринадцати выстрелов, — объяви инструктор. — Очень хорошо, просто отлично. В следующий раз, пожалуйста, постарайтесь делать только парные выстрелы и не открывайте огонь без моей команды. — Эйвери — как младшего офицера — он спросил:

— Не желаете потренироваться, сэр?

Лейзер подошел к мишени и стал ощупывать следы от пуль. Наступившая тишина была тягостной. Он совершенно погрузился в себя, рассеянно обводя пальцем края немецкой каски. Наконец голос инструктора вернул его к действительности:

— Послушайте, у нас не так много времени.

Эйвери стоял на коврике, взвешивая в руке пистолет. Инструктор помог ему вставить обойму — другую он судорожно сжимал в левой руке. Холдейн и Лейзер смотрели.

Эйвери нажал курок, выстрел ударил его по ушам и отдался в сердце, а мишень слегка колыхнулась и замерла.

— Молодец, Джон, молодец!

— Очень хорошо, — механически сказал инструктор. — Очень хорошо для первой попытки, сэр. — Он повернулся к Лейзеру:

— А вас я попрошу так не кричать. — Иностранцев он нюхом чуял.

— Сколько? — с нетерпением спросил Эйвери у сержанта, уже осматривавшего дырочки, черневшие на груди и животе мишени. — Сколько всего, старший сержант?

— Хорошо бы мы пошли на задание вдвоем с вами, Джон, — прошептал Лейзер, положив ему руку на плечо. — Я был бы очень рад.

На мгновение Эйвери отшатнулся от него. Но потом рассмеялся и провел ладонью но его спине, по теплой жесткой ткани его спортивной куртки.

Инструктор повел их через плац к кирпичной казарме, внешне похожей на театр без окон из-за того, что один торец заметно возвышался. Сразу за дверным проемом дорогу перекрывал простенок, как в общественном туалете — Стрельба по движущимся мишеням, — сказал Холдейн, — и стрельба ночью.

Во время ленча слушали пленки.

Записи на них должны были служить фоном во время первых двух недель его занятий. Они были переписаны со старых пластинок, одна из которых потрескивала с точностью метронома. В целом записи составляли продолжительную игру на запоминание разрозненных фактов, которые не назывались прямо, а упоминались вроде бы случайно, в завуалированной форме, часто слушателей отвлекали посторонними шумами — к примеру, кто-то спорил, корректировал эти факты или опровергал их. В основном звучали три голоса — один женский и два мужских. Раздавались и другие голоса. Но на нервы им действовал голос женщины.

Ее голос звучал очень неестественно, как у стюардессы. На первой кассете она быстро читала вслух. Вначале перечислялись покупки: два фунта того, килограмм этого; потом она без всякого предупреждения переходила к разговору о кеглях — столько-то зеленых, столько-то светло-коричневых; затем перечисляла оружие, пушки, торпеды, снаряды различных калибров, далее шло описание фабрики: производственная мощность, доходы и расходы, годовой план и его ежемесячное выполнение. Об этом же она продолжала говорить и на второй пленке, но тут ей мешали какие-то посторонние голоса, переводившие разговор на самые неожиданные темы.

Она зашла в бакалейную лавку, где у нее разгорелся спор с женой хозяина по поводу сомнительного качества некоторых продуктов — среди них не совсем свежие яйца, масло, продававшееся втридорога. Когда сам бакалейщик попытался помирить их, она обвинила его в том, что для «своих» у него все есть, дальше речь зашла о товарных и продовольственных карточках, об увеличении норм на сахарный песок в сезон заготовки фруктов; последовал намек на обилие товаров, спрятанных под прилавком. Бакалейщик стал что-то возмущенно говорить в ответ, но сразу умолк, когда детский голос спросил что-то про кегли: «Мам, а мам, я сбил три зеленых кегли, а когда попробовал поднять, уронил еще семь черных; мама, почему черных осталось только восемь?»

Затем действие переместилось в какое-то учреждение. Говорил тот же неприятный женский голос. Она зачитывала данные по вооружению; в разговор вступали другие лица. Обсуждались цифры, старые задачи отменялись, предлагались новые; один голос резко критиковал тактико-технические данные какого-то вида оружия — не прозвучало ни его точное название, ни описание, — другие голоса, наоборот, с жаром защищали его.

Каждые пять минут кто-то кричал: «Брейк» — как на ринге во время схватки. Тогда Холдейн нажимал на «стоп» и предлагал Лейзеру поговорить о погоде, о футболе или же ровно пять минут почитать вслух газету и засекал время на своих часах — каминные стояли. В очередной раз заработал магнитофон и раздался отдаленно знакомый голос, чуть тягучий, как у пастора, молодой, презрительный и неуверенный, чем-то знакомый Эйвери: «Теперь ответьте на четыре вопроса: сколько яиц она купила за последние три недели, не считая тех, которые отнесла обратно в лавку? Сколько всего имеется кеглей? Сколько было выпущено испытанных и калиброванных орудийных стволов в 1937 и 1938 году соответственно? И наконец, последнее задание; напишите в телеграфной форме любой текст, из которого можно извлечь данные по длине орудийных стволов».

Лейзер бросился в кабинет записывать ответы — видно, ему была знакома эта игра. Как только он вышел, Эйвери сказал Холдейну агрессивным тоном:

— Это были вы. В конце звучал ваш голос.

— В самом деле? — Может, Холдейн и правда не обратил внимания.

Потом были другие пленки, от них веяло смертью: торопливый топот по деревянной лестнице, шумно хлопающая дверь, короткий щелчок и вопрошающий женский голос, таким тоном спрашивают у гостя, с чем он будет пить чай, с лимоном или молоком: «Что это был за звук: дверная защелка? Затвор пистолета?»

Лейзер поколебался и сказал:

— Это дверь, просто хлопнула дверь.

— Это был пистолет, — возразил Холдейн. — Девятимиллиметровый автоматический браунинг. Щелкнула заправляемая обойма.

Днем Лейзер и Эйвери впервые пошли прогуляться по окрестностям Порт Медоу. Это была идея Холдейна. Они быстро шагали по высокой траве, ветер ворошил волосы Лейзера. Дул холодный ветер, но дождя не было; стоял ясный день, только без солнца; нависшее над равниной небо казалось темнее земли.

— Я вижу, вы здесь не в первый раз, — сказал Лейзер. — Учились здесь?

— Да, в университете.

— Что изучали?

— Иностранные языки, в основном немецкий.

Они поднялись по лесенке и вышли на узкую тропинку.

— Вы женаты? — спросил он.

— Да.

— Детишки?

— Один мальчик.

— Джон, скажите мне одну вещь. Когда капитан Хокинс наткнулся на мою карточку… что произошло?

— Не понял?»

— У вас ведь там картотека на всех, как она выглядит? Карточек, наверно, целый вагон.

— Они стоят в алфавитном порядке, — беспомощно сказал Эйвери. — Самые обычные карточки. А что?

— Он сказал, что меня помнят. Старые сотрудники, Он сказал, что я был лучшим. Так кто же меня помнит?

— Все помнят. У нас существует отдельная картотека для лучших. Практически все в Департаменте знают о Фреде Лейзере. Даже новички. Люди с таким послужным списком, как у вас, не забываются. — Он улыбнулся. — Вы будто всегда присутствовали, Фред.

— Джон, скажите мне еще вот что. Я не хочу перегибать палку, но все же… Мог бы я быть полезен вам там внутри?

— Внутри?

— Ну, в Конторе, среди вас. Но, кажется, для этого надо родиться таким, как капитан.

— Боюсь, именно так, Фред.

— Какой марки машины у вас там, Джон?

— Марки «хамбер».

— «Хоук-хамбер» или «снайп-хамбер?»

— Хоук.

— Только четырехцилиндровые? У «снайпа» движок будет помощнее.

— Я не говорю об оперативных машинах, — сказал Эйвери. — У нас большой выбор транспорта для специальных заданий.

— И фургоны?

— Именно.

— А сколько времени уходит на… Сколько ушло на вашу подготовку? Вот вы, к примеру, недавно вернулись с задания. Сколько вас готовили?

— Извините, Фред. Этого я не могу сказать даже вам.

— Не беспокойтесь, я не обидчивый.

Они миновали церковь, стоящую на холме у дороги, обогнули вспаханное поле и, усталые, но умиротворенные, вернулись в уютный Дом Мотыля, где их приветливо встретил камин, обрамленный золотистыми розами.

Вечером они перешли к занятиям по развитию зрительной памяти: то в автомобиле проезжали мимо сортировочной станции, то ехали в поезде вблизи аэродрома; потом они отправлялись на прогулку в неизвестном городе и вдруг обнаруживали, что видят какую-то машину или какое-то лицо не в первый раз, хотя его черты не запомнились. Порой на экране возникали и молниеносно исчезали разрозненные предметы, при этом звучали голоса, казавшиеся знакомыми по пленкам, однако голоса и изображение никак не были связаны между собой, так что внимание рассеивалось и было трудно отбирать нужную информацию.

Так завершился их первый день, похожий на ряд последующих: беззаботные, радостные дни для них обоих, дни честного труда, когда осторожность в их взаимоотношениях постепенно сменялась растущим расположением, а мальчишеские навыки снова превращались в орудие войны.

* * *

Для занятий рукопашным боем они сняли небольшой спортивный зал недалеко от Хедингтона, который Департамент использовал во время войны. Инструктор приехал на поезде. Все называли его «Сержант».

— Я не хочу быть любопытным, но возьмет ли он с собой нож? — вежливо спросил он. У него был валлийский выговор.

Холдейн пожал плечами:

— Все зависит от него самого. Нам бы не хотелось забивать ему голову лишними вещами.