ставить спектакль, ей даже не дали прочесть что-нибудь на пробу, сказали,
что все роли уже распределены, а она через одну белую товарку узнала, что
это неправда. И есть у них учительница, которая постоянно косится на нее и
еще на других девочек, гречанок, итальянок, русских, и вслух рассуждает о
том, что "мы, мол, ведущие свой род от жителей Новой Англии, не нуждаемся
в разъяснениях, что вот то-то и то-то - дело чести".
отцом. Баярд был наш старший сын. Он готовился стать учителем политической
экономии. Окончил Карлтон-колледж - нанимался на черную работу, только бы
учиться, но окончил с отличием - и жену себе нашел, чудесную девушку.
конечно, Юг хуже, еще хуже! Но он вырос здесь, и ему никогда не
приходилось сталкиваться с узаконенной дискриминацией. Он просто не
представлял себе, что культурный, образованный негр может на Юге стать
жертвой насилия.
преподавателем в негритянский колледж. Он писал мне, что когда ему первый
раз попалась на глаза табличка с гнусной надписью "Только для цветных", он
словно увидел человека, подкрадывающегося к нему с ножом, и от страха и
ярости его затошнило, так что пришлось свернуть с дороги и выйти из
машины.
подчиниться "правилам игры", хотя все правила в этой игре изобретает
противник. Прошло около месяца, и вот однажды полисмен остановил на дороге
его машину и стал утверждать, будто машина краденая. Этот полисмен
встречал Баярда возле колледжа и знал, что он негр, хотя и со светлой
кожей. Негодяй вел себя так нагло, что Баярд забылся и стал отвечать;
тогда его забрали в полицию и сказали, что он пьян, - а он и пива никогда
в рот не брал! - он вспылил, и его стали бить. Они забили его насмерть.
Моего сына...
красивый был, Баярд. Потом они сказали его жене, пусть лучше молчит, если
хочет доносить своего ребенка. Она тогда была беременна Фебой.
негритянском вагоне. Она не прожила и года. Он был очень красивый, Баярд,
а они били его каблуками по голове на цементном полу, в грязи, в крови, и
вот он умер.
страшнее всего. Нийлу вдруг захотелось дать ей самое большое, что только у
него есть, и в ту же минуту он услышал собственный голос:
негр.
20
Вулкейп, не такой румяный, как Нийл, и потому даже более "белый", смотрел
на него строгим взглядом.
чувствовал, что попал в ловушку. Вулкейпы - чудесные люди, но совсем не
нужно, чтобы он оказался в их власти. Он продолжал, торопясь: - Может
быть, я напрасно сказал вам. Никто не знает, даже родители и жена, но
боюсь, что это правда. Всего лишь незначительная примесь негритянской
крови, но по закону, действующему почти во всех штатах, я уже считаюсь
"цветным".
суровые. Он добавил с деланной небрежностью:
лет "мирюсь" с тем, что я негр, "мирятся" кое-как и моя жена, и дети, и
миллионы других порядочных людей.
прощения. Просто это так ново для меня, что я еще не успел привыкнуть к
этой мысли. Даже отец и мать не знают ничего. Я знакомился с историей
нашего рода и вдруг натолкнулся на... на...
Эмерсон. - Нелегкое дело, а?
Нийл.
голосе Мэри Вулкейп была материнская нежность и материнская
повелительность. - Вполне понятно, что он расстроен. Бедный мальчик! - Она
обняла Нийла одной рукой за плечи и легонько поцеловала в щеку. Это мать,
его мать утешала его.
цветным, чтобы не попасть в беду, нужно хорошо знать и свой мир и мир
белых. Ну, вот что, - миссис Вулкейп перешла на деловой, трезвый тон: -
оставайтесь-ка с нами обедать. Жена не рассердится? Вот телефон, позвоните
ей.
"типичной негритянке": стряпала она великолепно. Но Нийл еще не
освободился от первобытных представлений, и потому его удивило, что в меню
воскресного обеда фигурировали не жареные куры и арбуз, а самый
обыкновенный арийский ростбиф.
пока вы сами этого не пожелаете. Но приходите в наш клуб. Бассейна для
плавания там, правда, нет, но народ симпатичный.
лет.
баррикады опоздают. Ну, не будем ждать его, Мэри! Давай садиться за стол.
- самый древний и самый распространенный символ равенства.
рассказывать ему историю семьи.
кожей розовато-коричневато-сероватого оттенка, и ни разу в жизни он не
бывал южнее Айовы или восточное Чикаго. Родился он в Северной Дакоте, где
семья его была единственной "негритянской" семьей в округе. Его отец
служил на железной дороге старшим путевым обходчиком, отец его отца был в
Джорджии рабом, а после Гражданской войны батрачил во Флориде, которая ему
едва ли казалась раем рулетки и пляжных зонтиков.
сельскохозяйственных курсах, но когда он только что перешел из начальной
школы в среднюю, отец его умер, попав под колеса оторвавшегося товарного
вагона, и Джон поступил подмастерьем к деревенскому парикмахеру.
Парикмахерское ремесло привело его в 1902 году в Гранд-Рипаблик, и здесь,
в двадцать два года, он впервые узнал, что значит быть негром.
цветных людей, было ему так же чуждо, как какому-нибудь Нийлу Кингсбладу.
Сын набожного баптиста и исправного железнодорожника, старшего над
десятком ирландцев и шведов, Джон никогда не слыхал о том, что он низшая
биологическая особь, и его непросвещенные белые друзья, юноши и девушки,
не знали, что его прикосновение нечисто.
ворчавшие что-то насчет дегтя, но это были чудаки и брюзги, и Джону злоба
их оставалась непонятной.
он совсем позабыл о смутных намеках покойного отца на то, что их семья
причастна к какой-то страшной тайне, именуемой "расовым вопросом". Скажи
кто-нибудь Джону в то время: "Ты чернокожий", - это показалось бы ему не
более осмысленным, чем если бы сказали: "Ты гидроидный полип", - ведь кожа
у него и не была черная. Да и вообще его очень мало трогало, "черный" он
или "белый", - были бы клиенты довольны да любила бы милая.
и что-то шепнул хозяину парикмахерской, а тот спросил Джона:
Обидятся и не станут ходить".
ты, у меня не бывало, тут ничего не скажешь, но лучше не рисковать".
косном самодовольстве, тупости и трусости суждено было дожить до середины