Чтение 25–й страницы книги ~Двойник китайского императора~

Как-то он оказался в "Тополях" задолго до танцев, от нечего делать
решил заглянуть в бильярдную. В дверях бильярдной наткнулся на старших ребят
с Форштадта. Со многими из них у Закира сложились натянутые отношения,
потому что он, как молодой волк-первогодок, определял свое положение в
форштадтской стае, а тут позиции просто так не сдавали. Но сегодня он не
узнавал задиристых парней -- они словно сопровождали высокого официального
гостя и, как всякая свита, ловили каждое слово худого бледного парня в
тесноватом бостоновом костюме.

Закир не знал Османа Турка, но слышал, что тот со дня на день
освободится из тюрьмы. В те годы, когда Осман получил срок, Закир слыл
прилежным пионером и шпану, какая бы она ни была знаменитая в округе,
презирал, мечтая стать сыщиком. Закир и теперь не хотел этой встречи, в
будущем не рассчитывал ни с кем делить власть и влияние на Форштадте --
такие честолюбивые замыслы зрели в его душе. Отступить, отойти куда-то в
сторону не представлялось возможным -- столкнулись лоб в лоб, и он оказался
вынужден со всеми поздороваться за руку.

-- Эх, выпить бы, отметить возвращение Османа, -- сказал Федька Жердь,
накануне в пух и прах проигравшийся в карты.

Братия сидела на мели, оттого и смолчала. У Закира имелись деньги, но
он не собирался их поить, так как не считал их для себя авторитетом, уж
лучше он своих, молодых корешей, уважит. Не глянулся ему и Осман Турок. "И
этого задохлика с шальными глазами некогда боялся весь город", --
презрительно подумал он.

-- Я угощаю, -- сказал вдруг Осман небрежно, доставая из кармана
пиджака пачку "Казбека", и худой рукой показал в сторону летнего буфета --
некогда такие заведения водились во всех парках страны.

Закир отступил в сторону и хотел остаться в бильярдной, словно
приглашение его не касалось, но Осман уловил его настроение и неожиданно
произнес:

-- А ты что, Рваный, не рад моему возвращению? -- вроде сказал обычные
слова неприметным и даже ласковым голосом, но что-то похолодело внутри у
Закира. Не зря, наверное, этим именем блатные запугивали друг друга.

"Не лох, не лох, если сразу навел справки", -- думал Закир, шагая рядом
с Османом, -- значит, доложили о его амбициях, которые он не скрывал.

В загородке летнего буфета на воздухе большинство столиков оказались
заняты, толпился народ и у раздаточного окошка: подавали, кроме вина и
водки, разливное бочковое пиво. Усадив шумную компанию за свободный столик,
Осман сказал Закиру:

-- Идем, поможешь мне, -- и пошел во двор к заднему входу обшарпанного
заведения.

Дверь оказалась распахнутой настежь, но на пороге лежали пустые ящики
из-под вина. Осман небрежно расшвырял их ногой в глубь подсобки. На шум,
оставив клиентов, прибежал буфетчик, работавший в паре с женой.

-- Салам-алейкум, Шакир-абзы, наверное, соскучился по мне? -- спросил
весело Осман и обнял потного лысеющего толстяка.

Закиру показалось, что они давние приятели.

-- Вернулся, значит, -- ответил тот без особого восторга и, не зная,
куда от волнения девать руки, мял грязный фартук.

-- Отмотался, -- бодро уточнил гость, -- и первым делом решили с
друзьями к тебе: обмыть, так сказать, возвращение в родные края. Обслужи
по-быстрому -- мы хотим еще на танцы попасть, обрадовать и прекрасный
пол...

-- Что подать? -- спросил потерянно буфетчик.

-- Нас шестеро. Три пузыря водки, закуски как следует -- имеем аппетит,
а позже дюжину свежего пива из новой бочки, разумеется, с раками.

Шакир-абзы, хорошо знавший и Закира Рваного, который тут тоже не раз
гулял с друзьями, метнулся на кухню и быстро вынес на подносе закуски:
крупно нарезанную колбасу, сыр, жирную копченую сомятину и малосольные
огурцы, и прямо из ящика достал три заказанные бутылки водки. Поднос с
закусками он подал Закиру, а водку передал самому Осману. Закир чуть
задержался, подумав, что вдруг Осману надо помочь рассчитаться, но тот
вместо денег протянул буфетчику руку в наколках и, сказав небрежно "рахмат",
не спеша двинул из подсобки.

Зная Шакира-абзы, о жадности которого ходили легенды, Закир потерял дар
речи, но во дворе тут же спросил у Турка:

-- А деньги?

-- Какие деньги? -- не менее удивленно переспросил Осман. -- Ты хочешь
сказать -- я не взял у него сдачи?

Закир растерялся пуще прежнего, подумал, что ловкие пальцы Османа,
некогда начинавшего карманным воришкой в трамваях, а позже ставшего одним
из известных картежных шулеров, уже успели вложить незаметно в карман
буфетчика "белохвостую" -- так прежде называли на жаргоне сторублевку.

Наконец до Османа дошла наивность Закира, которой он в нем не
предполагал, и он аж заколотился в смехе; бутылки в руках так звенели, что
казалось -- вот-вот разобьются.

-- Ну насмешил ты меня, Рваный, век не забуду, -- сказал он, погасив
смех и утирая тыльной стороной ладони слезившиеся глаза. Затем, поставив
бутылку на поднос, который по-мужски неловко держал Закир на вытянутых
руках, добавил: -- Запомни, не я ему, а он мне должен по гроб жизни.

-- Он что, проиграл тебе в карты миллион?

-- Какой ты, оказывается, Рваный, дурак, а еще намерен задавить всех на
Форштадте. Зачем тебе власть, если ты даже барыге Шакиру, заплывшему от
жира, платишь за выпивку?

-- А что ты можешь ему сделать -- ты ведь не торговый инспектор, не
мент?

-- Многое, -- ответил уклончиво Осман. Потом, хищно оскалив порченные
цингой зубы, заключил: -- Послать, например, тебя с монтировкой в подсобку и
за две минуты перебить три ящика водки -- ему их никто не спишет.

Вот когда дошло до Ахметшина, почему наглый буфетчик лебезил перед
Османом, -- видно, знал, что от него можно ожидать. Дефицитное пиво к столу
подал сам Шакир-абзы, и когда он, пятясь задом от стола, любезно приглашал
заходить Османа в любое время, Турок вдруг, словно вспомнив разговор во
дворе, взвизгнул нервно:

-- А сдачу?

И буфетчик, наверняка не предполагавший иного исхода, извиняясь за
память, протянул две аккуратно сложенные сторублевки.

И Закир понял, что на Форштадт вернулся настоящий хозяин.

В тот пьяный вечер неожиданно для себя он как бы протрезвел от
романтики лихой жизни, понял, куда она может завести.

Год спустя после описанного здесь вечера вся та компания, гулявшая по
случаю возвращения Османа Турка в "Тополях" у Шакира-абзы, попалась на
дерзком вооруженном ограблении ювелирного магазина в Актюбинске. Клима и
Федьку Жердя в завязавшейся пальбе застрелили на крыше магазина, куда они
успели прорваться, прикрываемые Османом, а остальные получили новый срок.

Закир не удивился, что возле артели золотодобытчиков крутились люди,
подобные Осману, или, как говорят нынче, рэкетиры. На работу он
завербовался на флоте, за год до демобилизации. На золото в тайгу
подписались ехать они втроем, каким-то чутьем найдя друг друга. Один из
них, Колька Шугаев, уже промышлял драгметаллом до службы. Третьим оказался
Саркис Овивян из Карабаха; тому за годы службы так и не смогли подобрать
парадную форму -- все оказывалось и тесным, и коротким, хотя рядом служили
отнюдь не лилипуты. "Вернусь домой -- сошью форму на заказ в Одессе на
память о флоте", -- шутил он и перед списанием на берег добился-таки у
интендантов, чтобы выделили ему, как офицерам и генералам, материю на руки.

Удачливая артель оказалась немалой -- пятьдесят два человека, и все
безропотно платили дань пятерым бывшим уголовникам, работавшим рядом, бок о
бок, в родном коллективе. О том, что придется отчислять "дяде", и немало,
стало ясно с первой получки -- за деньгами пришел к ним в балок сам пахан,
старый лагерный волк. Вряд ли он ожидал, что через пять минут выскочит в
бешенстве, изрыгая проклятия и угрозы.

-- А это нэ хочешь? -- спросил Саркис, показывая блатарю огромный
кукиш. -- Да разве ты нэ понимаешь, что я всю жизнь буду блэвать от
презрения к сэбе, если стану делиться с тобой заработком?

Закиру вспомнился жирный, трясущийся от страха буфетчик; такому
примеру он уподобиться не мог -- да с ним на Форштадте не стал бы
разговаривать ни один шкет, если бы узнал, что Рваный платил кому-то
"налоги".

Шугаев держался спокойнее, праведным гневом не пылал.

-- Здесь всегда так, закон тайги... -- сказал он бесстрастно,
философски, но не стал уговаривать друзей смириться, а после долгой паузы
добавил: -- Будем держать оборону, блатата бунта не прощает. -- И, отодвинув
доску обшивки балка над железной кроватью, достал короткий обрез: -- Купил
на всякий случай у Жорки с вездехода -- говорит, в карты на постоялом дворе
выиграл.

Шугаев был сибиряк, немногословный, но надежный парень: четыре года в
морском десанте подтвердили это. Они не сомневались во флотском братстве,
оттого и держались смело.

Год не прекращалась ни на один день борьба не на жизнь, а на смерть.
Сгодилось тут все: хладнокровие и выдержка Шугаева, знание привычек и
нравов блатных, и отчаянная храбрость Ахметшина, и чудовищная сила Овивяна,
и, конечно, их вера друг в друга. Пытались уголовники и клин вбить между
ними. Долго они крутились возле Шугаева и от дани клялись освободить, если
отойдет от иноверцев, и на сибирское происхождение намекали, но не удалось
ослабить морской узел -- крепкое братство дал флот.

И из горящего балка ночью не раз выскакивали, и с обрезом охраняли сон
друг друга, а однажды прямо за обеденным столом сцепились в страшной
рукопашной. Чудом вырвали злобного механика с драги из рук Овивяна -- не
умер, живучий как собака оказался, но в счет больше не шел, отбандитился,
осталось четверо их против троих. Артель открыто не приняла их стороны, но
обремененные большими семьями сибирские мужики сочувствовали морячкам: они