Чтение 25–й страницы книги ~Черная кровь~

- Нет, я не имею в виду никакого доктора. Женщина в приемной, которая
не умеет читать.
- Высокая женщина?
Римо кивнул.
- Густые курчавые волосы?- Шокли округлил руки над головой.
Римо кивнул.
Шокли кивнул в ответ.
- Конечно, Доктор Бенгази. Наш директор.
- Храни нас Боже!
Долгие несколько секунд Римо и Шокли молча смотрели друг на друга. На-
конец Римо сказал:
- Раз никто не хочет научить этих ребят читать и писать, то почему бы
их не научить каким-нибудь ремеслам? Пусть станут сантехниками, или пло-
тниками, или шоферами грузовиков, или еще кем-то.
- Как быстро вы решили обречь этих детей на прозябание в мусорной ку-
че! Почему они не должны получить свою долю всех богатств Америки?
- Тогда почему, черт побери, вы не готовите их к этому?- спросил Ри-
мо.- Научите их читать, ради Христа! Вы когда-нибудь оставляли ребенка
на второй год?
- Оставить на второй год? Что это означает?
- Ну, не перевести его в следующий класс, потому что он плохо учится.
- Мы полностью избавились от этих рудиментов расизма в процессе обуче-
ния. Тесты, интеллектуальные коэффициенты, экзамены, табели, переводы из
класса в класс. Каждый ребенок учится в своей группе, где он чувствует
себя в родном коллективе и где ему прививается вкус к общению ради пос-
тижения высшего смысла его собственного предначертания и в соответствии
с опытом его народа.
- Но они не умеют читать,- напомнил Римо.
- По-моему, вы несколько преувеличиваете значение этого факта,- сказал
Шокли с самодовольной улыбкой человека, пытающегося произвести впечатле-
ние на пьяного незнакомца, сидящего рядом за стойкой бара.
- Я только что видел парня, который в начале года выступал с при-
ветственной речью. Он не умеет даже раскрашивать.
- Шабазз - очень способный мальчик. У него врожденная нацеленность на
успех.
- Он вооруженный грабитель!
- Человеку свойственно ошибаться. Богу свойственно прощать,- заметил
Шокли.
- Так почему бы вам его не простить и не изменить дату выпуска?- спро-
сил Римо.
- Не могу. Я на днях уже перенес дату выпуска, и теперь никакие изме-
нения недопустимы.
- А почему вы перенесли дату?
- Иначе некому было бы выступить с прощальной речью.
- Так, а этого парня за что сажают?- поинтересовался Римо.
- Это не парень, а девушка, мистер Сахиб. Нет-нет, ее не отправляют в
тюрьму. Напротив, ей предстоит испытать великое счастье материнства.
- И вы перенесли дату выпуска, чтобы она но разродилась прямо на сце-
не?
- Как грубо!- сказал Шокли.
- А вам никогда не приходило в голову, мистер Шокли...
- Доктор Шокли. Доктор.
- Так вот, доктор Шокли, вам никогда не приходило в голову, что именно
ваши действия довели вас до этого?
- До чего?
- До того, что вы сидите, забаррикадировавшись в своем кабинете за ме-
таллической решеткой, с пистолетом в руках. Вам никогда не приходило в
голову, что если бы вы обращались с этими детьми, как с людьми, имеющими
свои права и обязанности, то они бы и вели себя, как люди?
- И вы полагаете, что лучшее средство - это "оставить их на второй
год", как вы изволили выразиться?
- Для начала - да. Может быть, если остальные увидят, что надо рабо-
тать, они начнут работать. Потребуйте от них хоть чего-нибудь.
- Оставив их на второй год? Хорошо, попробуем себе это представить.
Каждый год, в сентябре, мы набираем в первый класс сто детей. Теперь до-
пустим, я должен оставить на второй год их всех, потому что они учатся
неудовлетворительно и показали плохие результаты на каком-нибудь там
экзамене...
- Например, по умению пользоваться туалетом,- прервал его Римо.
- Если бы я оставил на второй год все сто человек, тогда в следующем
сентябре у меня было бы двести человек в первом классе, а на следующий
год - триста. Это никогда бы не кончилось, и спустя несколько лет у меня
была бы школа, в которой все дети учатся в первом классе.
Римо покачал головой.
- Вы исходите из того, что все они останутся на второй год. Вы на са-
мом деле не верите, что этих детей можно научить читать и писать, не так
ли?
- Они могут постичь красоту черной культуры, они могут узнать все бо-
гатство своего бытия в Америке, они могут узнать, как они сумели проти-
востоять деградации и вырваться из белого рабства, они могут
научиться...
- Вы не верите, что их можно чему бы то ни было научить,- повторил Ри-
мо и встал.- Шокли, вы расист, вы знаете это? Вы самый убежденный ра-
сист, какого мне когда-либо доводилось встречать. Вас устраивает все что
угодно, любая чушь, которую несут эти дети, поскольку вы уверены, что на
лучшее они не способны.
- Я? Расист?- Шокли рассмеялся и показал на стену.- Вот награда за
претворение в жизнь идеалов братства, равенства, за пропаганду совер-
шенства черной расы, врученная мне от благодарного сообщества Советом
чернокожих священников. Так что не надо о расизме.
- Что говорит компьютер, где сейчас Тайрон?
Шокли посмотрел на экран, потом нажал еще какую-то клавишу.
- Комната сто двадцать семь. Класс новейших методов общения.
- Хорошо,- сказал Римо.- Пойду на звуки хрюканья.
- Мне кажется, вы не вполне понимаете цели современной системы образо-
вания, мистер Сахиб.
- Давайте лучше кончим разговор, приятель,- сказал Римо.
- Но вы...
И вдруг Римо прорвало. Эта мучительная беседа с Шокли, глупость чело-
века, во власть которому отданы сотни молодых жизней, явное лицемерие
человека, который считал, что раз дети живут в сточной канаве, то
единственное, что надо сделать,- это освятить канаву благочестивыми ре-
чами,- все это переполнило Римо, как чересчур сытная пища, и он по-
чувствовал, как желчь подступает к горлу. Во второй раз меньше чем за
двадцать четыре часа он потерял контроль над собой.
Прежде чем Шокли успел среагировать, Римо выбросил вперед руку и прор-
вал дыру шириной в фут в стальной сетке. Шокли лихорадочно пытался нащу-
пать свой "Магнум-357", но его на месте не оказалось. Он был в руках
этого сумасшедшего белого, и Шокли с ужасом увидел, как Римо переломил
пистолет пополам, посмотрел на ставшие бесполезными обломки и швырнул их
на стол перед Шокли.
- Получай,- сказал он.
Лицо Шокли исказила гримаса страдания, словно кто-то впрыснул ему в
ноздри нашатырный спирт.
- Зачем вы так?
- Вставьте этот эпизод в свою новую книгу об этнических корнях белого
расизма в Америке,- посоветовал Римо.- Это название книги. Дарю.
Шокли взял в руки обе половинки пистолета и тупо уставился на них. Ри-
мо показалось, что он сейчас заплачет.
- Не надо было так делать,- произнес Шокли, мгновенно потеряв аристок-
ратический выговор, и перевел злобный взгляд на Римо.
Римо пожал плечами.
- Чего мне теперь делать?- возопил Шокли.
- Напишите еще одну книгу. Назовите ее "Разгул расизма".
- У меня родительское собрание сегодня днем, а что я теперь без "пуш-
ки"?
- Перестаньте прятаться за этой перегородкой, как полено в камине, вы-
йдите и поговорите с родителями. Может быть, они скажут вам, что они хо-
тели бы, чтобы их дети научились читать и писать. Пока!
Римо направился к двери, но, услышав бормотание Шокли, остановился.
- Они меня прикончат. Прикончат. О, Господи, они меня кокнут, а я без
"пушки".
- Да, плохи твои дела, дорогой,- сказал Римо на прощанье.
Когда Римо разыскал Тайрона Уокера, он не сразу понял, попал ли он в
комнату номер сто двадцать семь или на празднование шестой годовщины во-
ссоединения Семейства Мэнсона. Так называла себя банда последователей
Чарльза Мэнсона. Под его руководством банда совершила ряд убийств, пот-
рясших весь мир жестокостью и абсолютной бессмысленностью.
В классе было двадцать семь черных подростков - предельное число, ус-
тановленное законодательством штата, потому что большее число учеников
неблагоприятно сказалось бы на результатах обучения. Полдюжины из них
сгрудились у подоконника в дальнем углу класса и передавали из рук в ру-
ки самодельную сигаретку. В комнате витал сильный горьковатый запах ма-
рихуаны. Трое подростков забавлялись тем, что метали нож в портрет Мар-
тина Лютера Кинга, прикрепленный клейкой лентой к отделанной под орех
стене класса. Большинство учеников развалилось за столами и на столах,
закинув ноги на соседние парты. Транзистор на предельной громкости выда-
вал четыре самых популярных шлягера недели: "Любовь - это камень", "Ка-
мень любви", "Любовь меня обратила в камень" и "Не обращай в камень мою
любовь". Шум а классе стоял такой, словно полдюжины симфонических оркес-