чувствуя уже и волнение, будто за ним гнались. После первых, самых
прожорливых минут он глотал хлеб и давился - было еще голодно, хоть всего
оставалось вполовину, но утробушка будто б обернулась твердым дном и
упиралась еде. Хлеб он не доел, бросил в яме, но молоко все ж залил в
глотку, вылез и, шатаясь пьяным, боясь сам себя, побрел обратно через
вымерший поселок в караулку, держа с тошнотой общий куль шоколадных конфет.
Он не мог видеть своего сизого, отравившегося лица, но в карауле, где его
только успели хватиться, Помогалов живо взялся хлопотать, так что Матюшин
поневоле наврал, что стало ему у магазина плохо. Но тогда вцепился и вздумал
его Помогалов лечить марганцовкой, приговаривая, разбавляя целый графин
воды:
обновляется организм. Йоги, говорят, по сто лет живут, а почему? Съедят
зернышко и, как кошечки, культурно выдавливают из организма. От нее, от
марганцовки, сразу ж облегченье наступает. Ну ты, олух, чего глаза вылупил,
пей, говорю!
еще больше, до полграфина. В помещении начальника ошивался китаец, ждал
что-то отнести в роту, и старшина подрядил его на помощь, отвести валящегося
с ног больного в нужник.
бодро. - Гляди, чтоб он мне башкой тудась не сыграл.
терпеливо шажками, пыхтел и подпихивал плечом, не давая закружиться и
упасть. Нужник таился тут же, в караулке, и хоть Матюшин понимал, куда
тащиться да про два пальца в рот, но остального еще не понимал. Китаец, хоть
неохотно было мараться, одолел себя и взялся помогать ему до конца. Но
испугался и замер, когда рвануло из больного белым хлебом да заглоченной
колбасой. Когда поднял Матюшин взмокшее от потуг лицо и вздохнул, китаец
стоял в шаге от него, молчаливый, и дожидался только вывести. А он готов был
умереть, но чтобы не выходить больше наружу, постигая по взгляду
мертвоватому китайца, что и в глазах всей солдатни подписал себе приговор.
Он дернулся и срыгнул младенчиком уже молочную кашицу, но полез мыча в
карман, выдернул в кулаке все деньги, что были, разжал дрожащую руку, как
есть, с копеечками грязными меди, чтобы увидел их китаец, - тот, понимая,
что делает, молчаливо взял, сосчитал, но остался неожиданно довольный и до
копейки сгреб в карман. Постоял, глядя с проснувшимся удивлением, и только
вдруг ущипнул, прежде чем смог уйти.
залез головой под ледяную воду, что сморкала из ноздреватого крана, и
потихоньку начал оживать. Умылся, зализался, пошагал, чуть робея, в
караулку. Но китаец давно отправился в роту. Помогалов же был доволен его
свеженьким видом да расхваливал, не унимаясь, марганцовку, и ничего в
караулке за это время не изменилось. Ночью, когда в караулке не сыскать было
живой души, раздобыв карандаш и клочок хозяйственной, будто б из опилок,
бумаги, Матюшин накарябал весточку в Ельск. Клочка хватило, чтоб сообщить,
что жив и здоров, да взмолить выслать десять рублей, срочно ему нужных, как
жизнь. Слезы дрожали в его глазах от мысли, что клочок этот будут держать в
своих руках отец и мать, будто б и сам касался не бумажки, а заскорузлых
рук, да не мог от них никак оторваться. Однако ж дармовой копеечный конверт
отбыл по адресу чохом с другими солдатскими письмишками, так что отмирало
тоскливо сердце, как неспешно и долго с почтой уходили отпущенные
прогуляться на станцию двое зверей.
послушно притекло в руки. Конверт был крепко склеен, так что пришлось рвать
терпеливо, но вложено не оказалось даже рублика. Только исписанный
кривобоким бережливым материным почерком лист бумаги. Но и в том, что
отписывала Александра Яковлевна сыну, - ни словечка, ни душка не было о
деньгах, что он просил срочно выслать. Мать докладывала свой день, что она с
утра сделала, будто только о том и было в ее голове; прописала, что они
довольны с отцом, что он жив и здоров, чтобы бросил хоть в армии вредить
здоровью - курить; да в конце было так: "Пиши нам, Васенька, желаем тебе
здоровья, счастья, успехов в труде и в учебе". Мать отошла сама собой, он и
позабыл, что она там писала. Он видел во тьме лицо поджатое смуглое отца,
слышал его ласковатый голос, какой стал у него после смерти Якова, - вот
гляди, говорит, а сам десять рублей только и жалеет; ночью в караулке, лежа
на нарах средь сдохшей солдатни, Матюшин глухо плакал, покуда не проклял
вдруг со всей ясностью отца, - и сам сдох, уснул.
тихие зоны, похожие на светляков, да яркая россыпь небесных звезд видны были
так зримо, будто с близких берегов, и воздух ночи протекал меж ними живой
полноводной рекой и светло запруживался в бескрайней степи. Матюшин
проснулся и после опустошения да крушения, которых уже не помнил, блуждал до
рассвета по той реке, будто на лодочке, больше не ведая горя, и вплыл в
дымные великие ковши тумана. Забрезжил бледный пустой свет. Туман дурманяще
пахнул табаком, будто б курили в степи. Матюшина томило уж сколько дней без
курева. Он дышал с голода туманом, и было непостижимо подумать, что можно
добыть сигарет. Когда рассвело, станцию огласила первая, самая ранняя
электричка. По дороге от поселка пошагал человек. Видя с вышки этого
человека, Матюшин обрадовался ему после ночи, но приметил вдруг, что пускает
он дымок - шагает и курит. Путь его в то время поравнялся с вышкой, и не
иначе как от одиночества, глазея снизу на обернувшегося близкого солдатика,
взмахнул он навстречу рукой. Если б он не взмахнул, Матюшин не сделал бы
того, что случилось уже само собой, слово за слово, когда позвал он человека
и мужичок виновато на дороге остановился.
и топтался подле забора.
близко, что сил не было его упустить, да еще хотел тот помочь, и позвал:
попасть на глаза, он уверился, что видно было размыто одну конурку. Если что
и могло устрашить Матюшина, так это то, чтоб человек не оказался вертухаем
или офицером из лагеря, но вида мужичок был самого простого, работящего, а
шагать в такое время на станцию офицер или вертухай все же не могли. Дело
было в одной минуте. Он слетел на тропу. Мужичок боязливо просунул в щель
папиросу, сам волнуясь, и у забора, так как не было своих спичек, скоренько
Матюшин подкурил от его окурочка. И разлетелись они, одинаково чувствуя в
душе облегчение.
горячей, будто с пылу да с жару, и глядел вдаль на уходящего по утренней
невесомой дороге мужичка, хватило Матюшину ненадолго. Он искурил в прах
папиросу, а мужичок уж успел исчезнуть, когда послышался неясный шум, идущий
от караулки, и скоро на тропу выбросился, как со дна морского, бегущий сломя
голову, гремящий железно автоматами наряд солдат. Он увидел бунчук антенны и
рацию у одного за спиной, увидал фуражку, задратую от ветра, Помогалова и
захолодел, думая не иначе, что где-то на периметре лагерном совершился
побег. Бегущая толпа схлынула под его вышку и встала безмолвно, будто б
отдышаться. Но никуда они дальше не побежали, а глядели на него зло и
удивленно с тропы. Помогалов поправил фуражку и не спеша уже стал
подниматься, крикнул с угрозой отворить дверку, будто он не стоял часовым на
вышке, а заперся и держал против них оборону.
горелое и успокоился.
за куревом куда, на зону, что ль, ходил? Что курил, травкой балуешь?
Поняли... Играем в молчанку...
пошагал обратно по тропе к караулке. Матюшин достоял смену. Когда сменяли,
то солдаты, уже новые, пялились на него и молчали чудно, будто сговорившись,
а потому молчание это походило на шуточное. Он даже поневоле разок
улыбнулся, глядя на их чудные лица. Все знали, что он сбегал с вышки за
куревом, но не знали, куда сбегал и что там курил, а сам Матюшин и не
понимал, отчего подняли караул по тревоге, отчего повскакивали и прибежали с
рацией под его вышку.
опять же шуточным - чтобы он кирпичом отскоблил в нужнике две чугунные
параши. До того он ни разу не опускался драить парашу, но все видели, куда
отправился он исполнять с кирпичом в руках приказ старшины. Покуда он драил,
никто не сходил даже по нужде, кроме самого Помогалова, что сел перед ним не
стесняясь и только беззлобно посмеивался, утяжеляя поневоле или же с целью
воспитания эту грязную, тупую работу, да приговаривал:
понимаешь. А курил-то что? Ну, помолчим тогда, помолчим...
и снова заступал в свою смену на вышку, в караулку явился Арман - верно,
происшествие было такое, что его давно поставили в известность, он обо всем
знал. Он приказал найти замену, отослать без оружия в роту и тут же ушел.
Окликнутый старшиной из нужника, Матюшин услышал от него приказ замполита,
был отпущен из караула и пошагал одиноко в казарму, где поджидал его
дневальный, пиная тазик с тряпкой, чтобы мыть начал полы. Думая, что это
продолжается наказание, Матюшин сбросил китель, чтоб не замарать, и ползал с
час на полах, выбегая к летнему умывальнику сменять воду в погнутом
алюминиевом тазу. Бегая так, он повстречался с Карповичем, которого давно
позабыл и вот уж месяц виделся только на разводах в карауле. Тот
остановился, никуда не торопясь, и грустно на него поглядел.
решили, больше в караул не пойдешь. Арман хочет сделать тебя вечным
уборщиком, так что думай, хитрый малыш.