Чтение 25–й страницы книги ~Господин Никто~

перроне ни живой души. Слева издалека доносится по тоннелю нарастающий гул
приближающегося поезда.

Заброшенная станция, по-видимому, служит складом. На платформе
возвышаются штабеля аккуратно сложенных мешков с цементом, чуть подальше
громоздятся большие деревянные ящики. Я кидаюсь к ним и проскальзываю в
образовавшийся за ними темный угол как раз в тот момент, когда мимо
платформы проносятся освещенные вагоны поезда. Грохот утихает. Я собираюсь
продолжить изучение обстановки, но кто-то идет по лестнице, по которой
спустился я. Это Милко. Он выходит на платформу, озирается, делает
несколько шагов и останавливается у горы цементных мешков. Взглянув на
часы, Милко достает из бумажной сумки, которую принес с собой, банан,
очищает его и начинает есть.

Если бы у меня было время получше уложить ящики, мое убежище было бы
удобнее, однако приходится довольствоваться тем, что есть. Пустые ящики
нагромождены выше человеческого роста и хорошо меня укрывают, но, чтобы
воспользоваться широкой щелью между досками в одном из них, мне приходится
опуститься на колено.

На лестнице снова раздаются шаги, и на перроне показывается Кралев,
очевидно, неожиданно для Милко, потому что тот перестает есть и
выжидательно поглядывает на пришельца.

- Что, поезда дожидаешься? - трубным голосом спрашивает Кралев, и эхо
гулко разносится в пустом подземном зале в самом деле как от трубы. -
Должен тебе сказать, что с некоторых пор поезда здесь не останавливаются.

Милко молчит и продолжает глядеть на пришельца.

- Ты, может быть, рассчитывал встретить Тони, но ему подвернулось
одно дельце, так что разговор придется вести мне, - продолжает Кралев. -
Дело касается твоего служебного положения.

Милко молчит, потом бросает взгляд на банан, торчащий у него в руке,
и снова принимается медленно есть, с трудом проглатывая куски.

- Вначале я полагал, что ты служишь только нам, - продолжает
черномазый. - Потом мне стало ясно, что ты работаешь и на французов...

- На французов я не работаю, - тихо отвечает Милко, перестав есть.

- Я это понял, когда ты сообщил французам о нашем намерении
ликвидировать Бобева, - продолжает Кралев, как бы не слыша Милко. - К
Бобеву тебя в последний момент позвал Тони, однако ты именно потому и не
пришел, что поспешил их предупредить. Ты единственный, кто знал о встрече,
и не явился... Ты единственный из всех нас, кто мог предупредить
французов...

- Я уже объяснял, почему тогда не пришел, - спокойно возражает Милко
и, по-видимому, машинально достает новый банан. - У меня случилась
небольшая авария с машиной.

- Аварию ты устроил потом, чтоб сфабриковать себе оправдание. Ты
единственный из нас, кто мог предупредить французов...

- Никого я не предупреждал, - тихо отвечает Милко и все так же
машинально начинает очищать банан.

- Значит, работаешь на нас, работаешь на французов, а теперь,
оказывается, еще и на болгар... Я имею в виду болгарскую разведку.

Кралев замолкает и смотрит на Милко в упор. Милко откусывает от
банана и медленно проглатывает.

- Отвечай же! - рявкает черномазый.

- На глупые обвинения не отвечаю, - говорит Милко, перестав есть. -
Мне тоже ничего не стоит бросить тебе обвинение, что ты работаешь на
пять-шесть разведок, но потребуются и доказательства.

- Не бойся: что касается тебя, то все уже доказано. Букинист на
Сен-Жермен - припоминаешь? Томик в черном переплете на верхней левой
полке, третий справа? "Персидские письма" Монтескье... Только вот среди
персидских писем оказалось одно твое... Тайнопись, конечно, но мы тоже не
лыком шиты...

В тоннеле слышится нарастающий гул, однако Кралев не обращает
внимания. Они с Милко отделены от путей штабелем цементных мешков. Гул
переходит в грохот, и мимо проносятся вагоны поезда, освещая на мгновенье
погруженную во мрак пыльную платформу.

- Ты, наверно, захочешь получить и вещественные доказательства, -
насмешливо рычит Кралев, когда грохот затихает. - Так вот они, эти
вещественные доказательства!

Двумя пальцами он вытаскивает из кармашка тоненький листик бумаги и
вскидывает его тем же обвинительным жестом, каким несколько дней назад
помахивал у меня под носом клочком фотобумаги.

- Сам лично его нащупал! - самодовольно объявляет Кралев. - Долго
пришлось следить за тобой, но нащупал-таки. И теперь меня послали
покончить все счеты... Покончить с тобой, если ты ничего не имеешь
против...

Он кладет листочек туда, откуда взял, и засовывает руку в карман
брюк. Следя за движениями Кралева, Милко продолжает держать в руках пакет
и недоеденный банан.

- У тебя, конечно, есть возможность избежать последствий, - поясняет
Кралев, не вынимая руку из кармана. - Но чтобы их избежать, ты должен
раскрыться, и немедленно. Сказать все, до конца, здесь же!

- Значит, все же есть возможность, - бормочет Милко так тихо, что я
еле слышу. - А что я получу взамен?

- Жизнь, что еще! Или тебе этого мало?

- Мало, - все так же тихо отвечает Милко. - Вот если добавишь кое-что
по операции "Незабудка", тогда, может, и договоримся.

- Обязательно! Незабудка, вот она, тут, специально для тебя
приготовлена, - рычит Кралев, шевеля рукой в кармане, - так будешь
говорить или...

Вдали снова нарастает шум приближающегося поезда.

- Давай сперва ты, а потом уж и я что-нибудь скажу, - спокойно
отвечает Милко.

Гул усиливается и переходит в грохот. Двое стоят друг против друга за
цементными мешками, дожидаясь, пока утихнет шум. Мимо пустой платформы
проносится поезд. В освещенных окнах мелькают люди с сетками в руках,
девушка, читающая книгу, старуха с ребенком на коленях.

В этот миг я вижу, что Милко наклоняется вперед, как бы готовясь
стать на колени, потом, бессильно качнувшись из стороны в сторону, роняет
пакет с бананами и падает на бетонный пол. Кралев прячет в карман пистолет
и чуть не бегом устремляется к выходу.

Я выбираюсь из убежища и подхожу к упавшему. У Милко на рубашке уже
проступило широкое кровавое пятно. При тусклом свете лицо человека кажется
до странности бледным, широко раскрытые глаза уставились на выцветшую
афишу Бинг Кроссби. Одна рука неудобно подвернута под спину. Другая еще
сжимает недоеденный банан.

Поздно вечером я прохожу мимо кафе "У болгарина", чтоб забрать свою
машину. В поблескивающем неоновыми огнями и зеркалами помещении пусто, и я
готов пройти мимо, но вдруг за угловым столом, где хозяин обычно принимает
своих гостей, замечаю Тони.

Облокотившись над бокалом мартини, Тони вроде бы глубоко задумался о
чем-то, хотя это маловероятно, потому что он совершенно пьян. Мутные
блуждающие глаза смотрят в стол, а желтые от табака пальцы машинально
ерошат волосы.

- А, наконец-то я вижу друга, - невнятно бормочет он, когда я подхожу
к столу. - Друга, да еще в такой черный вечер.

- Почему в черный? - сухо спрашиваю я.

- А ты не слышал разве? Милко убили... Два часа назад его нашли в
метро... Коммунисты прикончили его... Садись, чего ты...

- Значит, нас и вправду осталось семь, - бормочу я, присаживаясь к
столу.

- Пока да... Семь... плохое число... Но, по всей видимости, скоро
останется шестеро, - мрачно заявляет Тони, едва вороча языком. - Смотри,
браток, как бы нам и тебя не потерять...

Он поднимает свою отяжелевшую голову и кричит дремлющему за стойкой
кельнеру:

- Гарсон, еще два мартини!.. За упокой души!

- Какой дьявол тебя сюда принес? - спрашивает Франсуаз, с недовольным
видом останавливая меня в прихожей.

- Дорогая моя, я пришел пригласить тебя обедать.

- Я без тебя могу сходить пообедать. Что как раз я и собиралась
сделать.

И в самом деле я застаю ее готовой к выходу - на ней дорогое платье с
черными и белыми цветами и длинные белые перчатки. Этой женщине любой цвет
идет.

- Я ждала тебя не сегодня, а вчера вечером, - напоминает Франсуаз,
глядя на меня все так же недовольно.

- Не смог. Убили одного из Центра.

- Знаю, - безучастно отвечает она. Потом добавляет: - Ну ладно,
проходи. Раз уж пришел...

Мы входим в студию. Указав мне на кресло, Франсуаз направляется к
драгоценной горке, чтоб приготовить что-нибудь выпить.

- Значит, началось, - говорит она, ставя на столик две рюмки рикара и
ведерко со льдом. - Только не так, как ты предполагал. Впрочем, это меня
не удивляет.

- Не моя вина.

- Откуда я знаю? Вчера я доставила тебе пистолет, а шесть часов