Чтение 25–й страницы книги ~Стандинг или правила хорошего тона~

Желтая, худая, пустотелая и седовласая особа открывает дверь ночным
визитерам.

-- Твоя теща? -- на ухо спрашиваю я.

-- Нет, гувернантка.

* Выражение, во избежание повторения. Лион -- город шелка. Марсель --
крупный город в Малой Азии, Париж -- город-свет, Лилль -- крупный город
севера и т.д. -- Примеч. авт.

Наша дверь слегка приоткрывается, и я вижу перед собой другую особу,
правда, не такую страхолюдину, как первая.Лет двадцати шести, темно-русые
волосы, разделенные пробором, сжатое в кулачок личико, на котором выделяется
нос, усеянный веснушками. Такой предстает передо мной мадам Матиас.

Она носит своего ребенка под платьем-мешком с большим мужеством и
достоинством. С первого взгляда чувствуется, что она воспитывалась среди
милосердных монахинь (хотя ведут они себя не всегда по-монашенски, как
говорится), что она имеет степень лиценциата юридических наук, что она любит
вышивать скатерти, что она ходит на первую воскресную мессу, что она
наряжает новогоднюю елку в приходской церкви, что она умеет заваривать чай,
что она умеет его пить (забеливая его каплей молока), что она не читает
Селина, что она ходит в театр Целестинцев только тогда, когда там ставят
драмы Клоделя, и что она шьет себе одежду у портнихи своей маман, мать
которой шила еще для ее бабушки.

Представления. Она удостаивает меня бледной и робкой улыбкой и
протягивает мне несколько сухую руку, которую я увлажняю быстрым поцелуем.

-- Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар, что вы приехали к
нам, -- шепчет она, -- я полагаю, что Ксавье поднял тревогу по пустяку.

Я гляжу на своего экс-подчиненного.

-- Разве тебя зовут Ксавье? -- удивленно спрашиваю я.

-- Это мое второе имя, -- лепечет Огненный. -- Моя жена считает, что
это лучше, чем Раймон.

Эта маленькая деталь подтверждает мое впечатление, согласно которому
дружище Матиас выбрал несвободу в тот день, когда он привел в мэрию мисс
Клистир.

Меня приглашают в небольшой салон, обставленный мебелью в стиле эпохи
обезглавленного Людовика XVI. Подушки кресел вытерты сильнее, чем сиденья в
испанских автобусах, ворс на коврах стерся и видна основа, а амальгама
зеркала трюмо выглядит ничуть не лучше, чем амальгама гувернантки, которую я
только что видел.

-- Как вы находите мою квартиру? -- обеспокоенно справляется Ржавый.

-- Высший класс, -- лгу я ему, а про себя думаю, что на самом деле не
от чего поднимать хвост пистолетом из-за этих старинных залежавшихся
деревяшек.

Каминные часы с картинкой, изображающей богиню, возлежащую в позе
знаменитой лионской красавицы Аделаиды Рекамье, отбивают десять ударов.
Матиас и его несушка переглядываются. Хотя дочка врача и заливала мне, что
ее благоверный поднимает панику из-за пустяков, но по всему видно, что у нее
самой душа ушла в пятки от страха.

-- Он сейчас позвонит, -- лепечет она.

-- Какой голос был у этого человека? -- спрашиваю я.

-- Властный голос, ледяной, очень неприятный.

-- Ваш муж говорил, что у него иностранный акцент.

-- Да, если только он не сюсюкал.

-- Что именно в точности он вам сказал?

Она опускается в кресло со своим грузом и шепчет;

-- Он попросил меня позвать г-на Матиаса. Я ему ответила, что он в
школе полиции.

Тогаа мужчина заявил мне, что ему надо срочно связаться с Ксавье, и,
ничего больше не сказав, положил трубку.

Часы с богиней не скупятся и отбивают последний из десяти ударов
хрустального звона.

-- Потом, -- продолжает дама Матиас, -- человек снова позвонил.

-- Когда потом?

-- Примерно через полчаса. Он сказал, что решил в школу не звонить, и
спросил меня, в какое время он сможет поговорить с Ксавье здесь.

Именно это, вы понимаете, меня взволновало.

Я стала задавать вопросы. Но человек меня сухо оборвал: "Речь идет о
важном деле, о котором я буду говорить только с ним. Скажите, когда я смог
бы с ним поговорить".

Она хмурит брови.

-- Это было сказано тоном, не терпящим возражений. Я ответила, что в
десять часов Ксавье наверняка вернется. Тогда человек заявил: "Идет, в
десять!" и, как в первый раз, положил трубку.

Я в недоумении трясу своим котелком.

-- Матиас должен был вернуться в десять часов? -- удивленно спрашиваю
я.

Конопатый расссивает мое недоумение.

-- Госпожа Матиас и я должны были пойти в кино.

Она прерывает его, заботясь о сохранении своей репутации.

-- В зале приходской церкви идет "Чудеса в раю", -- уточняет она.

-- И вы отказались от такого тонкого фильма? -- с сочувствием спрашиваю
я.

-- Нам вовсе было не до этого, -- жалобно отвечает молодая особа.

Проходит несколько минут. Часы показывают десять часов пять минут, а на
моих уже десять десять.

-- Ваш оборотень, кажется, не отличается пунктуальностью, -- замечаю я.

Едва я произношу эти слова, как за стеной раздается какоето странное
пение. Чем то похожее на заклинания.

Я бросаю осторожный взгляд на Матиаса, он краснеет.

-- Это телевизор! -- шепотом говорит он.

Я в ответ ничего не говорю, но сам задумываюсь. Пение продолжается,
затем бормочущий голос солиста умолкает, и начинается хоровое чтение
молитвы. Когда хор прекратил бормотание, солист снова вступает, и все это в
форме заклинания.

-- Если это по телеку, -- говорю я, -- то, наверное, идет передача о
культе воду в Черной Африке.

Внезапно кто-то несколько раз стучит кулаком в стенку.

-- А это, -- спрашиваю я у Матиаса, пока его красотка разливает по
рюмкам ликер домашнего приготовления, -- дежурное привидение?

-- Это теща зовет свою дочь.

И действительно, госпожа Матиас отвечает на этот сигнал условными
ударами кулака в стенку. Гравюра, изображающая священника из Арса* верхом на
мотоцикле, от ударов начинает подпрыгивать (судя по тому, как он
подпрыгивает, святой отец вполне мог закончить кавалерийское училище Сомюр).

-- Хотите немного апельсинового вина? -- щебечет молодая женщина.

-- С удовольствием, -- поспешно соглашаюсь я, опасаясь худшего. Я боюсь
домашних вин, как рвотного корня. От них всегда по утрам трещит голова и
жжет в требухе. Впрочем, вся драма в том, что они крепленые.

Она подносит нам две малюсенькие рюмочки, содержимое которых не могло
бы утолить жажду даже канарейки.

-- А ты, дитя мое, -- по-дитячьи сюсюкает Матиас, -- ты разве не
выпьешь с нами?

-- В моем-то положении, -- резко, как кнутом стеганула, сказала она и
так на него посмотрела, как будто два чернильных пятна поставила, -- ты что,
шутишь?

Еще одна из породы тех, кто считает, что сделать пацана -- это
исключительная штуковина. По моему мнению, Толстяк на своем первом уроке
уделил этому недостаточно внимания. Что до меня, то эти бабы, которые
разыгрывают из себя Жанну д'Арк из-за того, что у них объем талии сто сорок
сантиметров, они меня просто раздражают. Как будто они вынашивают будущего
искупителя, супермена всех мастей, на которого возлагается миссия раз и
навсегда вытащить нас из дерьма! Они

* Возведен в лик святых в 1925 г. -- Примеч. пер.

говорят о СВОЕМ ПОЛОЖЕНИИ с большим пафосом, чем Карл V говорил о
своем. А нежная, внимательная, восхитительная семья вторит ей умильными
голосками. Она сочится рекомендациями. Она готова, она переживает второе
рождение с рождением мальца. Она суетится, теряется, старается. Особенно
мамаши дочек; они разглагольствуют о том, как это происходило с ними, и,
позабыв, что они снесли на свет божий еще одного несчастного
налогоплательщика, превозносят до небес свой внутриматочный подвиг.

-- Извини меня, детка, -- медовым голоском говорит он. -- Мы выпьем за
твое здоровье.

Я поднимаю свой наперсток.

-- И за здоровье маленького чуда, которое вы скоро нам подарите, --
пылко говорю я с сосредоточенным видом.

Мама мия! Хорошо, что рюмка такая малюсенькая. Я раньше, конечно, пил
апельсиновое вино, но такое отвратное -- никогда. Оно напоминает мне
микстуру от "глистов", которой поила меня Фелиция, когда я был в родильном
доме. Это была такая дрянь, что я в течение десяти минут не закрывал рот,
чтобы она выветрилась. Это пойло было гадким и отвратительным, мерзким до
невозможности. Но зато эффективным. От него мои бедненькие червячки
быстренько сменили место жительства! Им там устроили настоящую Хиросиму,
причем без уведомительного письма! Verboten!* Отъезд без возвращения назад!
Они после этого и слышать не хотели об этой ужасной среде обитания. Это была
опустошенная навсегда и непригодная для жилья земля, и я сомневаюсь, что эти
ацтеки рискнут опять залезть в мой каркас даже тогда, когда меня упакуют в
накрахмаленное пальто. У червячков есть свой беспроволочный или ползучий
телефон, по которому они узнают о радиоактивных местах.