Чтение 25–й страницы книги ~Бомба для председателя~

секретарше.

- Нет, нет, - сказал он, - не тем. Значит, порошок, который был в
ларце, принадлежал вам?

- Да.

- Ваш муж знал о нем?

- Нет. Я не знаю, что ответить... Как мне надо ответить, чтобы это не
обернулось против Люса?..

- Отвечайте правду. Итак, он не знал о том, что вы храните у себя в
ларчике цианистый калий?

- Нет.

- Где вы его достали?

- Я не могу говорить об этом... Нас слишком многие слышат.

- Я предъявлю иск к тем, кто попробует разгласить нашу беседу, а это
могут сделать лишь телефонистки нашего и вашего международных узлов. Их
номера занесены нами в протокол, так что говорите спокойно. Где вы достали
этот порошок?

- Может быть, мы поговорим, когда я вернусь в Берлин?

- Если потребуется, я вызову вас для допроса. Итак, где и когда вы
достали этот порошок?

- Мне достал этот порошок мой друг.

- Друг? Какой друг? Зачем? Вы его просили об этом?

- Нет! Я неверно сказала. У меня есть друг. Он доктор. Я была у него
в кабинете и там взяла порошок. У него был открыт сейф, и я взяла там этот
порошок. Он ничего не доставал мне... Я сама...

- Как зовут вашего друга?

- Я не назову вам его имени.

- Тогда я сообщаю вам, что ваш муж арестован именно потому, что в
вашем ларце обнаружен яд! И если вы не скажете мне сейчас имя вашего друга
и его адрес, я не обещаю вам быстрого свидания с мужем. Даже если в этом
сейчас не заинтересованы вы, то ваши дети, я думаю, будут придерживаться
иной точки зрения.

- Тот человек, у которого я взяла этот порошок, ни в чем не виноват!

- В организме покойного Ганса Дорнброка был обнаружен идентичный яд.
А погиб он в вашей квартире. Мне надо видеть этого вашего друга и спросить
его, сколько именно порошка у него пропало и как он скрыл эту пропажу от
властей!

Лицо Берга сейчас было яростным. Напряженно вслушиваясь в тугое,
монотонное молчание, он быстро двигал нижней челюстью, будто жевал свою
бессолевую котлетку.

Фрау Люс спросила:

- Я прочитала в газетах, что мой муж в ту ночь, когда погиб Ганс,
находился в каком-то кабаке. Словом, он не ночевал дома. Вот пусть он и
постарается вам объяснить, зачем и почему у меня в ларце был яд.
Один-единственный пакетик. Все. Больше я вам ничего не скажу...

И она повесила трубку.

Берг поднялся из-за стола. Он долго ходил по кабинету, а потом
взорвался:

- Слюнтяй! И еще берется делать фильмы против наци! А две потаскухи
предают его, и он ничего с ними не может поделать! Одна спокойно сидит на
курорте и ждет, пока ее мужа будут судить, а вторая... Лотта, вызовите
машину... Хотя нет" не надо. Соедините меня с фрау Шорнбах... Я очень не
люблю быть наблюдателем, особенно когда человека топят не в море, а в
ушате с бабьими помоями!

Он подошел к телефону - фрау Шорнбах была на проводе.

- Алло, это прокурор Берг! Не вздумайте кидать трубку! Приезжайте ко
мне немедленно, если не хотите, чтобы наш разговор записали на пленку в
ведомстве вашего мужа.

Когда Шорнбах пришла к прокурору, он сразу же начал наступление:

- Вы готовы подтвердить под присягой, что не были вместе с Люсом в
"Эврике"? Прежде чем вы ответите мне, постарайтесь понять следующее: я
докажу, что вы были о Люсом в кабаке, я докажу это, как дважды два. Ваш
муж должен был говорить вам, что Берг зря никогда ничего не обещает, но,
пообещав, выполняет - и не его, Берга, вина, что над ним, Бергом, есть еще
начальники... Иначе, я думаю, вы бы не носили фамилию Шорнбах, потому что
ваш муж только сейчас должен был выйти из тюрьмы как генерал Гитлера. А
доказав, что вы были с Люсом в кабаке с двух часов ночи до шести утра, я
сразу же предам это гласности. Но перед этим я привлеку вас в качестве
обвиняемой за дачу ложных показаний, фрау Шорнбах. Если же вы скажете мне
под присягой правду, я сделаю все, чтобы ваше имя не попало в печать. Я не
могу вам гарантировать этого, но я приложу к этому все усилия. Итак, где
вы были в, дочь с двадцать первого на двадцать второе?

- Я была дома.

- Вы не были в баре "Эврика" с режиссером Люсом в ту ночь?

- Я была дома, господин прокурор, ибо я не могла бросить детей, так
как муж был в отъезде и в доме не оставалось никого, кроме садовника и
няни.

Берг поправил очки и спросил:

- Значит, я должен вас понимать так, что вы не покидали ваш дом в ту
ночь?

- Да.

- В таком случае, как вы объясните ваш выезд с шофером на Темпельгоф
в час ночи? Вы ездили встречать Маргарет, которая пролетала через Берлин,
направляясь в Токио, не так ли? Вы забыли об этом?

- Ах да, верно, я выезжала встретить мою подругу, мы не виделись три
года, и она летела из Мадрида в Токио... Я передала ей посылку...

- Вы передали ей посылку?

- Конечно.

- Не лгите! Вы не виделись с подругой Маргарет, потому что рейс из
Мадрида в ту ночь из-за непогоды был завернут в Вену!

- Я... почему, я же...

- Не лгите! Я, а не вы только что говорил с Токио! С вашей Маргарет!
Не лгать мне! - рявкнул Берг и ударил ладонью по столу. - У меня вопросов
больше нет. Вы солгали под присягой, и я вынужден арестовать вас, фрау
Шорнбах.

- Нет! Нет, господин прокурор! Нет!

"Как он мог спать с этой дрянью? Вся рожа потекла, все ведь
нарисованное. Михель прав: женщину надо отправлять в баню и встречать ее у
входа; если она осталась такой же, как была до купания, тогда можно звать
на ужин..."

- Где вы встретились с Люсом?

- На Темпельгофе я взяла такси и подъехала к "Эврике".

- А ваш шофер?

- Я отпустила его. Я сказала, что обратно доберусь на такси.

- Когда это было?

- Без десяти два. Или в два. Нет, без десяти два.

- Куда уходил из "Эврики" Люс?

- Он никуда не уходил. Мы слушали программу и танцевали.

- Когда вы ушли оттуда?

- В пять. Или около пяти.

"Хоть в пять сорок, - подумал Берг. - Или в семь. Мне важно то, что
они были вместе, когда наступила смерть Ганса".

Отпустив Шорнбах, Берг попросил секретаря:

- Всех, кто фигурировал на пленке Люса вместе с Кочевым, вызовите ко
мне завтра. Если не управимся - допросы будем продолжать и послезавтра...

"Тюрьма располагает к анализу, и я не премину воспользоваться этим. Я
сейчас попробую все проанализировать. Этим я буду бороться с безысходным
отчаянием, которое охватило меня, - не потому, что я боюсь будущего;
будущего боятся люди, виноватые в чем-то перед совестью, законом или
богом. Я чист. Отчаяние - от другого; оно от обостренного ощущения
бессилия человека перед обстоятельствами. Вот эта некаммуникабельность
личности и общества ввергает меня в отчаяние, только это, и ничто другое.

В чем моя вина или наша - неважно. В чем она? В том, что с самого
начала мы с тобой не приняли закон, общий для обоих. Закон призван
объединять разность устремлений и характеров, несовместимость
индивидуальностей в единое целое, где гарантии весомы и постоянны. У нас с
тобой не было ни закона, ни гарантий. Ты была создана по образу и подобию
твоих предков, я - своих. Мы были разные, когда увиделись, и когда
полюбили друг друга, и когда у нас появился первый сын, и когда появился
второй. Мы с тобой были разными и когда я еще был репортером, и когда я
только пробовал ассистировать режиссерам; мы с тобой остались разными,
когда я начал делать свои фильмы. Я шел в нашем волчьем мире через борьбу.

Иногда я лез через колючую проволоку, и рвало мне не только одежду,
но и кожу; иногда, замирая от страха, я бросался в атаку, и мне пробивали
пулями сердце. Мне его уже много раз пробивали, и порой мне кажется, что я
живу мертвым. Я чувствую себя живым, когда смотрю на наших детей и слышу
их или когда вдруг из сумятицы мыслей выстроится сюжет будущей картины...

Паоло как-то сказал мне: "Тебе необходим тыл. Тогда ее ревность будет
уравновешиваться преданностью и всепрощением твоей подруги. Ты должен
завести себе подругу, как противовес бесконечным бомбежкам Норы. Я ее
очень люблю, но она бывает невозможна со своими сценами, со своей слепой
ревностью и безответственной сменой настроений".

"А есть ли такие подруги?" - спросил я тогда Паоло. "Наверное, есть.
А если и нет, тогда надо выдумать. Вольтер ведь советовал выдумать бога".
- "Так, может быть, мне попробовать заново придумать себе Нору?" - подумал