Чтение 25–й страницы книги ~Испанский вариант~

вопросы: почему вы убили Лерста? Чем вызвано было это неслыханное
злодеяние, подвластное судопроизводству рейха? Так что и с формальной
стороны все будет соответствующим образом оформлено. Надеюсь, вы
понимаете, что здешние власти - уже задним числом - выдадут вас в руки
германского правосудия?

- Повторяю: я не убивал Лерста.

- А кто же его убил? Святой дух?

- Этот мог - согласился Пальма.

"А ведь сейчас снова начнет бить, - подумал Ян, заметив, как
передернулось лицо Хагена. - Что за манера такая? Не может возразить и
сразу начинает драться... Между прочим, я сейчас подумал, как наивный
идиот. Каким был тогда, на последней германской станции, когда думал
испугать Лерста публичным разоблачением его издевательства над тем
стариком. К этой швали применимы только зоологические градиенты... А спать
я, конечно, не смогу - во мне все напряжено до предела..."

- Я жду ответа, - сказал Хаген. - Я обращаюсь к вашей логике и
здравому смыслу. Расскажите мне, что произошло вчера, после того как Лерст
увез вас из отеля - от вашей подруги?

(Лерст вчера гнал машину чересчур рискованно: шины тонко визжали на
крутых поворотах горной дороги.

- А как звали того журналиста, который сидел в баре вместе с вами и
Манцером?

- Все вы знаете обо мне! Кто вам об этом мог донести?

- Друзья, Ян, мои друзья.

- Ага, признались! Я давно подозревал, что вы не дипломат, а шпион!

- Как имя того парня, который удрал с Манцером?

- Черт его знает! То ли Джим, то ли Джек. Эти имена в Штатах так же
распространены, как у вас Фриц или Ганс.

- Вы не запомнили его имени?

- Казните - не запомнил.

- Из какой он газеты?

- По-моему, он левый. Такой, знаете ли, яростный левый... Куда мы
едем, кстати?

- Недалеко. А откуда вам известно, что он левый?

- Он не скрывал своих взглядов. Мы живем в таких странах, где пока
еще можно открыто выражать свою точку зрения...

- Значит, можно первому встречному выражать свою точку зрения?

- Конечно.

- Но это похоже на идиотизм...

- А он у нас традиционен. Гайд-парк, например... Вы же помните
Гайд-парк.

- Помню, помню... Когда вы познакомились с ним?

- С неделю... Да, да, с неделю тому назад...

Лерст резко затормозил и отогнал машину на обочину. Справа
поднималась отвесная скала, а слева в черную зловещую пустоту обрывалась
пропасть. На дне пропасти глухо гудел поток. Трещали цикады. Небо было
звездное, низкое.

Лерст вышел из машины, следом за ним вышел Ян.

- Красота какая, - сказал Пальма, - просто нереальная красота...

- Да, - согласился Лерст, - очень красиво. Хотя я предпочитаю
северную, нордическую красоту. А здесь... Ладно, об этом потом.
Послушайте, Ян, мои испанские друзья навели справку: за последние полтора
месяца ни один иностранный журналист из Штатов сюда не приезжал. Погодите,
дослушайте меня. Более того, мы опросили - не прямо, конечно, а через
своих людей - ваших коллег из "Ассошиэйтед пресс" и из "Юнайтед пресс
интернейшнл". Им тоже ничего не известно об этом ультралевом журналисте из
Штатов. И, наконец, главное: ни в одном из отелей Бургоса ни один
американец не останавливался за последние полтора месяца.

- Между прочим, я живу не в отеле... А тот парень мог быть
канадцем...

- И канадцы не останавливались... И англичане... И русские...

Пальма засмеялся:

- Интересно, если бы сюда приехал русский.

- Тут есть несколько русских, - ответил Лерст, тяжело упершись
взглядом в лоб Пальма. - Но не в них сейчас дело. И даже не в том, что
местные жители сообщают полиции обо всех своих квартирантах, а вот об этом
американце никто ничего не сообщал... Не в этом дело, мой дорогой Ян...

Лерст прислушался: где-то внизу натужно стонал мотор машины. Потом
мотор захлебнулся, и стало совсем тихо, только по-прежнему трещали
цикады...

- Дело в другом человеке... Я вам нарисую сейчас одну занятную
жанровую сцену, ладно? Юный латышский аристократ-англофил, увлеченный
идеями марксизма, отправляется на баррикады в Вену и не скрывает в беседах
с коллегами антипатий, которые он питает по отношению к нашему движению.
Более того, он пишет в своей газете антигерманские статьи. Потом он
замолкает на год и вдруг объявляется в Лондоне, но уже не в красной
рубашке, а в коричневой форме, похожей на нашу, эсэсовскую. Этот человек
пишет теперь прямо противоположное тому, что он писал год назад. Он,
правда, не бранит марксизм и Кремль, но он возносит идеологию фюрера и
ведет себя как истинный друг национал-социализма. Потом он приезжает сюда,
в Испанию, и помогает нам драться с коммунистами, и очень честно пишет о
силе нашей авиации, и очень дружит с нашими летчиками, и присутствует при
таком головоломном эпизоде, когда коричневый ас неожиданно сменил свой
цвет на красный...

- Что касается меня, то я обожаю маскарады.

- Это не смешно, Ян. Как бы вы на моем месте отнеслись к такому
любителю маскарадов? На моем месте - я подчеркиваю, потому что я, именно
я, дважды брал на себя ответственность и уверял руководство, что юный
латыш не может вести такую коварную двойную игру, которая проглядывает во
всех перечисленных мною эпизодах. Отвечайте, Ян, прямо: что вы об этом
думаете?

- Хорошо, что вы меня сюда вывезли, - ответил Ян, - а то я мог бы
подумать, что это допрос.

- А вы и считайте это допросом.

- Мне неприятна мысль, что из-за неумения раскрывать преступление вы
решились оскорбить мое достоинство.

- Ян, если мы сейчас не оформим сугубо серьезным образом наши - на
будущее - деловые взаимоотношения, я докажу всем, что вы русский агент.
Это для вас так же плохо в Европе, как и здесь - за Пиренеями. Я уж не
говорю о Германии. Впрочем, и в Англии и в Латвии с таким же
неудовольствием отнесутся к этому, если я подтвержу, что в довершение ко
всему вы были и нашем агентом.

- А ведь это шантаж! Я возмущен, Уго, я возмущен!

- Легче, легче! Легче, Чемберлен Иосифович.

- Зачем же оскорблять британского премьера? Я ведь не называю вас
Атиллой Адольфовичем.

- А для меня это комплимент.

- Что вы скажете, если я завтра напишу в моих газетах о ваших
недостойных предложениях? И об этом возмутительном ночном допросе - тоже?

- Стоит ли?

- Вы меня ставите в безвыходное положение...

- Вы сами себя ставите в безвыходное положение. Я предлагаю вам
достойный выход.

- Покупайте послезавтра "Пост", - сказал Ян и хотел, повернувшись,
уйти по дороге вниз, к городу, но он увидел, как Лерст полез за
пистолетом. Ян в рывке схватил его за руку. Они боролись, и Ян старался
поднять руку Лерста с зажатым в ней пистолетом вверх. Прогрохотал выстрел,
второй... третий... Лерст стал оседать на землю.

Ян обернулся. На шоссе белела фигура: это стояла Мэри. Она медленно
прятала пистолет в белую сумку, сделанную из толстой блестящей соломки...

...Через сорок минут после этого Ян и Мэри бегом поднялись в ее
номер.

- Не надо брать никаких вещей, - сказал Ян. - Сразу на аэродром.
Немедленно...

- Но паспорт хотя бы я должна взять, милый...

- У тебя хорошее самообладание...

Они поднялись на второй этаж и увидели около номера трех испанских
офицеров. Мэри остановилась. Ян шепнул:

- А вот это - конец.

- Сеньор Пальма? - лениво козырнув, спросил картинно красивый
испанский полковник.

- Да.

- Сеньор Пальма, я прошу вас следовать за нами.

- Можно переодеться?

- Я бы на вашем месте этого не делал.

- Куда мы поедем?

- В штаб генерала Франко.

- И все-таки мне бы хотелось переодеться...

- Как вам будет угодно.

Ян думал, что офицеры пойдут следом за ним в номер, но они остались
ждать в коридоре.

"Испанцы и есть испанцы, - успел еще подумать Ян, - рыцари не смеют
оскорбить даму. Убить - да, но оскорбить - ни в коем случае".

Он обнял Мэри и шепнул:

- Улетай в Лиссабон. Сейчас же. Или уезжай. На моей машине.

..."Линкольн" с тремя молчаливыми испанцами пронесся по спящему
Бургосу и остановился возле штаба Франко. Ян в сопровождении военных
прошел через целую анфиладу комнат и остановился в огромном, отделанном