которую он показывал на допросах. Он пока что скользил по вопросам,
которые ему ставили, но скользил так, чтобы вызвать "эффект слаломиста", -
стремительно, шумно и много снежной пыли. Однако эта снежная пыль вот-вот
уляжется, и гестаповцы посидят с карандашом над предыдущими допросами и
пойдут по деталям. Их будет интересовать все относящееся к нашей армии.
Вихрь считал гестапо серьезнейшей контрразведывательной организацией
наивно полагать, что гестапо было в неведении о системе нашей фронтовой
разведки, об именах, основных спектрах интересов и направленностей. Вопрос
заключался в том, ч т о они знали, какими фактами - именами и цифрами -
могли, незаметно для самого Вихря, уличить его во лжи.
Пока что Вихрь расплачивался именами погибших товарищей, историей
своего Днепропетровского подполья, секретами своей - теперь уже устаревшей
- разведработы в Кривом Роге, в организации Тодта. Он шел осторожно, на
ощупь, но он, с каждым днем все явственнее, видел конец своего пути, когда
кончается игра и начинается предательство.
Вихрь брел по рынку, присматриваясь к людям, которые его окружали, и
думал, что сейчас промедление становится подобно смерти. Поэтому он с
особым вниманием вглядывался в лица людей, окружавших его, и старался
представить, как они будут себя вести, если он ринется сквозь толпу -
напропалую, не дожидаясь облавы.
"Либо все попАдают, когда начнется стрельба, либо кинутся в разные
стороны, и я окажусь в простреливаемом коридоре. Впрочем, слепой начнет
палить вслед без разбора, да и длинный, который впереди, - тоже. Хотя с
длинным легче: пока он обернется, я уйду далеко, а если пригнусь, они меня
не увидят в толпе, - думал Вихрь, - но все равно станут палить, людей
перегубят - страх..."
Высоко в небе запищал комарик. Вихрь замер, продолжая размеренно и
валко идти вперед. Он шел, как шел, только начал ступать на носки, будто в
лесу на охоте в ожидании дичи, когда ее нет, но вот-вот где-то сейчас,
здесь, из-под ног, высверкнет тетеревом, двумя, тремя тетеревами,
выводком, большим тетеревиным выводком, резанет воздух дуплетом, грохнется
черно-бело-рыжий комок на землю, заскулит пес, потянет пороховой гарью,
замрет сердце счастьем.
"Тише вы! - чуть не кричал Вихрь на людей, которые шли, громко шаркая
голодными, тонкими, уставшими ногами по серым плитам площади. - Тише вы!
Слышите, самолеты!"
Потом он увидел в небе черные точки: армада самолетов шла с запада на
восток - бомбить наших. Вихрь вздохнул, опустил глаза и увидел, что идущий
впереди гестаповец, поднявшись на мыски, заглядывал через головы шумливых
старух. Он увидел мальчишку, который ползал на коленях, собирая огрызки
яблок и окурки, валявшиеся возле скамеек, где сидели люди, ожидавшие
поезда. Мальчишка был черненький, длинноносый, с проволочными гладкими
волосами.
"Цыганенок, - понял Вихрь, - они для них вроде евреев. Как натасканный
пес - не может пройти мимо цыганенка. Что сейчас в нем творится, в этом
длинном? Точно, как натасканная собака. Тварь этакая".
Длинный гестаповец свернул, прошел сквозь плотную шеренгу торговцев,
толкнул какого-то старичка в широкополой черной шляпе, отвел локтем
немецкого солдата и больно толкнул цыганенка в бок мыском сапога - будто
бы невзначай. Цыганенок вскинул свое громадно-глазое лицо, увидел длинного
и, словно нутром поняв опасность, стал отползать на карачках. Потом
поднялся и юркнул в тихую, жаркую, настороженную толпу. Людское море голов
зашевелилось там, где пробегал мальчишка.
"Вот! - резануло Вихря. - Вот оно!"
- А-а-а! - заорал он, что есть силы ударив слепца по очкам, и ринулся в
сторону, противоположную цыганенку, сшибая руками и ногами людей с узлами
и чемоданами. Рынок зашумел пронзительно затрещали свистки полиции
кто-то тихо, испуганно закричал у него за спиной - началась паника,
заржали кони, хлестнул выстрел, другой...
Вихрь бежал согнувшись, выставив вперед голову, сдирая с себя на бегу
синий пиджак - первую примету. Он бросил пиджак под ноги, увидел -
стремительным кинокадром, - как к пиджаку потянулись чьи-то руки, на
пальцы в тот же миг обрушилась здоровенная ножища, но крика уже не было
слышно, потому что кричало и вопило все вокруг.
Вихрь глянул вправо - там разворачивался грузовик с крытым зеленым
кузовом: из него черными комьями вываливались полицейские.
Мелькание в глазах вдруг сменилось замедленным видением - как в
предсмертный, последний час. "Парикмахерская" - проплыли перед глазами
буквы чуть подальше парадного входа гостиницы "Варшавской".
Каким-то последним, холодным, отчаянным разумом Вихрь толкнул дверь
остро дзинькнул звонок. Парикмахер, побледнев, шагнул навстречу.
Мгновение Вихрь стоял на пороге, а потом сказал:
- Я бежал из гестапо. Это ищут меня.
У ПАЛЕКА
Седой привел Аню в старую баню. Здесь пахло дубовыми бочками, пенькой и
каким-то особым, далеким, но знакомым Ане рыбацким запахом: то ли дегтем,
то ли прошлогодней вяленой рыбой. Этот запах, знакомый Ане по тайге, вдруг
успокоил ее: так бывало в зимовьях, где отец останавливался, если шел
белковать на сезон.
- Сядь, девка, - сказал Седой и, достав большой клетчатый платок, вытер
лицо. - Сядь, - повторил он, засветив огарок тоненькой церковной свечки.
Аня огляделась и вздрогнула: у стены сидели женщина, парень в крагах и
девушка, которая ехала следом за ней с Мухой на велосипеде, когда они шли
в лес.
- Сядь, - повторил Седой еще раз, - сядь и отдохни. Здесь твои друзья,
если ты - та девка, которая должна была прилететь с рацией.
- О чем вы говорите? - пожала плечами Аня. - Вы меня путаете с кем-то.
- Ладно, - сказал Седой, - хорошо. Ты этих людей не знаешь, они знают
тебя.
- Где Андрий?
- Твой Андрий у немцев.
Аня поднялась и прижала руки к груди:
- Что?!
- То самое, - подтвердил Седой.
- Его арестовали?
- Нет. Он им служит.
Аня усмехнулась:
- Что-то я не понимаю, о чем вы говорите. Вы меня путаете, честное
слово. Я тетю ищу. Тетю с Курска, понимаете?
- Перестань. Мы не шутим, - сказал Седой, - мы твои друзья. Мы ждали
вас, нам говорил про вас Андрий, когда прилетел. Это дом Палека, это ваша
явка. Мы друзья тебе, друзья, пойми.
- Вы меня с кем-то путаете, честное слово, - засмеялась Аня, - мне жить
негде, я тетю ищу, Андрий меня и приютил.
- Не болтай ерунды. Ты и остальные члены вашей группы должны были
прийти в дом к Станиславу Палеку, что на Грушовой улице, и передать ему
привет от его сына Игнация, полковника Войска Польского.
- Я его сын, - сказал парень в крагах. - Сын Игнация, внук Станислава.
Ты у нас в доме.
Аня оглядела всех людей, собравшихся сейчас в этой маленькой баньке.
"Бросьте вы говорить про физиогномику, - вспомнила она слова капитана
Высоковского. - Иной раз мотаешь типа - ангел с физии, а все равно
убежден, что перед тобой - вражина, сердце говорит..." Аня тогда
засмеялась и спросила красивого капитана: "А сердце ваше говорит после
того, как глаза посмотрели в глаза, не так ли?" "Нет, - ответил
Высоковский, - в донесения. Они точнее глаз и сердца. Настоящую историю
общества напишут через много лет, и это будет самая точная история, потому
что наши архивы, досье на ангелов и чертей, счета им - и чертям и ангелам
- на машины, особняки и лекарства станут открытыми. И люди не будут
гадать, разглядывая рисованные или фотографические портреты, хорош он был
или плох. Они будут знать всю правду: и про негодяев с чистыми глазами
святых, и про героев с хамскими лицами и косноязычной речью".
- Я не верю вам, - сказала Аня, - вы знаете все, но я вам не верю. Он
не мог быть предателем!
- Он мог им не быть, - ответил Седой, - он им стал.
- Он не мог им стать!
- Почему?
- Потому, что он наш!
- А мы чьи? - спросил парень в крагах. - Нас ты считаешь чьими?
Седой сказал:
- Надо срочно связаться с вашим Центром: как поступать с Андрием? Брать
его живым или убирать здесь же, пока он больших бед не натворил?
"Неужели я не верю этим людям только потому, что они плохо говорят
по-русски, а Муха - наш парень? - думала Аня, отстраненно прислушиваясь к
тому, что ей говорил то Седой, то сын полковника Игнация, внук Палека. -
Если это так, тогда ужасно. Тогда надо записываться в союз
Михаила-архангела. Муха был все время на связи с Бородиным. Ему верили в
Центре. Нас посылали к нему. Но ведь нас к нему послали потому именно, что
он передал о своих связях с польским подпольем. Фамилию Палек я знаю, тут
они говорят правду. Про Палека знали Муха, Вихрь, Коля и я. А если -
радиоперехват? Если все это сейчас разыгрывают статисты из гестапо?"
- Запомни: промедление - преступно, - закончил Седой, - особенно
сейчас.
- Я у вас, - сказала Аня, - я в ваших руках. Можете делать со мной все,
что угодно. Я вам не верю! Понимаете?! Не верю!
Конюшевский Владислав
Посняков Андрей
Андреев Николай
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Сапковский Анджей