Чтение 25–й страницы книги ~Приключения Тарзана в джунглях~

или почти не имеют чувства юмора, но молодой англичанин видел смешное во
многом, на что не могли смотреть под юмористическим углом зрения его
товарищи.

С раннего детства он был неутомимым охотником за весельем, к большому
огорчению своих товарищей обезьян. Так и сейчас он видел смешную сторону и в
панике напуганных обезьян, и в гневе одураченного льва; даже в этом страшном
приключении джунглей, стоившем жизни Мумге и подвергшем опасности многих
членов племени, Тарзан подметил смешные черты.

Не прошло и нескольких недель после этого случая, как Шита-пантера
сделала внезапный набег на племя и схватила маленького детеныша с дерева,
где он был спрятан, пока мать его искала пищу. Шита удалилась со своей
маленькой дочыбеи, никем не преследуемая. Тарзан был в страшном гневе. Он
говорил самцам о той легкости, с которой Нума и Шита в течение одного с
лишним лунного месяца лишили жизни двух членов племени.

-- Они съедят нас всех! -- кричал он. -- Мы охотимся по джунглям,
сколько хотим, не обращая внимания на приближение врагов. Даже Ману --
мартышки -- не делают так. Они всегда держат двух или трех сторожей, которые
охраняют их. Пакко-зебра и Ванни-антилопа имеют караульщиков в стаде, и те
стоят на страже, пока остальные добывают пищу. А мы, великие Мангани,
позволяем Нуме, Сабор и Шите приходить, когда им вздумается, и таскать нас
на пищу своим детенышам.

-- Что нам делать? -- спросил Тог.

-- Мы также должны иметь двух или трех сторожей, которые охраняли бы
нас от Нумы, Сабор и Шиты, -- ответил Тарзан. -- Других нам нечего бояться,
за исключением Хисты-змеи; но если мы будем ставить сторожей, мы увидим и
Хисту, хотя бы она скользила так же бесшумно, как и всегда.

И с тех пор большие обезьяны из племени Керчака стали ставить часовых,
которые караулили с трех сторон, когда члены племени занимались охотой, уже
не рассеиваясь на таком большом пространстве, как бы им того хотелось.

Но Тарзан уходил один, так как Тарзан был человеком и искал развлечений
и приключений, и того веселья, которое свирепые и страшные джунгли
предлагают тем, кто знает их, и кто не боится веселья, полного особенных
чар, пронизанного взглядом горячих глаз, испещренного малиновыми пятнами
крови. В то время, как другие искали пищи и любви, Тарзан-обезьяна искал
пищи и радости.

Однажды он кружил над обнесенной частоколом деревней Мбонги, вождя
каннибалов. Он опять увидел колдуна Рабба-Кегу, нарядившегося в шкуру
Горго-буйвола с его рогатой головой. Тарзана забавляло, что Гомангани
превратился в Горго; но это не представляло бы для него ничего особенного,
если бы он случайно не заметил, что одна сторона хижины Мбонги покрыта
растянутой за ней шкурой льва вместе с головой. Красивое лицо юноши-дикаря
расплылось в широкой улыбке.

Он направился обратно в джунгли, и там случай, ловкость, сила и
искусство, подкрепленные его удивительной сообразительностью, доставили ему
без особых усилий его дневную пищу. Тарзан чувствовал, что если мир должен
давать ему пропитание, то добывать его он должен сам. И никогда никто не
делал этого лучше, чем этот сын английского лорда, который еще меньше знал
об обычаях своих предков, чем о самих предках, т. е. ровно ничего.

Было совсем темно, когда Тарзан вернулся к деревне Мбонги и примостился
на своем гладко отполированном суку, нависшем над изгородью.

Так как не было никакого повода к празднику, то на единственной улице
деревни не было заметно жизни. Только оргии с пожиранием мяса и обильным
угощением туземным пивом могли вызвать из хижин население Мбонги. В этот
вечер старшие члены племени сидели, болтая у своих очагов; молодые же
попарно удалялись в тень, которую отбрасывали крытые пальмовыми листьями
хижины.

Тарзан легко спрыгнул вниз и, крадучись, под зашитой густой тени,
приблизился к хижине вождя Мбонги. Здесь он нашел то, что искал. Кругом были
воины; но они и не подозревали, что белое лесное божество или дьявол,
которого они так боятся, бесшумно бродит так близко от них. Они не
подозревали также, что он втихомолку уже овладел тем, ради чего явился сюда,
и к чему страстно стремился. И овладев этим сокровищем, исчез из них деревни
так же бесшумно, как и пришел.

В эту ночь Тарзан, свернувшись клубком и приготовляясь спать, долго
лежал, глядя вверх на сверкающие планеты и мигающие звезды, и на Горо-месяц,
и улыбался. Он припомнил, какими забавными казались огромные самцы в своей
безумной свалке в тот день, когда Нума напал на них и схватил Мумгу. Однако
они были свирепы и мужественны. Только внезапное потрясение повергало их в
панику; но этого Тарзан еще не знал. Это ему предстояло узнать в ближайшем
будущем.

Он уснул с широкой улыбкой на своем красивом лице.

Ману-мартышка разбудила его утром, бросая ему в запрокинутое лицо
бобовые стручки. Тарзан взглянул вверх и улыбнулся. Он и прежде бывал не раз
разбужен таким образом. Он с Ману были добрые друзья, их дружба имела
основанием взаимность услуг. Иногда Ману приходила рано утром, чтобы
разбудить Тарзана и сказать ему, что Бара-олень пасется здесь поблизости,
или что Хорта-кабан спит в ближайшей луже, а Тарзан, в свою очередь,
разбивал для Ману скорлупу твердых орехов и плодов, или отпугивал Хисту-змею
и Шиту-пантеру.

Солнце уже давно взошло, и племя разбрелось в поисках пищи. Ману
указала рукой направление, по которому ушли обезьяны и в дополнение сказала
несколько слов своим слабым маленьким скрипучим голоском.

-- Поди сюда, Ману, -- сказал Тарзан, -- ты увидишь что-то такое, что
заставит тебя плясать и визжать, а твою маленькую сморщенную рожицу
гримасничать от радости. Иди следом за Тарзаном-обезьяной.

С этими словами он отправился по направлению, указанному Ману, а около
него, болтая и визжа, прыгала Ману-мартышка. На плечах Тарзана лежало то,
что он украл из хижины Мбонги-вождя накануне вечером.

Племя бродило в лесу позади той прогалины, где Гунто, Тог и Тарзан
накануне так измучили Нуму и отобрали у него добычу. Несколько обезьян
находились на самой прогалине. Мирно и спокойно сидели они; чего им было
тревожиться? Разве не было у них трех часовых, карауливших стадо с трех
различных сторон? Тарзан научил их этому и, хотя он был несколько дней в
отлучке, охотясь в одиночку и навещая хижину у моря, они все еще не забыли
его предостережений. Теперь можно было уже быть уверенным, что если они
будут продолжать еще некоторое время ставить часовых, это войдет в обычай и,
таким образом, увековечится.

Но Тарзан, знавший обезьян лучше, чем они знали сами себя, был убежден,
что они перестанут ставить караульных с того момента, как он от них уйдет, и
теперь он рассчитывал слегка позабавиться на их счет и дать им урок
осмотрительности, играющей в джунглях еще большую роль, чем в цивилизованных
странах. Если мы с вами существуем в настоящее время, мы обязаны этим
осмотрительности какого-нибудь косматого антропоида, жившего задолго до
потопа. Разумеется, обезьяны Керчака были всегда предусмотрительны
по-своему, Тарзан же лишь предложил новый дополнительный способ защиты.

На северной стороне просеки был сегодня поставлен Гунто. Он сидел,
скорчившись на разветвлении дерева, откуда можно было видеть джунгли на
значительном расстоянии. Он первый заметил неприятеля. Шорох внизу привлек
его внимание, и минуту спустя он увидел часть косматой гривы и мохнатой
желтой спины. Мимолетный взгляд в густой переплет зелени внизу -- и из
мощных легких Гунто вырвалось пронзительное: "Криг-а!". Этот крик служит у
обезьян предупреждением о приближающейся опасности.

Все племя подхватило этот крик, и "Криг-а!" прозвучало по всему
пространству джунглей, пока обезьяны не укрылись в безопасные места среди
нижних веток деревьев. Большие же самцы поспешили туда, где был Гунто.

Тогда на прогалине показался Нума-лев -- величественный и могучий -- и
из глубины груди его раздавался хриплый раскатистый рев. Шерсть его стояла
дыбом во всю длину мощного хребта.

Войдя на прогалину, Нума остановился, и в ту же минуту с ближайших
деревьев на него посыпался град каменных обломков и сухих сучьев, отломанных
от старых деревьев. Много раз удары попадали в цель; потом обезьяны
спустились на землю и, набрав еще камней, беспощадно преследовали льва и
дальше.

Нума обратился в бегство, но ему преградил дорогу целый ливень острых
обломков, а в конце просеки Тог встретил его с громадным обломком скалы,
величиной с человеческую голову, и повелитель джунглей упал, сраженный
камнем.

С криком, ревом и громким лаем взрослые самцы племени Керчака ринулись
на упавшего льва. Палки, камни и желтые клыки угрожающе тянулись к
неподвижно лежащему телу. В следующий момент Нума, не успев опомниться, был
бы убит и растерзан, и ничего, кроме кровавой массы сломанных костей и
спутанных волос не осталось бы от того, кто был когда-то самым страшным изо
всех обитателей джунглей.

Но в ту минуту, когда палки и камни были уже занесены над ним, а
огромные клыки обнажились, чтобы растерзать его, -- с дерева, как кусок
свинца, шлепнулась тщедушная фигурка с белыми бакенбардами и сморщенным
личиком. Она упала прямо на тело Нумы и стала плясать, визжать и громко
бранить самцов Керчака.

С минуту они стояли, парализованные от удивления. Это была Ману.
Мартышка Ману, маленький трусишка, проявляя полное пренебрежение к гневу
великих Мангани, прыгала вокруг тела Нумы-льва и кричала, что Мангани не
смели бить его. Что это могло значить?

И когда самцы остановились, Ману вытянула руку и смело схватилась за
мохнатое ухо льва. С напряжением всех своих маленьких сил она тянула тяжелую
голову до тех пор, пока она медленно не скользнула вниз, обнаружив
растрепавшуюся шевелюру и четкий профиль Тарзана-обезьяны.

Некоторые из старых обезьян настаивали на том, чтобы докончить то, что
ими начато. Но Тог, угрюмый, могучий Тог, одним прыжком очутился возле
Тарзана и, сев верхом на безжизненное тело, угрожал каждому, кто вздумал бы
ударить товарища его детских игр. И Тика, его жена, подошла также и заняла