тюрьмы, много кварталов, гнали колонной, не стесняясь населения -- как это
было до революции и в первое десятилетие после неё. В кварталах, проходимых
нами, еще не было ни мостовых, ни водопровода, одноэтажные домики утопали в
сером песке. Собственно город начинался с двухэтажной белокаменной тюрьмы.
смех. Просторный мирный двор, кое-где поросший жалкой травкой и нестрашно
как-то разделенный заборчиком на прогулочные коробки. Окна камер второго
этажа перекрещены редкой решёткой, не закрыты намордниками -- становись на
подоконник и изучай местность. Прямо внизу, под ногами, между стеной тюрьмы
и внешней стеной-оградой, изредка, чем-нибудь потревоженный, пробежит,
проволакивая цепь свою, огромный пёс и гулко гавкнет раза два. Но он тоже
совсем не тюремный, не страшный, не дрессированная против людей овчарка, а
желто-белый, лохматый, вроде дворняги (есть в Казахстане такая порода собак)
и, кажется, уже стар изрядно. Он похож на тех добродушных стариков, лагерных
надзирателей, которых переводили сюда из армии, и которые, не скрывая,
тяготились собачьей охранной службой.
ходят, стоят -- или принесли в тюрьму передачу или ждут возврата тары. А еще
дальше -- кварталы, кварталы таких одноэтажных домиков, и изгиб Иртыша и
даже заиртышские дали.
из-под передачи, подняла голову, завидела нас в окне и наши приветственные
помахивания, но виду не подала. Пристойным шагом, чинно зашла за пивной
ларёк, что её не просматривали с вахты, а там вдруг порывисто вся
изменилась, корзину опустила, машет, машет нам обеими вскинутыми руками,
улыбается! Потом быстрыми петлями пальца показывает: "пишите, пишите
записки!", и -- дугой полёта: "бросайте, бросайте мне!", и -- в сторону
города: "отнесу, передам!". И распахнула обе руки: "что еще вам? чем помочь?
Друзья!"
[волю], на наших замороченных граждан! -- да в чём же дело??? Время такое
настало? Или это в Казахстане так? здесь ведь половина -- ссыльных...
притюремную науку! Какое счастье (да не слезы ли в уголке глаза?), что еще
есть вы, такие!.. Прими наш поклон, безымянная! Ах, весь наш народ был бы
такой! -- ни черта б его не сажали! заели бы проклятые зубья!
штукатурки можно было отколупнуть кусок, ниточкой записку привязать и
добросить вполне. Но решительно не о чем было нам просить её в Павлодаре! И
мы только кланялись ей и помахивали приветственно.
припомнится нам как сверкающая столица.
джез-каз-ганского лаготделения; всю дорогу мы заклинали судьбу, чтобы не
попасть на медные рудники). За нами пригнали грузовики с надстроенными
бортами и с решётками в передней части кузова, которыми автоматчики защищены
от нас, как от зверей. Нас тесно усадили на пол кузова со скрюченными
ногами, лицами назад по ходу, и в таком положении качали и ломали на ухабах
восемь часов. Автоматчики сидели на крыше кабины, и дула автоматов всю
дорогу держали направленными нам в спины.
одного офицера с девчушкою лет шести. На остановках девочка выпрыгивала,
бежала по луговым травам, собирала цветы, звонко кричала маме. Её ничуть не
смущали ни автоматы, ни собаки, не безобразные головы арестантов, торчащие
над бортами кузовов, наш страшный мир не омрачал ей луга и цветов, даже из
любопытства она на нас не посмотрела ни разу... Я вспомнил тогда сына
старшины Загорской спецтюрьмы. Его любимая игра была: заставить двух
соседских мальчишек взять руки за спину (иногда связывал им руки) и идти по
дороге, а он с палкой шёл рядом и конвоировал их.
степью. Дыхание Иртыша, свежесть степного вечера, запах полыни охватывали
нас в минуты остановок, когда улегались вихри светло-серой пыли, поднимаемой
колёсами. Густо опудренные этой пылью, мы смотрели назад (поворачивать
голову было нельзя), молчали (разговаривать было нельзя) -- и думали о
лагере, куда мы едем, с каким-то сложным нерусским названием. Мы читали его
на своих "делах" с верхней полки столыпина вверх ногами -- ЭКИБАСТУЗ, но
никто не мог вообразить, где он есть на карте, и только подполковник Олег
Иванов помнил, что это угледобыча. Представлялось даже, что это где-то
недалеко от границ Китая (и некоторые радовались тому, не успев привыкнуть,
что Китай еще гораздо хуже, чем мы.) Кавторанг Бурковский (новичок и
25-летник, он еще диковато на всех смотрел, ведь он коммунист и посажен по
ошибке, а вокруг -- враги народа; меня он признавал лишь за то, что я --
бывший советский офицер и в плену не был) напомнил мне забытое из
университетского курса: перед днём осеннего равноденствия протянем по земле
полуденную линию, а 23 сентября вычтем высоту кульминации солнца из
девяноста -- вот и наша географическая широта. Всё-таки утешение, хотя
долготы не узнать.
было, что везли нас на юго-юго-запад.
всюду над дорогой, но видимого только в фарах. Возникало странное марево:
весь мир был чёрен, весь мир качался, и только эти частицы пыли светились,
кружились и рисовали недобрые картины будущего.
революцию?
приехали мы к лагерю, обнесённому высоким деревянным заплотом, освещённому в
чёрной степи и близ чёрного спящего посёлка ярким электричеством вахты и
вокруг зоны.
пятого!" -- на оставшиеся эти четверть столетия нас ввели сквозь двойные
высоченные ворота.
жизнь. Ночной свет -- значит, режим тюремный. Двери бараков были заперты
извне тяжелыми висячим замками. На прямоугольниках освещенных окон чернели
решётки.
кто считает себя русским и кто -- украинцем, и кто -- никем не считает, --
тут будет много сложностей. Может быть, по каждой области понадобится свой
плебисцит и потом льготное и бережное отношение ко всем, желающим переехать.
Не вся Украина в её сегодняшних формальных советских границах есть
действительно Украина. Какие-то левобережные области безусловно тяготеют к
России.
мировыми войнами самая низкая преступность среди национальных групп была у
русских эмигрантов. Напротив, после второй мировой войны самая высокая, из
национальных групп, преступность оказалась опять-таки у русских -- у
советских граждан, попавших во Францию.
эту песню [[здесь]]! Либо вовсе б он её не тронул, либо выразил бы её
современный, а не умерший смысл. Еще двадцать пять. Где уж теперь двадцать
пять! -- в каторжном лагере он был обречён кончить невдолге.
Ветерок перемен дул только на сквозняках -- на пересылках. Сюда же, за
высокие заборы Особлагов, он не задувал. И хотя лагеря состояли из одних
только политических -- никакие мятежные листовки не висели на столбах.
Слава им, пока не названным! Это были люди. Их посадили в БУР. Отковали
решётки для Минлага -- в Котласе. И никто не поддержал кузнецов.
которая была воспитана тремя десятилетиями ИТЛ.
казахстанскому солнышку. На станции Новорудное они спрыгивали из красных
вагонов -- на красноватую же землю. Это была та джезказканская медь,
добыванья которой ничьи легкие не выдерживали больше четырёх месяцев. Тут
же, на первых провинившихся, радостные надзиратели продемонстрировали своё
новое оружие: [наручники], не применявшиеся в ИТЛ -- блестяще никелированные
наручники, массовый выпуск которых был налажен в Советском Союзе к
тридцатилетию Октябрьской революции (на каком-то заводе делали их рабочие с
седеющими усами, образцовые пролетарии нашей литературы -- ведь не сами же
Сталин и Берия делали их?). Эти наручники были тем замечательны, что их
можно было забивать на бо'льшую тугость: была в них металлическая пластинка
с зубчиками, и надетые уже наручники забивали на коленях конвоира так, чтобы
больше зубчиков вошло в замок и было бы больней. Тем самым наручники из
предохранителя, сковывающего действия, превращались в орудия пытки, они
сдавливали кисти, с острой постоянной болью и часами так держали, да всё за
спиной, на вывернутых руках. Еще особо был разработан приём зажима
Громыко Ольга
Лондон Джек
Акунин Борис
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия