наручников по четырем пальцам, это причиняло острую боль в суставах пальцев.
шапки перед надзирателем. Надевали наручники (руки назад) и ставили около
вахты. Руки затекали, мертвели, и взрослые мужчины плакали: "Гражданин
начальник, больше не буду! Снимите наручники!" (Там были славные порядки, в
Берлаге, -- не только в столовую шли по команде, но по команде входили за
стол, по команде садились, по команде опускали ложки в баланду, по команде
вставали и выходили.)
режима к такому-то числу!" А ведь каким-то труженикам-тюрьмоведам (и
душеведам, и знатокам лагерной жизни) надо было по пунктам продумать: что
еще можно завинтить подосаднее? чем еще можно нагрузить понадрывнее? в чём
еще можно утяжелить и без того не льготную жизнь туземца-зэка? Переходя из
ИТЛ в Особлаги, эти животные должны были сразу почувствовать строгость и
тяжесть -- но ведь прежде кому-то надо по пунктам изобрести!
укреплены зонные полосы, натянуты лишние нитки колючки и еще спирали Бруно
рассыпаны в предзоннике. По пути следования рабочих колонн на всех важных
перекрёстках и поворотах заранее ставились пулемёты и залегали пулемётчики.
обязательно снимались телогрейки: мучение холодом было важной особенностью
БУРа. Но и каждый барак был тюрьмой, потому что окна все зарешёчены, на ночь
вносились параши и запирались двери. И еще в каждой зоне были один-два
штрафных барака, имевших усиленную охрану, свою особую маленькую [зонку] в
зоне; они запирались тотчас после прихода арестантов с работы -- по образцу
ранней каторги. (Вот это -- и были собственно БУРы, но у нас назывались
[режимками].)
номерами: заменить фамилию заключённого, "я" заключённого, личность
заключённого -- номером, так что один от другого отличается уже не всей
человеческой особенностью, а только плюс-минус единичкой в однообразном
ряду. И эта мера может стать гнетущей -- но если её очень последовательно до
конца провести. Так и пытались. Всякий новопоступающий, "сыграв на рояле" в
спецчасти лагеря (то есть, оставив отпечатки пальцев, как это делалось в
тюрьмах, а в ИТЛ не делалось), надевал на шею веровочку с дощечкой. На
дощечке набирался его номер, вроде Щ-262, (в Озерлаге было теперь и "Ы",
ведь короток алфавит!), и в таком виде его фотографировал фотограф
спецчасти. (Эти все фотографии еще где-нибудь храняться! Мы еще их увидим!)
четыре (в иных лагерях -- три) белых тряпочки размером сантиметров 8 на 15.
Эти тряпочки он должен был пришить себе в места, установленные не во всех
лагерях одинаково, но обычно -- на спине, на груди, надо лбом на шапку, еще
на ноге или на руке. *(2) В ватной одежде на этих установленных местах
заранее производилась порча -- в лагерных мастерских отдельные портные
отряжались на порчу новых вещей: фабричная ткань вырезалась квадратиком,
обнажая исподнюю вату. Это делалось для того, чтобы зэк не мог при побеге
отпороть номера' и выдать себя за вольняшку. В других лагерях еще проще:
номер вытравлялся хлоркой на одежде.
фамилий не знать и не помнить. И довольно жутко было бы, если б они
выдержали -- да они не выдержали (русский человек -- не немец), и уже на
первом году стали сбиваться и кого-то звать по фамилиям, а потом всё больше.
Для облегчения надзирателям прибивалась на вагонке соответственно каждому
спальному месту -- фанерная бирка, и на ней -- номер спящего тут. Так, и не
видя номеров на спящем, надзиратель всегда мог его окликнуть, а в отсутствии
его знать, на чьей койке нарушение. Надзирателям открывалась и такая
полезная деятельность: или тихо отпереть замок и тихо войти в барак [перед]
подъёмом и записать номера вставших прежде времени, или же ворваться в
барачную секцию [точно] по подъёму и записывать тех, кто еще не встал. В
обоих случаях можно было сразу назначать карцеры, но больше полагалось в
Особлагах требовать [объяснительных записок] -- и это при запрете иметь
чернила и ручки и при никаком снабжении бумагой. Система объяснительных
записок -- тягучая, нудная, противная, была неплохим изобретением, тем
более, что у лагерного режима хватало для этого оплачиваемых лоботрясов и
времени для разбора. Не просто тебя сразу наказывали, а требовали письменно
объяснить: почему твоя койка плохо застелена; как ты допустил, что
покосилась на гвозде бирка с твоим номером; почему запачкался номер на твоей
телогрейке и почему ты своевременно не привёл его в порядок; почему ты
оказался с папиросой в секции; почему не снял шапку перед надзирателем. *(3)
Глубокомыслие этих вопросов делало письменный ответ на них для грамотных еще
даже мучительней, чем для неграмотных. Но отказ писать записку приводил к
устрожению наказания! Записка писалась, чистотою и чёткостью уважительно к
Работникам Режима, относилась барачному надзирателю, затем рассматривалась
ПомНачРежима или НачРежима, и писалось на ней письменное же определение
наказания.
-- вместо фамилий? но боязно было отказаться от фамилий! как-никак, фамилия
-- это верный хвост, своей фамилией человек ущемлен навек, а номер -- это
дуновение, фу -- и нет. Вот если б номера на самом человеке выжигать или
выкалывать! -- но до этого дойти не успели. А могли бы, шутя могли бы, не
много и оставалось.
одних надзирателей слышали -- а друг друга. Друг друга же арестанты не
только никогда по номерам не называли, а даже [не замечали] их (хотя
кажется, как не заметить эти кричащие белые тряпки на чёрном? когда много
вместе нас собиралось -- на развод, на проверку, обилие номеров пестрило,
как логарифмическая таблица -- но только свежему взгляду) -- настолько не
замечали, что о самых близких друзьях и бригадниках никогда не знали, какой
у них номер, свой только и помнили. (Среди придурков встречались пижоны,
которые очень следили за аккуратной и даже кокетливой пришивкой своих
номеров, с подвёрнутыми краями, мелкими стежками, [покрасивее]. Извечное
холуйство! Мы с друзьями, наоборот, старались, чтобы номера выглядели на нас
как можно более безобразно.)
никому не пожалуется, никто никогда не освободится, никто никуда не
вырвется. (Ни Освенцим, ни Катынь не научили хозяев нисколько.) Поэтому
ранние Особлаги это -- Особлаги с палками. Чаще не сами надзиратели носили
их (у надзирателей были наручники!), а доверенные из зэков -- коменданты и
бригадиры, но бить могли всласть и с полного одобрения начальства. В
Джезказгане перед разводом становились у двери барака нарядчики с дубинками
и по-старому кричали: "Выходи [без последнего!!]" (читатель давно уже понял,
почему [последний] если и оказывался, то тут же его как бы уже и не было.)
*(4) Поэтому же начальство мало огорчалось, если скажем, зимний этап из
Карбаса в Спасск -- 200 человек -- замёрз по дороге, уцелевшие забили все
палаты и проходы санчасти, гнили заживо с отвратительной вонью и доктор
Колесников ампутировал десятки рук, ног и носов. *(5) Глухость была такая
надёжная, что знаменитый начальник Спасского режима капитан Воробьёв и его
подручные сперва "наказали" заключённую венгерскую балерину карцером, затем
наручниками, а в наручниках изнасиловали её.
запрещалось иметь чьи-то фотографии, не только свои (побег!), но и близких.
Их отбирали и уничтожали. Староста женского барака в Спасске, пожилая
женщина, учительница, поставила на столике портретик Чайковского,
надзиратель изъял и дал ей трое суток карцера. "Да ведь это портрет
Чайковского!" -- "Не знаю кого, но не положено женщинам в лагере иметь
мужские портреты." -- В Кенгире разрешено было получать крупу в посылках
(отчего ж не получать?), но также неукоснительно запрещено было её варить, и
если зэк пристраивался где-нибудь на двух кирпичах, надзиратель опрокидывал
котелок ногой, а виновного заставлял тушить огонь руками. (Правда, потом
построили сарайчик для варки, но через два месяца печь разрушили и
расположили там офицерских свиней и лошадь опера Беляева).
опыта ИТЛ. В Озерлаге капитан Мишин, начальник лагпункта, привязывал
отказчиков к саням и так волок их на работу.
исходные [каторжане] содержались теперь в Особлагах на общих равных
основаниях, в общих зонах, и только отличались другими буквами на номерных
нашлёпках. (Ну, разве что при нехватке бараков, как в Спасске, назначали им
для жилья сараи и конюшни.)
и наследником, слились с нею.
правильной работой и правильной едой.
верно заметил Чехов: "в обществе и отчасти в литературе установился взгляд,
что настоящая самая тяжкая и самая позорная каторга может быть только в
рудниках. Если бы в "Русских женщинах" Некрасова герой... ловил бы для
тюрьмы рыбу или рубил лес -- многие читатели остались бы
неудовлетворенными". (Только о лесоповале, Антон Павлович, за что уж так
пренебрежительно? Лесоповал, -- ничего, подходит). Первые отделения
Степлага, с которых он начинался, все были на добыче меди (1-е и 2-е
Отделения -- Рудник, 3-е -- Кенгир, 4-е -- Джезказган). Бурение было сухое,
пыль пустой породы вызывала быстрый силикоз и туберкулёз. *(6) Заболевших
арестантов отправляли умирать в знаменитый Спасск (под Карагандою) --
"всесоюзную инвалидку" Особлагов.
Перумов Ник
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Мурич Виктор
Махров Алексей
Майер Стефани