отказывались использовать в своих лагерях. Но, удивительно! -- переступив
целебную зону Спасска, инвалиды разом обращались в полноценных работяг. Для
полковника Чечева, начальника всего Степлага, Спасское лагерное отделение
было из самых любимых. Прилетев сюда из Караганды на самолёте, дав себе
почистить сапоги на вахте, этот недобрый коренастый человек шёл по зоне и
присматривался, кто еще у него не работает. Он любил говорить: "Инвалид у
меня во всем Спасске один -- без двух ног. Но и он на лёгкой работе --
посыльным работает". Одноногие все использовались на сидячей работе: бой
камня на щебенку, сортировка щепы. Ни костыли, ни даже однорукость не были
препятствием к работе в Спасске. Это Чечев придумал -- четырёх одноруких
(двух с правой рукою и двух с левой) ставить на носилки. Это у Чечева
придумали -- вручную крутить станки мехмастерских, когда не было
электроэнергии. Это Чечеву нравилось -- иметь "своего профессора", и
биофизику Чижевскому он разрешил устроить в Спасске [лабораторию] (с голыми
столами). Но когда Чижевский из последних бросовых материалов разработал
маску против силикоза для джезкаганских работяг, -- Чечев не пустил её в
производство. Работают без масок, и нечего мудрить. Должна же быть
оборачиваемость контингента.
была огромная зона, столбы её то поднимались на холмы, то опускались в
лощины, и угловые вышки не видели друг друга. Постепенно шла работа
саморазгораживания: зэки строили внутренние стены и отделяли зоны женскую,
рабочую, чисто-инвалидную (так было стеснительнее для внутрилагерных связей
и удобнее для хозяев). Шесть тысяч человек ходило работать на дамбу за 12
километров. Так как они были всё-таки инвалиды, то шли туда более двух часов
и более двух часов назад. К этому следует [прибавить] 11-часовой рабочий
день. (Редко кто выдерживал на той работе два месяца). Следующая крупная
работа была -- каменоломни, они находились в самых зонах (на острове -- свои
ископаемые!), и в женской, и в мужской. В мужской зоне карьер был на горе.
Там после отбоя взрывали камень аммоналом, а днём инвалиды молотками
разбивали глыбы. В женской зоне аммонала не применяли, а женщины рылись до
пластов вручную кирками, а потом дробили камень большими молотками. Молотки
у них, конечно, соскакивали с рукояток, а новые ломались, а для насадки надо
было отправлять в другую зону. Тем не менее, с каждой женщины требовали
норму -- 0,9 кубометра в день, а так как выполнить её они не могли, то и
получали долго штрафной паёк -- 400 граммов, пока мужчины не научили их
перед сдачей перетаскивать камень из старых штабелей в новые. Напомним, что
вся эта работа производилась не только инвалидами и не только без единого
механизма, но в суровые степные зимы (до 30-35 градусов мороза с ветром) еще
и в [летней одежде], потому что [неработающим] (то есть инвалидам) не
полагается на зиму выдавать теплую одежду. П-р вспоминает, как она в такой
мороз, почти неодетая, орудовала над камнем с огромным молотком. -- Польза
этой работы для Отечества особенно выясняется, если мы доскажем, что камень
женского карьера почему-то оказался негоден для строительства и в некий день
некий начальник распорядился, чтобы женщины весь добытый ими за год камень
теперь засыпали бы назад в карьер, подрыл ю и развели бы парк (до парка,
конечно, не дошло). -- В мужской зоне камень был хорош, доставка же его на
место строительства совершалась так: после проверки весь строй (сразу тысяч
около восьми, кто еще в этот день был жив) гнали в гору, а назад допускали
только с камнями. В выходной такая инвалидная прогулка совершалась дважды --
утром и вечером.
лагерщиков и конвоиров (жилые дома, клуб, баня, школа); работа на полях и
огородах.
свекловичная ботва: её привозили возами на машинах, сваливали в кучи близ
кухни, там она мокла, гнила, и оттуда кухонные рабочие вилами таскали её в
котлы. (Это несколько напоминает кормление домашнего скота?..) Из этой ботвы
варилась постоянная баланда, к ней добавлялся один черпачок кашицы в день.
Вот огородная спасская сценка: человек полтораста зэков, сговорясь, ринулись
разом на один такой огород, легли и грызут с гряд овощи. Охрана сбежалась,
бьёт их палками, а они лежат и грызут.
им подыхать) и постельных принадлежностей. В некоторых бараках вагонки
сдвигались и на сдвоенных щитах ложились уже не по двое, а по четверо
впритиску.
могил. Два студебекера возили трупы в обрешётках, откуда руки и ноги
выпячивались. Даже в летние благополучные месяцы 1949 года умирало по 60-70
человек в день, а зимой по сотне (считали эстонцы, работавшие при морге).
работы же покрепче, ведь не инвалиды -- это читатель уравновесит уже сам.)
втором году Октябрьской революции, через четыре года после того, как
кончилась война и её суровые необходимости, через три года после того, как
закончился Нюрнбергский процессе и всё человечество узнало об ужасах
фашистских лагерей и вздохнуло с облегчением: "это не повторится!.." *(7)
прекращалась связь с волей, с ожидающей тебя и твоих писем женой, с детьми,
для которых ты превращался в миф (два письма в год, -- но не отправлялись и
эти, куда вложил ты лучшее и главное, собранное за месяцы. Кто смеет
проверить цензорш, сотрудниц МГБ? Они часто облегчали себе работу -- сжигали
часть писем, чтобы не проверять. А что твоё письмо не дошло -- всегда можно
свалить на почту. В Спасске позвали как-то арестантов отремонтировать печь в
цензуре -- те нашли там сотни неотправленных, но еще и не сожженных писем --
забыли цензоры поджечь. Вот обстановка Особлага -- печники еще боялись об
этом рассказывать друзьям! -- гебисты могли с ними быстро расправиться...
Эти цензорши МГБ, для своего удобства сжигавшие [душу] узников, -- были ли
они гуманнее тех эсесовок, собиравших кожу и волосы убитых?). А уж о
свиданиях с родственниками в Особлагах и не заикались -- адрес лагеря был
зашифрован и не допускалось приехать никому.
не стоял в Особлагах, он со дня создания их был уверенно разрешен в пользу
[не иметь]. Не иметь денег и не получать зарплаты (в ИТЛ еще можно было
заработать какие-то гроши, здесь -- ни копейки). Не иметь смены обуви или
одежды, ничего для поддевания, утепления или сухости. Бельё (и что' то было
за бельё! -- вряд ли хемингуэевские бедняки согласились бы его натянуть)
менялось два раза в месяц, одежда и обувь -- два раза в год, кристальная
аракчеевская ясность. (Не в первые дни лагеря, но позже, наладили [вечную]
камеру хранения -- до дня "освобождения", считалось важным проступком не
сдать туда какой-либо собственной носильной вещи: это была подготовка к
побегу, карцер, следствие). Не иметь никаких продуктов в тумбочке (а утром
стоять в очереди в продуктовую каптерку, чтобы сдать их, вечером -- чтобы
получить -- тем самым удачно занимались еще оставшиеся свободными для ума
утренние и вечерние получасы). Не иметь ничего рукописного, не иметь чернил,
химических и цветных карандашей, не иметь чистой бумаги свыше одной
ученической тетради. Не иметь в конце концов и книг. (В Спасске отбирали
собственные книги при приёме арестанта в лагерь. У нас сперва разрешалось
иметь одну-две, но однажды вышел мудрый указ: зарегистрировать все
собственные книги в КВЧ, поставить на титульном листе "Степлаг. Лагпункт
N..." Все книги без штампа будут впредь отбираться как незаконные, книги же
со штампом будут считаться библиотечными и уже не принадлежат владельцу.)
производились обыски (ежедневный тщательный выходной и входной ([фото 3]);
планомерные обыски бараков с поднятием полов, выламыванием печных
колосников, выламыванием досок у крылечек; затем еще тюремного типа
повальные личные обыски с раздеванием, перещупыванием, отпарыванием
подкладок, подмёток). Что со временем стали выпалывать в зоне всю траву
дочиста ("чтобы не прятали в траве оружия"). Что выходные дни занимались
хозяйственными работами в зоне.
далеко не самым чувствительным или язвительным способом унизить достоинство
арестанта. Когда Иван Денисович говорит, что "они не весят, номера", это
вовсе не утеря чувства достоинства (как упрекали гордые критики, сами
номеров не носившие, да ведь и не голодавшие), -- это просто здравый смысл.
Досада, причиняемая нам номерами, была не психологическая, не моральная (как
рассчитывали хозяева ГУЛага) -- а практическая досада, что под страхом
карцера надо было тратить досуг на пришивку отпоровшегося края, подновлять
цифры у художников, а изодравшиеся при работе тряпки -- целиком менять,
изыскивать где-то новые лоскуты.
это для истовых сектанток некоторых сект. Такие были в женском лаготделении
близ станции Суслово (Камышлаг), -- женщин, сидевших за религию, там вообще
была -- треть. Ведь прямо же всё предсказано Апокалипсисом:
соглашались они и давать свою подпись (сатане же) за казенное
обмундирование. Администрация лагеря (начальник Управления -- генерал
Григорьев, начальник ОЛПа майор Богуш) проявила достойную твёрдость! -- она
велела раздеть этих женщин [до сорочек], [снять] с них [обувь]
(надзирательницы-комсомолки всё сделали) -- чтобы зима помогла принудить
бессмысленных фанатичек принять казенное обмундирование и нашить номера. Но
и в мороз женщины ходили по зоне босиком и в сорочках, а не соглашались
отдать душу сатане!
не стали так возражать против номеров!) -- администрация сдалась, вернула
сектанткам их носильные вещи -- и они надели их без номеров! (Елена Ивановна
Усова так и проходила все 10 лет в своём, одежда и бельё истлели уже,
сползали с плеч -- но не могла бухгалтерия выдать ей ничего казённого без
Доставалов Александр
Афанасьев Роман
Круз Андрей
Лукин Евгений
Каменистый Артем
Грабб Джеф