Чтение 246–й страницы книги ~Вокруг Иосифа Бродского~

Пока еще в изгибах наших тел

Живут высокомерные желанья,

Он жив, он жизнь, он суета и хлам.

А значит, он -- смирение, и Храм,

Цветущий на обломках мирозданья.

Что смерть ему? Всего лишь новый взлет!

Кому теперь и что теперь поет

Его крикливый смех, гортанный голос?

Такие ведь не умирают, нет.

Они выходят, выключая свет.

А в темноте расти не может колос.

Он остается, белый и слепой,

Раздавлен непонятною судьбой,

В свое молчанье погружен до срока.

И что ему какие-то слова,

И что ему прелестная вдова,

И что ему бессмертие пророка?

Февраль 1996

___

Данила Давыдов. Памяти И. Бродского

Никакой смерти, никаких вещей

в ванной комнате, перед зеркалом запотевшим,

никакой новости больше не будет, коли

окно занавешено, день предрешен.

Птица в клетке запомнила имя,

выдавленное на корешке. Но как

произнести тяжелое слово,

каким голосом. Дремлет дождь,

падая. Это ему зачтется,

если мы будем дальше считать,

кто чьи письмена трогал левой,

кто чьи правой рукой.

Никакой жизни. Птица, пой.

27.10.96

___

Ольга Зондберг. Освобождение (памяти И. Бродского)

Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.

Где упал заколдованный луч на прозрачную грань

Под углом отражения к тем, кто уснул над водой,

Он направлен и прям, и не просит у птицы пера,

Он вернулся туда, где окно заменило им дом,

Где глаза не боятся за теплый потерянный взгляд,

И не зеркало выше беды, а крыло журавля,

Где не ждали рассвета, предвидя последний закат,

Где Луна побледнела, но ярко сияла Земля --

Это дочери воздуха днем повстречались с огнем,

И с обеих сторон прозвучало: "во свете лети..."

И бессмертие вечно, и мы изменяемся в нем,

И без знака узнаем, когда и куда перейти.

И без страха узнаем, когда и куда перейти.

Из дневников Лидии Чуковской: Дело Бродского. Из книги "Фрида".

"Знамя" N 7, 1999 г.

Дело Бродского по дневнику Лидии Чуковской (декабрь 1963 -- декабрь
1965)

Вне всякого сомнения, когда "Дневник" Лидии Чуковской будет
полностью или хотя бы частично опубликован, о нем станут писать и спорить с
ее оценками, в том числе поэтов и их стихов. Но сегодня, предваряя выдержки
из него, посвященные делу Бродского, я хочу говорить о "Дневнике" лишь как
о документе времени, документе-свидетельстве пробуждения общественного
сознания и осмысленного протеста.

Пробуждение это было нелегким, чего сегодня многие, к несчастью, не
понимают и не осознают. А понять это необходимо, потому что и в этом наша
история, а не знать свою историю не только стыдно, но и опасно.

Нынче модно порицать людей шестидесятых за недостаточную смелость.
Кое-кто осуждает их потому, что не помнит событий тридцатилетней давности,
а историю знает плохо: ведь в школе не проходили, что из страны сначала
выслали ученых ("корабль философов"), затем были шахтинское дело, процесс
Промпартии, голод, многомиллионное раскулачивание, кировский поток, 37-й и
49-й годы и многое-многое другое, о чем долгие десятилетия даже муж с женой
могли говорить только шепотом и за плотно закрытой дверью. В этих условиях,
чтобы вести дневник, необходимо, во-первых, умение писать правду и,
во-вторых, не бояться ее хранить у себя дома. Потому что честный дневник
был опасней динамита. Нашли бы его при обыске и арестовали бы не только
автора, но и всех, о ком автор упоминал. Поэтому оруэлловский "1984" моим
поколением воспринимался не как зловещее предупреждение, а чуть ли не как
физиологический очерк.

Вот почему пробуждение в России шло так тяжко и почему и сегодня
наше общество так до конца и не пробудилось.

"Дневник" Лидии Чуковской показывает, как русская интеллигенция
переходила от разговоров за закрытой дверью к открытому протесту. Сегодня
наша интеллигенция считается уходящей натурой. Все, кому не лень, беды,
потери и протори российской истории валят на интеллигенцию. Даже ее
бескорыстие ставят ей в вину, полагая, что если заменить интеллигенцию
элитой, менее пылкой, более рассудочной и расчетливой, Россия станет
богатой, сильной и счастливой. Дневник Чуковской -- своего рода памятник
русской интеллигенции, ее увлеченности, стремлению к справедливости, ее
защите униженных и оскорбленных. Чуковская пишет (23/VI 64):
"Интеллигенция, не утратившая бескорыстия и бесстрашия мысли. Ее мало во
всем мире. Но она все-таки есть. Она ничего не может переменить -- в
настоящем. Мир движется своими путями, двигаемыми не ею. Но все
плодотворное -- от нее; эстафета культуры передается ею. Она постоянно
разбита на голову -- и всегда победительница".

Прекрасно и по-своему знаменательно, что объединение интеллигенции
началось вокруг защиты юного поэта. За него вступилось несколько писателей.
И не случайно, а провиденциально, и даже закономерно, что Бродский стал
замечательным поэтом, гордостью русской литературы. Лидия Чуковская
поначалу не осознала масштаба его личности и не полюбила его стихов, и, тем
не менее, встала на его защиту. Для нее куда важнее было не то, какой он
поэт, а то, что он поэт и что он в беде, и его надо спасать.

Что же до ее поэтических пристрастий, то она и Цветаеву, так
любимую Бродским, далеко не всю принимала, а поэм "Горы" и "Конца" (на мой
взгляд, вершин цветаевской лирики), не принимала вовсе. Она не считала
поэтом и Бориса Слуцкого, одного (опять же на мой взгляд) из самых
трагических лириков двадцатого века, и это составляло львиную долю наших
споров.

Наши поэтические пристрастия во многом разнились, и все равно
основной темой наших разговоров оставалась русская поэзия, потому что она
была непреходящей любовью Лидии Корнеевны. Это она унаследовала от своего
отца Корнея Чуковского. Читая его "Дневник", чувствуешь, что кончину Блока
или самоубийство Маяковского он воспринимал как потерю близкого человека,
как личную трагедию.

Поначалу, защищая юного поэта, Чуковская хотела помочь своей
близкой подруге, как впоследствии оказалось, уже смертельно больной Фриде
Вигдоровой. Та первая бросилась спасать Бродского, и его защита отняла у
нее много сил и, возможно, ускорила ее уход.

В "Дневнике" под датой 22/IV (1964 года) есть фраза: "Я поняла, что
сейчас всем надо делать и в общем и в частном плане. Поняла с помощью двух
лиц: Фриды и Герцена". Чуковская не случайно сопоставляет как бы
несопоставимые по их исторической значимости личности, однако сопоставляет
их потому, что порыв у них был один. Чуковская поняла, что надо говорить в
открытую и бороться тоже в открытую.

Не случайно на последней странице этой публикации (запись от
11/XII) возникают Синявский и Даниэль, печатавшиеся за границей под
псевдонимами. Через месяц в их защиту уже выступят более шестидесяти
писателей. Дело Бродского показало, что сопротивляться возможно, хотя бы
выражая свое несогласие с гнусностями времени. Лидия Чуковская первой, еще
до суда над Синявским и Даниэлем, выступила с открытым письмом-протестом
против напечатанной "Известиями" (январь 1966 г.) подлой статьи Д. Еремина
"Перевертыши". Я рад, что, добавив в него полфразы, тоже его подписал.

Как ни относиться к сегодняшнему времени, которое многих из нас
обмануло, как всякая мечта, тем не менее, оно дало нам свободу говорить о
наболевшем. Этой свободе одними из первых начали прокладывать дорогу