Чтение 246–й страницы книги ~Архипелаг ГУЛАГ~

после этого конвой, как бы ни ужесточался режим, но мы ничуть не в обиде, мы
рады-то как! Всякий удачный вас, господа псы! Мы-то вот убежали! (И, глядя в
глаза начальству, мы все затаённо думаем: хоть бы не поймали! хоть бы не
поймали!)

К тому ж -- и на работу не вывели, и понедельник прошел для нас как
второй выходной. (Хорошо, что ребята [дёрнули] не в субботу! Учли, что
нельзя нам воскресенья портить!)

Но -- кто ж они? кто ж они?

В понедельник разносится: это -- Георгий Тэнно с Колькой Жданком.

Мы кладём тюрьму выше. Мы уже сделали наддверные перемычки, мы уже
замкнули сверху маленькие оконца, мы уже оставляем гнёзда для стропил.

Три дня с побега. Семь. Десять. Пятнадцать.

Нет известий!

Бежали!!

1. Я и дальше буду звать её БУР, как говорили у нас, по привычке ИТЛ,
хотя это не совсем верно -- это была именно лагерная тюрьма.

2. Эта фотография (фото 3) и та, что в начале книги -- сделаны уже в
ссылке, но и телогрейка, и номера -- живые, лагерные и приемы -- именно те.
Весь Экибастуз я проходил с номером Щ-232, в последние же месяцы приказали
мне сменить на Щ-262. Эти номера я и вывез тайно из Экибастуза, храню и
сейчас.

3. Дорошевич [[удивился]] на Сахалине, что арестанты снимают шапку перед
начальником тюрьмы. А мы обязаны были снимать при встрече каждого рядового
надзирателя.

4. В Спасске в 1949-м что-то однако хрустнуло. Бригадиров созвали к
"штабу" и велели сложить дубинки. Предложено впредь обходиться без них.

5. Этот доктор Колесников был из числа "экспертов", незадолго до того
подписавших лживые выводы Катынской комиссии (то есть, что не мы убивали там
польских офицеров). За это и посажен он был сюда справедливым Провидением. А
за что властью? Чтоб не проболтался Мавр, дальше стал ненужен.

6. По закону 1886 года работы, вредно действующие на здоровье, не
разрешалось [[даже по выбору]] самих арестантов.

7. Я предвижу волнение читателя и спешу его заверить: все эти Чечев, и
Мишин, и Воробьев, и надзиратель Новгородов живут хорошо; Чечев -- в
Караганде, генерал в отставке. Никто из них не был судим и не будет. А за
что их судить? Ведь они [[просто выполняли приказ]]. Нельзя же их сравнить с
нацистами, которые просто выполняли приказ. А если они делали что' [[сверх]]
приказа -- так ведь от чистоты идеологии, с полной искренностью, просто по
неведению, что Берия, "верный соратник великого Сталина" -- также и агент
международного империализма.

Глава 4. Почему терпели?

Среди моих читателей есть такой образованный Историк-Марксист. Долистав в
своём мягком креслице до этого места, как мы БУР строили, он снимает очки и
похлопывает по странице чем-то плоскеньким, вроде линеечки, и покивывает:

-- Вот-вот. Этому я поверю. А то еще ветерок какой-то революции, черти
собачьи! Никакой революции у вас быть не могло, потому что для этого нужна
историческая закономерность. А вас вот отобрали несколько тысяч так
называемых "политических" -- и что же? Лишенные человеческого вида,
достоинства, семьи, свободы, одежды, еды -- что же вы? Отчего ж вы не
восстали?

-- Мы -- пайку вырабатывали. Вот -- тюрьму строили.

-- Это -- хорошо. Строить вы и должны были! Это -- на пользу народу. Это
-- единственно-верное решение. Но не называйте же себя революционерами,
голубчики! Для революции надо быть связанным с единственно-передовым
классом...

-- Но ведь мы теперь и были все -- рабочие?..

-- Эт-то никакой роли не играет. Это -- объективная придирка. Что такое
за-ко-но-мер-ность, вы представляете?

Да как будто представляю. Честное слово, представляю. Я представляю, что
если многомиллионные лагеря стоят сорок лет -- так вот это и есть
историческая закономерность. Здесь слишком много миллионов и слишком много
лет, чтобы это можно было объяснить капризом Сталина, хитростью Берии,
доверчивостью и наивностью руководящей партии, непрерывно освещённой светом
Передового Учения. Но [этой] закономерностью я уж не буду корить моего
оппонента. Он мило улыбнётся мне и скажет, что мы в данном случае не об этом
говорим, я в сторону ухожу.

А он видит, что я смешался, плохо представляю себе закономерность, и
поясняет:

-- Революционеры вот взяли и смели царизм метлой. Очень просто. А
пропробовал бы царь Николка вот так зажать своих революционеров! А
пропробовал бы он навесить на них номера! А попробовал бы...

-- Верно. Он -- не пробовал. Он не пробовал, и только потому уцелели те,
кто попробовал после него.

-- Да и [не мог] он пробовать! Не мог!

Пожалуй тоже верно: не не хотел -- не мог.

По принятой кадетской (уж не говорю -- социалистической) интерпретации,
вся русская история есть череда тираний. Тирания московских князей. Пять
столетий отечественной деспотии восточного образца и укоренившегося
искреннего рабства. (Ни -- Земских Соборов, ни -- сельского мiра, ни
вольного казачества или северного крестьянства.) Иван ли Грозный, Алексей
Тишайший, Петр Крутой или Екатерина Бархатная -- вплоть до Крымской войны
все цари знали одно: [давить]. Давить своих подданных как жуков, как
гусениц. Ссыльно-каторжный? Так ему откровенно на тело ставили клеймо
печаткою из игл "СК" и приковывали к тачке. Гнул подданных строй, безотказно
был крепок. Бунты и восстания раздавливались неизменно...

Но! но! Раздавливались, да со скидкой! Раздавливались -- это не в нашем
техническом смысле. С наполеоновской войны (с возвращения из Европы)
начиная, прошёл по русскому обществу первый-первый ветерок. И уже его было
достаточно, чтобы царь должен был с ним считаться. Например, [солдаты],
стоявшие в декабристском каре, -- в петлю ни один не попал? не расстрелян ни
один? А у [нас] бы хоть один в живых остался? Ни Пушкина, ни Лермонтова
нельзя было уже просто посадить на [десятку], -- и надо было искать приемы
косвенные. "Где бы ты был 14-го декабря в Петербурге?" -- спросил Николай I
Пушкина. Пушкин ответил искренне: "На Сенатской." И был за это... отпущен
домой! А между тем мы, испытавшие машинно-судебную систему на своей шкуре,
да и наши друзья-прокуроры, прекрасно понимаем, чего стоил ответ Пушкина:
статья 58, пункт 2, вооружённое восстание, а в самом мягком случае через
статью 19-ю (намерение) -- и если не расстрел, то уж никак не меньше
[десятки]. И Пушкины получали в зубы свои сроки, ехали в лагеря и умирали (а
Гумилеву и до лагеря ехать не пришлось, разочлись в подвале).

Крымская война -- изо всех войн счастливейшая для России! -- принесла не
только освобождение крестьян и александровские реформы! -- одновременно с
ними родилась в России величайшая из сил -- [общественное мнение]!

Еще по внешности гноилась и даже расширялась сибирская каторга, как будто
налаживались пересыльные тюрьмы, гнались этапы, заседали суды. Но что это?
-- заседали-заседали, а Вера Засулич, стрелявшая в начальника столичной
полиции (!) -- оправдана??..

[Семь] раз покушались на самого Александра II (Каракозов; *(1) Соловьёв;
близ Александровска; под Курском; взрыв Халтурина; мина Тетерки;
Гриневицкий). Александр 11 с испуганными глазами ходил (кстати, без охраны)
по Петербургу, "как зверь, которого травят" (свидетельства Льва Толстого, он
встретил царя на частной лестнице). *(2) И что же? -- разорил и сослал он
пол-Петербурга, как было после Кирова? Что вы, это и в голову не могло
придти. Применил профилактический массовый террор? Сплошной террор, как в
1918 году? Взял [заложников]? Такого и понятия не было. Посадил
[сомнительных]? Да как это можно?!.. Тысячи казнил? Казнили -- пять человек.
Не осудили за это время и трехсот. (А если бы [одно] такое покушение было на
Сталина -- во сколько миллионов душ оно бы нам обошлось?)

В 1891 году, пишет большевик Ольминский, он был во всех Крестах --
[единственный политический]. Переехав в Москву, опять же был единственный и
в Таганке. Только в Бутырках перед этапом собралось их несколько человек!..

С каждым годом просвещения и свободной литературы невидимое, но страшное
царям общественное мнение росло, а цари не удерживали уже ни поводьев, ни
гривы, и Николаю II досталось держаться за круп и за хвост.

Правда, по засасывающей инерции династии он не понимал требований века и
не имел мужества для действия. В век аэропланов и электричества он всё еще
не имел общественного сознания, он всё еще понимал Россию как свою богатую и
разнообразную вотчину -- для взимания поборов, выращивания жеребцов, для
мобилизации солдат, чтоб иногда повоевать с державным братом Гогенцоллерном.
Но у него и всех его правящих уже не было и решимости бороться за свою
власть. Они уже не давили, а только слегка придавливали и отпускали. Они всё
озирались и прислушивались -- а что скажет общественное мнение? Они
преследовали революционеров ровно настолько, чтобы сознакомить их в тюрьмах,
закалить, создать ореол вокруг их голов. Мы-то теперь, имея подлинную
линейку для измерения масштабов, можем смело утверждать, что царское
правительство не преследовало, а бережно [лелеяло] революционеров, себе на
погибель. Нерешительность, половинчатость, слабость царского правительства
ясно видны всякому, кто испытал на себе судебную систему [безотказную].