кивнул на папку, - самолично...
Столыпин, тяжело скрывая ярость, внезапно в нем вспыхнувшую. - Гарантии
есть?!
он кивнул на папку, - без внимания, я вам обещаю... Но для этого и вы
должны помочь мне: я должен знать, каких внешнеполитических поворотов
можно ожидать в ближайшем будущем. Эсеры на это очень быстро реагируют...
Азефу; начал считать дни; без Евно как без рук, на него вся надежда.
пояснил, что у меня три дня времени на указание нужных свидетелей; дело
будет слушаться не ранее августа.
должны были бы освободить, если бы можно было ждать приговора, зависящего
не от произвола и настроения судей, а от юридических доказательств. Я,
впрочем, совершенно не рассчитываю на освобождение. Возможно, состряпают
новое дело в военном суде, а если почему-либо не сделают это теперь, то в
случае оправдания Судебной палатой предъявят новое обвинение на основании
тех бумаг, которые были найдены у меня в последний раз...
арестованная четыре месяца назад. Поет. Ей разрешают петь. Молодая, она
напоминает ребенка.
сладко было умирать.
понять, и тем не менее она все время зовет меня своим стуком; видно, места
себе найти не может. Недавно она мне вновь простучала: "Дайте совет, что
делать, чтобы мне не было так тоскливо".
в состоянии ни переносить, ни примириться с господствующим здесь режимом.
большой скандал.
революция!" - и пела "Красное знамя". Все были взволнованы, колебались,
петь ли, поддержать ли ее; никто не желал показаться трусом, но для того,
чтобы петь, каждый должен был насиловать себя: такая бесцельная,
неизвестно для чего затеянная демонстрация не могла вызвать сочувствия...
Тюрьма молчала...
с жандармами вносят в нашу жизнь нечто постороннее, чуждое, а вместе с тем
дорогое, желанное, но - не здесь. Чего хочет эта девушка, почему нарушает
покой?
ребенка, заперли здесь, когда ей следовало еще оставаться под опекой
матери, когда ей впору играть, как играют дети?!" А может быть, у нее нет
матери и она вынуждена бороться за кусок хлеба? Этот ужасный строй
заставил ее принять деятельное участие в революции, а теперь мстит ей за
это. А сколько таких - с детства обреченных на жалкое, нечеловеческое
существование? Сколько людей, чувства которых извращены, которые обречены
на то, чтобы никогда, даже во сне, не увидеть подлинного счастья и радости
жизни! А ведь в природе человека есть способность чувствовать и
воспринимать счастье! Горсть людей лишила этой способности миллионы,
исковеркав и развратив самое себя; остались только "безумие и ужас", "ужас
и безумие" или роскошь и удовольствия, находимые в возбуждении себя
алкоголем, властью, религиозным мистицизмом. Не стоило бы жить, если бы
человечество не озарялось звездой социализма, звездой будущего.
Таково уж это "я"...
павильон дрожал, ярко блиставшие молнии прорывали мрак, их розовые
отблески проникали в мою камеру; дождь лил как из ведра, а ветер качал
дерево за окном, ударялся в стены, стучал и выл. Теперь тихо; равнодушно
глядит затуманенная луна; не слышно ни шагов часового, ни жандарма, ни
пения соседки, ни бряцания кандалов.
издали доносятся свистки паровоза. Грусть входит в душу. Но это не грусть
узника. И на воле такая грусть иногда незаметно овладевала мною - грусть
существования, тоска по чему-то неуловимому, но вместе с тем необходимому
для жизни как воздух и любовь.
соседка Ганка приветствовала каждого из них возгласом: "Да здравствует
революция!"
возможно, к виселице.
к смерти.
этим другой рукой написано: "Заменили веревку 10-ю годами каторги. Теперь
другое дело:
брат приговорен к смерти. Вечером она мне простучала: "Сегодня, может
быть, его повесят, разрешат ли мне попрощаться с ним? Я остаюсь
одна-одинехонька. А может быть, они выполнят свою угрозу и меня тоже
повесят. А он такой молодой.
она несчастное дитя, что мне жаль ее, что мы должны перенести вс". А она
ответила, что не знает, стоит ли теперь жить. Когда эта ужасная смерть
похищает кого-нибудь из близких, нельзя освободиться от этой мысли,
убежать, забыть; эта мысль постоянно возвращается; стоишь у пропасти
ужаса, становишься беспомощным, бессильным, безумным.
тяжелые шаги солдата. Он подошел к моему окну и прильнул лицом к стеклу,
не побоялся...
Скучно вам?
чувств и мыслей. В этом проклятом здании, от тех, чей сам вид раздражает и
вызывает ненависть, услышать слова, напоминающие великую идею, ее
жизненность и нашу связь - узников - с теми, кого в настоящее время
заставляют нас убивать!
разбудила умы и сердца, вдохнула в них надежду и указала цель. Этого
никакая сила не в состоянии вырвать! И если мы в настоящее время, видя,
как ширится зло, с каким цинизмом из-за жалкой наживы люди убивают людей,
приходим иной раз в отчаяние, то это ужаснейшее заблуждение. Мы в этих
случаях не видим дальше своего носа, не сознаем самого процесса
воскресения людей из мертвых. Японская война выявила ужасную
дезорганизацию и развал русской армии, а революция только обнажила зло,
разъедающее общество. И это зло должно было обнаружиться для того, чтобы
погибнуть. И это будет!
солдат-служителей и жандармов-ключников. Но мы лишены возможности
добраться до их сердца и мысли. Всякий разговор с ними воспрещен. Да и в
разговоре не за что зацепиться. С жандармами мы встречаемся как враги,
солдат мы только видим.
коридоре три жандарма сменяются ежедневно каждые четыре часа. Каждый
жандарм попадает в один и тот же коридор раз в десять - пятнадцать дней.
При таких условиях трудно узнать, кто из них проще и доступнее. Независимо
от этого у них много работы: то они водят нас по одному в уборную, то на
прогулку, то на свидание, то открывают дверь, когда солдат-служитель
вносит обед, подметает камеру, приносит чай, хлеб, ужин, уносит лампу.
После этого жандармы, водящие нас на прогулку, направляются на другую
службу. От этого они часто грубы, злы, видят в нас врагов, пытаются
сократить время прогулки и досадить нам.
Они часто заглядывают через "глазок", заставляют долго ждать открытия
дверей, когда им стучат. Остальные просто устали: чувствуется, что они
боятся начальства и тяготятся строгой дисциплиной. Мне известны случаи
даже сочувствия с их стороны.
же обратился к другому жандарму, проходившему мимо моей камеры, и сказал:
показалось, что жандарм собирается прекратить прогулку и повести меня
обратно в камеру; когда я обратил его внимание на то, что осталась еще
одна минута (часы висят на заборе в стеклянном шкафу), он возмутился тем,
что я мог его заподозрить в желании отнять у меня минуту прогулки. Это
было им сказано таким дружелюбным тоном, что, сконфузившись, я ответил:
Конюшевский Владислав
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Майер Стефани
Громыко Ольга