Чтение 249–й страницы книги ~Граф Монте-Кристо~

Андреа, разъезжая по окрестностям Парижа, однажды в ней ночевал, он
вспомнил о "Колоколе и Бутылке", окинул взглядом площадь, увидал при
свете фонаря путеводную вывеску и, отпустив мальчика, которому отдал всю
имевшуюся у него мелочь, постучал в дверь, справедливо рассудив, что у
него впереди еще часа четыре и что ему не мешает подкрепиться хорошим
ужином и крепким сном.

Ему отворил слуга.

- Я пришел из Сен-Жан-о-Буа, я там обедал, - сказал Андреа. - Я расс-
читывал на дилижанс, который проезжает в полночь, но я заблудился, как
дурак, и целых четыре часа кружил по лесу. Дайте мне одну из комнат, ко-
торые выходят во двор, и пусть мне принесут холодного цыпленка и бутылку
бордо.

Слуга ничего не заподозрил; Андреа говорил совершенно спокойно, держа
руки в карманах пальто, с сигаретой во рту; платье его было элегантно,
борода подстрижена, обувь безукоризненна; он имел вид запоздалого горо-
жанина.

Пока слуга готовил ему комнату, вошла хозяйка гостиницы; Андреа
встретил ее самой обворожительной улыбкой и спросил, не может ли он по-
лучить 3-й номер, который он занимал в свой последний приезд в Компьень;
к сожалению, 3-й номер оказался занят молодым человеком, путешествующим
с сестрой.

Андреа выразил живейшее огорчение и утешился только тогда, когда хо-
зяйка уверила его, что 7-й номер, который ему приготовляют, расположен
совершенно так же, как и 3-й; грея ноги у камина и беседуя о последних
скачках в Шантильи, он ожидал, пока придут сказать, что комната готова.

Андреа недаром вспомнил о комнатах, выходящих во двор; двор гостиницы
"Колокол", с тройным рядом галерей, придающих ему вид зрительной залы, с
жасмином и ломоносом, вьющимися, как естественное украшение, вокруг лег-
ких колоннад, - один из самых прелестных дворов, какой только может быть
у гостиницы.

Цыпленок был свежий, вино старое, огонь весело потрескивал; Андреа
сам удивился, что ест с таким аппетитом, как будто ничего не произошло.

Затем он лег и тотчас же заснул неодолимым сном, как засыпает человек
в двадцать лет, даже когда у него совесть нечиста.

Впрочем, мы должны сознаться, что, хотя Андреа и мог бы чувствовать
угрызения совести, он их не чувствовал.

Вот каков был план Андреа, вселивший в него такую уверенность.

Он встанет с рассветом, выйдет из гостиницы, добросовестнейшим обра-
зом заплатив по счету, доберется до леса, поселится у какого-нибудь
крестьянина под предлогом занятий живописью, раздобудет одежду дровосека
и топор, сменит облик светского льва на облик рабочего; потом, когда ру-
ки его почернеют, волосы потемнеют от свинцового гребня, лицо покроется
загаром, наведенным по способу, которому его когда-то научили товарищи в
Тулоне, он проберется лесом к ближайшей границе, шагая ночью, высыпаясь
днем в чащах и оврагах и приближаясь к населенным местам лишь изредка,
чтобы купить хлеба.

Перейдя границу, он превратит бриллианты в деньги, стоимость их при-
соединит к десятку кредитных билетов, которые он на всякий случай всегда
имел при себе, и у него, таким образом, наберется как-никак пятьдесят
тысяч ливров, что на худой конец не так уж плохо.

Вдобавок он очень рассчитывал на то, что Данглары постараются рассе-
ять молву о постигшей их неудаче.

Вот что, помимо усталости, помогло Андреа так быстро и крепко зас-
нуть.

Впрочем, чтобы проснуться возможно раньше, Андреа не закрыл ставней,
а только запер дверь на задвижку и оставил раскрытым на ночном столике
свой острый нож, прекрасный закал которого был им испытан и с которым он
никогда не расставался.

Около семи часов утра Андреа был разбужен теплым и ярким солнечным
лучом, скользнувшим по его лицу.

Во всяком правильно работающем мозгу господствующая мысль, а таковая
всегда имеется, засыпает последней и первая озаряет пробуждающееся соз-
нание.

Андреа не успел еще вполне открыть глаза, как господствующая мысль
уже овладела им и подсказывала ему, что он спал слишком долго.

Он соскочил с кровати и подбежал к окну.

По двору шел жандарм.

Жандарм вообще одно из самых примечательных явлении на свете, даже
для самых безгрешных людей; но для пугливой совести, имеющей основания
быть таковой, желтый, синий и белый цвет его мундира - самые зловещие
цвета на свете.

- Почему жандарм? - спросил себя Андреа.

И тут же сам себе ответил, с той логикой, которую читатель мог уже
подметить в нем:

- Нет ничего странного в том, что жандарм пришел в гостиницу: но пора
одеваться.

И он оделся с быстротой, от которой его не отучил лакей за несколько
месяцев светской жизни, проведенных им в Париже.

- Ладно, - говорил Андреа, одеваясь, - я подожду, пока он уйдет; а
когда он уйдет, я улизну.

С этими словами, он, уже одетый, осторожно подошел к окну и вторично
поднял кисейную занавеску.

Но не только первый жандарм не ушел, а появился еще второй синий,
желтый и белый мундир у единственной лестницы, по которой Андреа мог
спуститься, между тем как третий, верхом, с ружьем в руке, охранял
единственные ворота, через которые он мог выйти на улицу.

Этот третий жандарм был в высшей степени знаменателен, поэтому перед
ним теснились любопытные, плотно загораживая ворота.

"Меня ищут! - было первой мыслью Андреа. - Ах, черт!"

Он побледнел и беспокойно осмотрелся.

Его комната, как и все комнаты этого этажа, имела выход только на на-
ружную галерею, открытую всем взглядам.

"Я погиб!" - было его второй мыслью.

В самом деле для человека в положении Андреа арест означал суд, при-
говор, смерть, - смерть без пощады и без отлагательств.

Он судорожно сжал голову руками.

В этот миг он чуть с ума не сошел от страха.

Но вскоре в вихре мыслей, бушевавших в его голове, блеснула надежда;
слабая улыбка тронула его побледневшие губы.

Он оглядел Комнату; все, что ему было нужно, оказалось на письменном
столе: перо, чернила и бумага.

Он обмакнул перо в чернила и рукой, которую он принудил быть твердой,
написал на первой странице следующие строки:

"У меня нет денег, чтобы заплатить по счету, но я честный человек. Я
оставляю в залог эту булавку, которая в десять раз превышает мой долг.
Пусть мне простят мое бегство: мне было стыдно".

Он вынул из галстука булавку и положил ее на листок.

Затем, вместо того чтобы оставить дверь запертой, оп отпер задвижку,
даже приотворил дверь, как будто, уходя, он забыл ее прикрыть, влез в
камин, как человек, привыкший к такого рода гимнастике, притянул к себе
бумажный экран, изображавший Ахилла у Деидамии, замел ногами свои следы
на золе и начал подниматься по изогнутой трубе, представлявшей последний
путь к спасению, на который он еще мог рассчитывать.

В это самое время первый жандарм, замеченный Андреа, поднимался по
лестнице в сопровождении полицейского комиссара, лестницу охранял второй
жандарм, который в свою очередь мог ожидать поддержки от жандарма, кара-
улившего у ворот.

Вот каким обстоятельствам Андреа был обязан этим визитом, которого он
с таким трудом старался избежать.

С раннего утра парижский телеграф заработал во всех направлениях, и
во всех окрестных городах и селениях, тотчас же извещенных, были подняты
на ноги власти и брошена вооруженная сила на розыски убийцы Кадрусса.

Компьень, королевская резиденция, Компьень, излюбленное место охоты,
Компьень, гарнизонный город, кишит чиновниками, жандармами и полицейски-
ми комиссарами; тотчас же по получении телеграфного приказа начались об-
лавы, и так как гостиница "Колокол и Бутылка" - первая гостиница в горо-
де, то естественно начали с нее.

К тому же согласно донесению часовых, которые в эту ночь охраняли ра-
тушу, - а ратуша примыкает к гостинице "Колокол", - в эту гостиницу
ночью прибыло несколько приезжих.

Часовой, который сменился в шесть часов утра, припомнил даже, что,
как только он занял пост, то есть в самом начале пятого, он увидел моло-
дого человека на белой лошади, с крестьянским мальчиком позади; молодой
человек спешился на площади и, отпустив мальчика с лошадью, постучался в
"Колокол", куда его и впустили.

На этого позднего путника и пало подозрение.

Этот путник был не кто иной, как Андреа.

На основании этих данных полицейский комиссар и жандармский ун-
тер-офицер и направились к двери Андреа.

Дверь оказалась приотворенной.

- Ого, - сказал жандарм, старая лиса, искушенная во всяческих улов-
ках, - плохой признак - открытая дверь! Я предпочел бы видеть ее запер-
той на три замка!

И в самом деле, записка и булавка, оставленные Андреа на столе, подт-
верждали, или, вернее, указывали на печальную истину.

Андреа сбежал.

Мы говорим "указывали", потому что жандарм был не из тех людей, кото-
рые довольствуются первым попавшимся объяснением.

Он осмотрелся, заглянул под кровать, откинул штору, открыл шкафы и,
наконец, подошел к камину.