вывести образ жандарма или городового хотя бы с долей симпатии -- есть
черносотенное подхалимство. Когда не только пожать им руку, не только быть с
ними знакомыми, не только кивнуть им на улице, но даже рукавом коснуться на
тротуаре казался уже позор!
руководят... художественной литературой и культурой. Они велят воспевать
[их] -- как легендарных героев. И это называется у нас почему-то
патриотизмом!
ясно, что оно может составиться только из взаимно-влиящих индивидуальных
мнений, выражаемых свободно и совершенно независимо от мнения
правительственного или партийного.
[никакой] гарантии, что всё многомиллионное беспричинное уничтожение не
повторится вновь, -- что оно не начнётся любой ночью, каждой ночью -- вот
этой самой ночью, первой за сегодняшним днём.
[враги услышат]! во-вторых -- зачем так расширительно? Ведь вопрос стоял
гораздо у'же: не -- почему нас [сажали]? и не -- почему терпели это
беззаконие остающиеся на [воле]? Они, как известно, ни о чём не
[догадывались], они [просто верили] (партии), *(16), что раз целые народы
ссылают в 24 часа -- значит, виноваты народы. Вопрос в другом: почему уже в
лагере, где мы могли бы и [догадаться], почему мы [[там]] голодали, гнулись,
терпели и не боролись? Им, не ходившим под конвоем, имевшим свободу рук и
ног, простительно было и не бороться -- не могли ж они жертвовать семьями,
положением, зарплатой, гонорарами. Зато теперь они печатают критические
рассуждения и упрекают нас, почему [[мы]], когда нам нечего было терять,
держались за пайку и не боролись?
было общественного мнения [на воле].
которому его подвергли? Очевидно, вот они:
можно втолковать), что первые два способа имеют силу (и тюремщики боятся их)
[только] из-за общественного мнения! Без этого смеются они нам в лицо на
наши протесты и голодовки!
как Дзержинский, и тем добиться своих требований. Но это только при
общественном мнении. А без него -- кляп тебе в рот и еще за казённую рубаху
будешь платить!
века. Политическим объявили, что отныне они подлежат телесным наказаниям.
Надежду Сегеду (она дала пощёчину коменданту.. чтобы вынудить его уйти в
отставку!) должны сечь первой. Она принимает яд и умирает, чтоб только не
подвергнуться розгам! Вслед за ней отравляются еще три женщины -- и умирают!
В мужском бараке вызываются покончить с собой 14 добровольцев, но не всем
удаётся. *(17) В результате телесные наказания начисто навсегда отменены!
Расчет политических был: устрашить тюремное начальство. Ведь известие о
карийской трагедии дойдет до России, до всего мира.
презрения. Дать пощёчину вольному коменданту? Да еще когда оскорбили [не
тебя?] И что такого страшного, если немножко всыпят в задницу? Так зато
останешься жить! А зачем еще подруги принимают яд? А зачем еще 14 мужчин?
Ведь жизнь даётся нам один только раз! и важен результат! Кормят, поят --
зачем расставаться с жизнью? А может, амнистию дадут, может, зачёты введут?
б даже мы сейчас воспряли и возвысились -- и 4 женщины и 14 мужиков -- мы
все были бы расстреляны прежде, чем достали бы яд. (Да и откуда может быть
яд в советской тюрьме?) А кто поспел бы отравиться -- только облегчил бы
задачу начальства. А остальным как раз бы вкатили розог за недонесение. И
уж, конечно, слух о происшествии не растёкся бы даже за зону.
растёкся, то недалеко, глухой, газетами не подтверждённый, стукачами
нанюхиваемый -- всё равно, что и никакого. Общественного возмущения -- не
возникло бы! А чего ж тогда и бояться? А зачем тогда к нашим протестам
прислушиваться? Хотите травиться -- травитесь.
из царских тюрем. Все эти побеги, заметим, руководились и осуществлялись с
[воли] -- другими революционерами, однопартийцами бегущих, и еще по мелочам
с помощью многих сочувствующих. Как при самом побеге, так и при дальнейшем
схороне и переправе бежавших участвовало много лиц ("Ага! -- поймал меня
Историк-Марксист. -- Потому что население было за революционеров и будущее
-- за них!" -- "А может быть, -- возражу я скромно, -- еще и потому, что это
была весёлая неподсудная игра? -- махнуть платочком из окна, дать беглецу
переночевать в вашей спальне, загримировать его? За это ведь не судили.
Сбежал из ссылки Петр Лавров -- так вологодский губернатор (Хоминский)...
его гражданской жене выдал свидетельство на отъезд -- догонять любимого...
Даже вон за изготовление паспортов ссылали на собственный хутор. Люди [не
боялись] -- вы из опыта знаете, что это такое? Кстати, как получилось, что
вы не [сидели]?" -- "А это знаете, была [лотерея]...")
школе "Мать" Горького и, может быть, кто-нибудь запомнил рассказ о порядках
в нижегородской тюрьме: у надзирателей заржавели пистолеты, они забивают ими
гвозди в стенку, никаких трудностей нет приставить к тюремной стене лестницу
и спокойно уйти на волю. А вот что пишет крупный полицейский чиновник
Ратаев: "Ссылка существовала только на бумаге. Тюрьмы не существовало вовсе.
При тогдашнем тюремном режиме революционер, попавший в тюрьму,
беспрепятственно продолжал свою прежнюю деятельность... Киевский
революционный комитет, сидевший в полном составе в киевской тюрьме,
руководил в городе забастовкой и выпускал воззвания." *(18)
царской каторги, -- но о таких отчаянных побегах, с шансами один против ста
тысяч, какие бывали с каторги нашей, я оттуда не наслышан. Очевидно, не было
надобности каторжанам рисковать: им не грозила преждевременная смерть от
истощения на тяжелой работе, им не грозило незаслуженное наращение срока;
вторую половину срока они должны были отбывать в ссылке, и откладывали побег
на то время.
были отметки в полиции, слаб надзор, никаких опер-постов по дороге; не было
и ежедневной почти полицейской привязанности к месту работы; были деньги
(или их могли прислать), места ссылки не были очень удалены от больших рек и
дорог; опять-таки ничто не грозило тем, кто помогал беглецу, да и самому
беглецу не грозил ни застрел при поимке, ни избиение, ни двадцать лет
каторжных работ, как у нас. Пойманного обычно водворяли на прежнее место с
прежним сроком. Только и всего. Игра беспроигрышная. Отъезд Фастенко за
границу (ч. 1, гл. 5) типичен для этих предприятий. Но еще может быть
типичнее -- побег из Туруханского края анархиста А. П. Уланского. Во время
побега ему достаточно было в Киеве зайти в студенческую читальню и спросить
"Что такое прогресс" Михайловского -- как студенты его накормили, дали
ночлег и денег на билет. А заграницу он бежал так: просто пошёл по трапу
иностранного парохода -- ведь там патруль МВД не стоял! -- и пригрелся у
кочегарки. Но еще чудней: во время войны 14 года, он добровольно вернулся в
Россию и в Туруханскую ссылку! Иностранный шпион? Расстрелять? Говори,
гадина, кто тебя завербовал? Нет. Приговор мирового судьи: за трёхлетнее
заграничное отсутствие -- или 3 рубля штрафу или 1 день ареста! Три рубля
были большие деньги, и Улановский предпочёл 1 день ареста.
брёвнами и кончая жертвенными, безумными, безнадёжными рывками из
позднесталинских лагерей (им посвящаются дальше несколько глав), -- наши
побеги были затеями великанов, но великанов обречённых. Столько смелости,
столько выдумки, столько воли никогда не тратилось на побеги дореволюционных
лет, -- но те побеги легко удавались, а наши почти никогда.
как настроено население. А наше население [боялось] помогать или даже
[продавало] беглецов -- корыстно или идейно.
тысяч человек -- история наших трёх революций не знала их вовсе.
самым ничтожным результатам.
мятеж даже в огромном лагере -- не имеет никакого пути развития.
Вы прочтёте, что мы совсем не терпели.
Нортон Андрэ
Адамов Григорий
Лукьяненко Сергей
Муркок Майкл
Ильин Андрей
Березин Федор