"Всякие бывают среди вас".
друг с другом и со служителями исключительно шепотом. Когда в камеру
заходит кто-нибудь из начальства, жандарм закрывает двери, чтобы другие
заключенные не слышали голосов. Жандарм не имеет права разговаривать с
заключенным и войти к нему в камеру; за солдатом-служителем наблюдает
жандарм-ключник, чтобы тот ни единым словом не обменялся с заключенным.
Если мне что-либо нужно от служителя, я должен обратиться за этим не к
нему, а к жандарму. В коридоре постланы мягкие дорожки, так что шагов не
слышно. Из коридора проникает иной раз в камеру только шепот жандарма,
скрежет задвижки и треск замка.
эту могильную таинственную тишину. Эта тишина давит каждого и подчиняет
себе - и нас и жандармов. Однажды я сделал замечание жандарму, что ему не
следует будить меня на прогулку, как он это сделал в этот день утром,
добавив при этом, что я когда-нибудь устрою по этому поводу скандал. Я был
спокоен, но даже при этом небольшом заявлении я чувствовал какую-то дрожь.
Жандарм, как я заметил, тоже не мог свободно объясниться. Когда же
кто-нибудь из нас, преодолев себя, свободно скажет несколько слов или иной
раз запоет или искренне захохочет, - точно блеснет луч света. Это
чувствуют и жандармы.
трудно различить отдельные звуки, - это дыхание жизни, солнца, дождя,
города, извозчиков, солдатского марша. В этот шум жизни по временам
вплетается свободный голос детей, грубый громкий смех, шутки, ругань и
голоса жандармов и солдат; в другой раз гремящая военная музыка, пение
солдат, орущих во все горло, а иной раз тягучий звук гармошки... По ночам
доносятся свистки паровозов, шум мчащихся поездов. А когда тихий ветер
шевелит листья, кажется, что это мягкий шелест леса или журчание ручья. Но
все эти звуки лишь усиливают внутреннюю тишину и часто вызывают
раздражение и даже бешенство, постоянно напоминая, что ты не умер, что эти
звуки проникают из-за решетки в окно, через которое живой внешний мир
виден лишь расплывчатым светлым пятном. И тем не менее если бы совершенно
не было этих слуховых впечатлений, то было бы, пожалуй, еще хуже.
Видзей.
дядя".
очень рад, что их видел. Я их очень люблю. Они мне принесли цветы,
которые теперь красуются на моем столе. Жена брата радовалась, что у меня
хороший вид, и я уверял ее, что мне здесь хорошо и весело. Я сказал ей,
что, вероятно, меня ожидает каторга".
которую ей передал Вацлав Боровский; Дзержинский не смог сдержать улыбку:
ему стало ясно, что дело против Азефа началось.
и его друзьям, бежал из Варшавы, заметив за собой слежку. Скрыться помогли
т о в а р и щ и - через Закопаны ушел в Вену; оттуда отправился в Париж и,
устроившись ночным портье в отеле "Фридланд", снял мансарду на Монмартре
(без умывальника, туалета и зеркала). Первый месяц отсыпался; поначалу
мучали кошмары - постоянно видел желтоватое, нездоровое лицо полковника
Глазова, его мертвые глаза и, вскакивая с узенькой деревянной койки, махал
руками над головою, стараясь оттолкнуть от себя недруга.
красочными, пасторальными, повторявшими прожитой день: видел прогулки по
набережной Сены мимо лотков букинистов, отдохновение за столиком открытого
кафешки на Монпарнасе, когда можно взять "эвиан" и просидеть со стаканом
безвкусной минеральной воды хоть полдня, наблюдая прохожих; ни им до тебя
нет дела, ни тебе до них, вот жизнь, а?!
тому, как легко здесь можно записаться в читальню - никаких паспортов или
бланков от столоначальника: внес аванс и сиди себе в зале весь день!
Уплатил еще побольше - бери книги на дом... Хоть и Наполеон корежил
страну, и Тьер старался, и коммунаров стреляли, а все равно раз обретенную
свободу изничтожить до конца невозможно, память о воле не поддается
изъятию, только многовековой самовластный террор забывается, словно
мгновенно пережитый ужас.
самым внимательным образом; лишний раз подивился тупости петербургских
властей, которые видели главную угрозу двору со стороны эсеровских
бомбистов, а надеждой трона считали правых националистов, захлебывавшихся
от истерического кликушества по поводу величия традиций и незыблемости
особой духовности "третьего Рима"; вольные или невольные провокаторы,
думал Турчанинов, каково такое слушать инородцам? Вот тебе и дашнаки тут
как тут: "Лишь армяне самая великая нация"; поляки: "Мы прародители
славянского аристократизма", евреи: "Только "пао-лей-цион" и "бунд" дадут
счастье нашему народу"; да уж и Украина стала отмечать своих адептов,
"положивших жизнь на борьбу за с а м о с т и й н о с т ь". А что говорить
про латышей с литовцами?!
проповедью социальной справедливости, свободы и братства народов несла в
себе организованную, постоянно растущую угрозу самовластью.
террором, бороться было легче, чем с энциклопедизмом эсдеков, с ясной
программой и твердой линией, которая, в отличие от эсеровской, легко
корректировалась ЦК - в зависимости от постоянных изменений общественной
жизни России. Власть предержащие в Петербурге - даже если бы и решились -
просто-напросто не были готовы к диалогу с социал-демократией; что могли
противоположить эрудиции выдающихся теоретиков старые деды и молодые
волкодавы, лишенные понимания истории и страшащиеся фундаментальных основ
политической экономии как черт ладана?!
пятом, когда он столкнулся с Дзержинским лицом к лицу; Джордано Бруно
можно было сжечь, но ведь идея не боится пламени; раз сформулированная,
она становится вечной категорией, ее торжество - вопрос времени; идиотизм
инквизиции, как бы ужасен ни был, понятие преходящее, тогда как
опережающая шаблонность представлений, бытующих в данный исторический
период, - категория постоянная; раз мысль с о с т о я л а с ь, значит, с о
с т о я л а с ь, она рано или поздно о б р е ч е н а на победу над тем,
что изжило себя.
раз горестно подумал о несчастной России, которую ждут горькие времена;
стоять в стороне - преступно по отношению к моему доброму, доверчивому,
терпеливому, талантливому народу; единственная возможность принести ему
пользу, хоть как-то реализовав себя, - возобновить контакт с поляком
Дзержинским. Иного пути нет.
когда прощались в Варшаве, видимо, не дошло, хотя было совершенно
безобидным по содержанию. Второе также осталось безответным.
весточкой от милого "Анджея", осведомлялся, как тот устроился, не нужна ли
помощь с "учебниками", советовал посещать лекции парижской профессуры,
связанные с "абстрактными науками", и сообщал, что "Мацей" ныне довольно
часто занимается "математикой" в "технологичке", прилежен точным наукам,
"вы его помните, он провожал вас на железную дорогу".
именно он отвез меня на вокзал, чтобы передать тем, которые затем
переправили через границу в Татрах. Нашел его легко, в библиотеке
"технологички", потянулся было с объятием, но Рыдз тактично уклонился;
руку тем не менее пожал крепко, дружески.
Турчанинов.
матерчатую сумку свои книги. - Пошли выпьем кофе. Угощаю я, мама перевела
денег...
товарищам.
банкирша... Так что с ней все в порядке. Кстати, Юзеф просил вас взять еще
один псевдоним - на всякий случай. Он предложил "Ядзя". Не возражаете?
когда дело особенно секретное и отлагательств не терпит.
поинтересовался:
для меня деликатесом.
Акунин Борис
Контровский Владимир
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Сапковский Анджей
Афанасьев Роман