банке, - подумаешь какая важность! Мужчины вечно напускают на себя
таинственность по пустякам. Я хочу остаться. Я сегодня очень хорошенькая.
Посмотри на меня, Мариус.
Мариуса. Словно молния сверкнула между этими двумя существами. То, что здесь
присутствовало третье лицо, не имело значения.
оправляя складки своего пеньюара, - я остаюсь.
закончить.
вы, отец, так и не заступились за меня. Господин супруг, господин отец, вы -
тираны. Сейчас я все расскажу дедушке. Если вы думаете, что я вернусь и
стану просить, унижаться, вы ошибаетесь. Я горда. Теперь я подожду, пока вы
сами придете. Вы увидите, как вам будет скучно без меня. Я ухожу, так вам и
надо.
ее свежее, румяное личико, и она крикнула:
взгляд, он заговорил:
не подумал об этом! На одно у человека хватает сил, на другое нет. Сударь!
Заклинаю вас, молю вас, сударь, поклянитесь мне всем святым, что не скажете
ей ничего. Разве не достаточно того, что вы сами знаете все? Я мог бы никем
не принуждаемый, по собственной воле сказать об этом кому угодно, целой
вселенной, мне это безразлично. Но она, она не должна знать ничего. Это
ужаснет ее. Каторжник, подумайте! Пришлось бы объяснить ей, сказать: "Это
человек, который был на галерах". Она видела однажды, как проходила партия
каторжников. Боже мой, боже!
ни звука, но плечи его вздрагивали, и видно было, что он плакал. Безмолвные
слезы - страшные слезы.
словно пробежала судорога, он откинулся на спинку кресла, как бы для того,
чтобы перевести дыхание, руки его повисли, и Мариус увидел его залитое
слезами лицо, услышал шепот, такой тихий, что казалось, он исходил из
бездонной глубины:
свыкнуться с ужасной новостью, постепенно поверить в эту истину, видеть, как
мало-помалу каторжник заслоняет от него г-на Фошлевана, и наконец прийти к
сознанию пропасти, которая внезапно разверзлась между ним и этим человеком.
Но он добавил:
имущества, которое вы так честно и в такой неприкосновенности возвратили.
Это свидетельствует о вашей высокой порядочности. Было бы вполне
справедливо, чтобы за это вы получили вознаграждение. Назначьте сами нужную
сумму, она будет вам выплачена. Не бойтесь, что она покажется слишком
высокой.
пальца ноготь большого, затем, повысив голос, произнес:
Беззвучно, почти не дыша, он сказал, вернее пролепетал:
Козетты- что я больше не должен ее видеть?
Вальжан распахнул ее шире, чтобы пройти, постоял неподвижно с минуту, потом
снова затворил дверь и обернулся к Мариусу.
сухи, и в них пылал какой-то скорбный огонь. Голос его стал до странности
спокоен.
необходимо. Если бы для меня не было так важно видеть Козетту, я не сделал
бы вам того признания, которое вы слышали, я просто уехал бы. Но я хотел
остаться там, где Козетта, хотел ее видеть, вот почему я должен был честно
вам все рассказать. Вы следите за моей мыслью? Это ведь так понятно! Видите
ли, уже девять лет, как она со мною. Сначала мы жили в той лачуге на
бульваре, потом в монастыре, потом возле Люксембургского сада. Там, где вы
увидели ее впервые. Помните ее синюю бархатную шляпку? Затем мы переехали в
квартал Инвалидов, на улицу Плюме, у нас был сад за решеткой. Я жил на
заднем дворике, откуда мне слышно было ее фортепьяно. Вот и вся моя жизнь.
Мы никогда не разлучались. Это длилось девять лет и несколько месяцев. Я
заменял ей отца, она была мое дитя. Не знаю, понимаете ли вы меня, господин
Понмерси, но уйти сейчас, не видеть ее больше, не говорить с нею больше,
лишиться всего - это было бы слишком тяжко. Если вы не найдете в том ничего
дурного, я буду приходить иногда к Козетте. Я не приходил бы часто. Не
оставался бы надолго. Вы распорядились бы, чтобы меня принимали в маленькой
нижней зале. В первом этаже. Я входил бы, конечно, с черного крыльца,
которым ходят ваши слуги, хотя боюсь, это вызвало бы толки. Лучше, пожалуй,
проходить через парадное. Право же, сударь, мне очень хотелось бы время от
времени видеться с Козеттой. Так редко, как только вы пожелаете. Вообразите
себя на моем месте, - кроме нее, у меня ничего нет в жизни. А потом, надо
быть осторожным. Если бы я перестал приходить совсем, это произвело бы
дурное впечатление, это сочли бы странным. Вот что: я мог бы, например,
приходить по вечерам, когда совсем стемнеет.
вас ждать.
дверей, и эти два человека расстались.
Глава вторая. КАКИЕ НЕЯСНОСТИ МОГУТ ТАИТЬСЯ В РАЗОБЛАЧЕНИИ
возле которого он видел Козетту, отныне стало ему понятным. В этой личности
было нечто загадочное, о чем давно предупреждал его инстинкт. Загадка эта
была последней ступенью позора - каторгой. Господин Фошлеван оказался
каторжником Жаном Вальжаном.
равно, что обнаружить скорпиона в гнезде горлицы.
Считать ли это свершившимся фактом? Был ли обязан Мариус, вступив в брак,
признать этого человека? Неужели тут ничего нельзя поделать?
пусть наслаждается он великим, блаженнейшим часом своей жизни - разделенной
любовью, такой удар заставил бы содрогнуться даже архангела, погруженного в
экстаз, даже героя в ореоле его славы.
не следует ли ему упрекнуть себя самого? Не изменило ли ему внутреннее
чутье? Не проявил ли он невольного легкомыслия? До некоторой степени,
пожалуй. Не пустился ли он слишком опрометчиво в это любовное приключение,
закончившееся браком с Козеттой, даже не наведя справок о ее родных? Именно
таким путем, заставляя нас последовательно уяснять наши поступки, жизнь
мало-помалу умудряет нас. Он видел теперь склонную к мечтательности и
фантазиям сторону своего характеpa, подобную скрытому от глаз облаку,
которое у многих натур, при пароксизмах страсти и боли, меняет температуру
души, сгущается и, заполняя человека целиком, помрачает его сознание. Мы не
раз уже указывали на эту характерную особенность личности Мариуса. Он
вспоминал, что на улице Плюме, в течение упоительных шести или семи недель,
опьяненный любовью, он даже ни разу не говорил Козетте о драме в доме Горбо
и о странном поведении потерпевшего, который упорно молчал во время борьбы и
тотчас бежал по ее окончании. Как случилось, что он ничего не рассказал
Козетте? Это ведь произошло так недавно и было так ужасно! Как случилось,
что он даже не упомянул о семье Тенардье, в особенности в тот день, когда
встретил Эпонину? Сейчас он с трудом мог объяснить себе свое тогдашнее
молчание. Тем не менее он отдавал себе в этом отчет. Он вспоминал себя, свое
безумие, свое опьянение Козеттой, всепоглощающую любовь - это вознесение