Чтение 26–й страницы книги ~Путешествие к центру Земли~

Сознаюсь откровенно, до сих пор все шло хорошо, и я не имел права
жаловаться. Если "в среднем" трудности не станут увеличиваться, то ничто
не помещает нам достичь нашей цели. А тогда - какая слава! Я дошел до
того, что рассуждал вроде Лиденброка. Удивительно! Неужели в этом
сказывалось влияние необычайной среды, в которой я жил? Может быть.

В продолжение нескольких дней более крутая дорога, иногда даже ужасающе
отвесная, завела нас глубоко в недра Земли. В иные дни мы проходили от
одного до двух лье. Спуск был опасен, но ловкость и удивительное
хладнокровие Ганса приходили нам на помощь. Этот исландец, никогда не
терявший присутствия духа, оберегал нас с неизменной преданностью, и
благодаря ему мы преодолели много трудностей, а это нам одним было бы не
под силу.

Кстати, его молчаливость возрастала изо дня в день. Мне даже казалось,
что он стал дичиться нас. Внешняя обстановка безусловно воздействует на
мозг. Человек, который замыкается между четырех стен, утрачивает в конце
концов способность владеть мыслью и словом. От долгого пребывания в
одиночном заключении человек тупеет или становится сумасшедшим, не
упражняя своих мыслительных способностей!

Прошло две недели после нашего последнего разговора, и за это время не
произошло никаких событий, сколько-нибудь примечательных. Я припоминаю, и
не без основания, лишь один значительный случай. Он слишком дорого мне
обошелся, чтобы я мог забыть хотя бы малейшую его подробность.

Седьмого августа мы постепенно достигли глубины в тридцать лье, иначе
говоря, над нашей головой нависла земная кора в тридцать лье толщи, со
скалами, океаном, материками и городами. Мы были в это время, должно быть,
на расстоянии двухсот лье от Исландии.

Теперь наклон туннеля едва чувствовался. Я шел впереди, дядюшка нес
один из аппаратов Румкорфа, я другой. Я изучал гранитные стены и вдруг,
оглянувшись, заметил, что остался один.

"Пустяки, - подумал я, - или я слишком быстро шел, или же Ганс и дядя
остановились. Нужно их отыскать. К счастью, подъем не крутой".

И я вернулся обратно. Я шел четверть часа. Я оглядывался. Ни души! Я
стал кричать. Никакого ответа! Голос мой терялся, сливаясь с многоголосым
эхом. Беспокойство стало овладевать мною. Я дрожал с ног до головы.
"Спокойствие прежде всего! - сказал я громко. - Я непременно найду моих
спутников. Дорога только одна! Я шел впереди, вернусь обратно".

Целых полчаса я шел в обратном направлении. Я прислушивался, не позовут
ли меня. При такой плотной атмосфере я мог уже издали услышать голоса.
Мертвая тишина царила в бесконечной галерее.

Я остановился. Мне не верилось, что я нахожусь в полном одиночестве.
Мне хотелось думать, что я заблудился, а не потерялся. А если я
заблудился, то мы снова найдем друг друга!

Я беспрестанно повторял себе: "Раз дорога только одна, раз они идут по
ней, я должен их нагнать. Нужно только идти назад! Впрочем, не видя меня и
забыв, что я шел впереди, они, может быть, вздумали тоже вернуться назад?
Ну что ж! даже в таком случае, стоит лишь поспешить, я нагоню их. Это
ясно!"

Я повторил последние слова, далеко не убежденный в их правоте. Впрочем,
мне понадобилось немало времени, чтобы довести до сознания эти столь
простые вещи и поверить в них.

Сомнение овладевало мною. Действительно ли я шел впереди? Конечно! Ганс
следовал за мною, а за ним дядюшка. Он даже остановился на несколько
минут, чтобы лучше укрепить на спине свою ношу. Я припомнил все это.
Вероятно, именно в это время я ушел далеко вперед.

"Впрочем, - подумал я, - у меня ведь есть надежное средство не
заблудиться - мой верный ручей укажет мне путь в этом коварном лабиринте.
Мне нужно идти вверх по его течению, и я обязательно найду своих
спутников".

Я ободрился и снова двинулся в путь, не теряя ни минуты времени.

Как я хвалил теперь предусмотрительность дядюшки, не позволившего
охотнику заделать отверстие, пробитое в гранитной стене! Ведь этот
благодетельный источник, подкреплявший нас в дороге, теперь будет моим
поводырем по лабиринтам земной толщи.

Прежде чем идти дальше, я захотел немного освежиться. Я нагнулся, чтобы
окунуть лицо в ручей Ганса. Представьте себе мой ужас!

Я коснулся сухого и шершавого гранита! Ручей уже не протекал у моих
ног!

27

Отчаяние мое было неописуемо. На человеческом языке нет слов, чтобы
передать мои чувства. Я был погребен заживо; мне грозила смерть от мук
голода и жажды.

Невольно я прикасался горячими руками к земле. Какой сухой показалась
мне эта скала!

Но как мог я потерять русло ручья? Ручей исчез! Теперь я понял причину
той необыкновенной тишины, поразившей меня, когда в последний раз
прислушивался, не донесется ли зов моих спутников. Значит, когда я сделал
первый неосторожный шаг по этому пути, я не заметил, что ручей исчез!
Очевидно, дорога передо мной разветвилась, и я избрал одно направление, в
то время как ручей Ганса безмятежно следовал по своему пути и вместе с
моими спутниками устремлялся в неведомые глубины.

Как же вернуться? Никаких следов не было. На граните нога не оставляла
отпечатка. Я ломал себе голову, стараясь найти решение этой неразрешимой
задачи. Мое положение выражалось одним словом: конец!

Да, погиб в пропасти, казавшейся неизмеримой! Страшная тяжесть земной
коры, в тридцать лье толщи, обрушивалась на меня. Я чувствовал себя
раздавленным ею. Невольно мои мысли обратились к земным воспоминаниям. В
моем взволнованном сознании быстро пронеслись Гамбург, дом на Королевской
улице, моя бедная Гретхен, весь тот мир, от которого я оторвался! Я грезил
наяву: все события нашего путешествия - морской путь, Исландия, встреча с
г-ном Фридриксоном, Снайфедльс - я все пережил сызнова. Я говорил себе,
что если бы я в моем положении мог сохранить хотя бы тень надежды, это
было бы признаком сумасшествия, и что лучше было бы совершенно потерять
всякую надежду!

В самом деле, какая человеческая сила могла вывести меня на поверхность
Земли или раздвинуть эти гранитные своды, нависшие над моей головой? Кто
мог направить меня на обратный путь и свести с моими спутниками?

"Ах, дядюшка, дядюшка!" - с отчаяньем, вскричал я.

Это было единственным упреком, который вырвался у меня, ибо я понимал,
что должен был испытывать этот несчастный человек, в свой черед отыскивая
меня.

Поняв, наконец, что нечего надеяться на человеческую помощь, лишенный
возможности предпринять что-либо для своего спасения, я подумал о помощи
неба. В моей памяти воскресли воспоминания детских лет, воспоминания о
моей матери, которую я потерял в самые ранние годы своей жизни. Я стал
молиться, хотя и не мог претендовать на то, чтобы бог, к которому я так
поздно обратился, услышал мою горячую мольбу.

Воззвав к небу, я несколько успокоился и сосредоточил все свои душевные
силы на том, чтобы еще раз обдумать мое трагическое положение.

Съестных припасов у меня оставалось еще на три дня, и фляжка еще была
полна. А там конец. Но куда идти, вверх или вниз? Вверх, все вверх!

Так я доберусь до того места, где отклонился от источника, до
злополучного разветвления.

Теперь, раз ручей будет моим путеводителем, я могу, поднимаясь все
время вверх, достичь вершины Снайфедльс.

Как же раньше я не подумал об этом? Ведь тут, очевидно, и крылась
надежда на спасение. Итак, прежде всего нужно было найти ручей Ганса.

Я встал и, опираясь на палку, пошел вверх по галерее. Подъем был
довольно крутой. Я шел, полный надежды, без колебаний, как человек, у
которого нет выбора.

Я шел уже полчаса и не встретил никаких препятствий. Я старался узнать
дорогу по расположению туннеля, по выступам некоторых скал, по
особенностям поворотов. Но мне не бросилось в глаза ни одного характерного
признака, и я вскоре понял, что эта галерея не может довести меня до
разветвления. Она не имела выхода. Я наскочил на непроницаемую стену и
упал на гранитный покров галереи.

Я не в состоянии изобразить того ужаса, того отчаяния, которые охватили
меня. Я был уничтожен. Моя последняя надежда разбилась об эту гранитную
стену.

Заблудившись в лабиринте, извилистые ходы которого пересекались во всех
направлениях, я видел, что все попытки вырваться отсюда останутся
безуспешными. Предстояло умереть самой жалкой смертью! И, удивительная
вещь, я сразу же представил себе, какие возникнут научные споры, если
когда-нибудь найдут мой окаменелый труп на глубине тридцати лье под
поверхностью Земли!

Я хотел услышать свой голос, но лишь хриплые звуки срывались с моих
пересохших губ. Я задыхался.

В довершение меня постигла новая беда! Моя лампа испортилась при
падении. Я не был в состоянии исправить ее. Свет тускнел и грозил
погаснуть!

Я видел, как электрический ток становился все слабее в спирали
аппарата. Вереницы зыбких теней замелькали на темных стенах. Я не решался
закрыть глаза, боясь потерять малейший атом угасающего света! Каждое
мгновение мне казалось, что лампа гаснет и "вечная ночь" уже охватывает
меня.

Вот и последняя вспышка света. Я следил, как свет меркнет, ловил его
угасание, сосредоточивал на нем всю силу зрения, как на последнем