когда мне довелось быть проводником горной спасательной экспедиции на
Кавказе. Но чуть ли не с первых слов Арсеньев прервал меня.
хотите? Договаривались о Канченджонге, так и рассказывайте о Канченджонге.
Смеетесь, что ли, вы над нами? Сколько разговоров было и шуму! Не можете
вы этого не помнить.
этом говорить.
трудно.
появляется, когда не ждешь ее, и совершенно изменяет суровые на первый
взгляд черты его лица.
меня так, задевает мою слабую струнку. Знал - и смеялся.
того как я рассказывал, выражение его лица изменялось, и порой можно было
подумать, что он уже не с нами, а там, в далеких бескрайных снеговых
полях...
зимы.
чувствовал за спиной мягкой обивки кресла; светлые точки звезд на черном
экране телевизора резали глаза, как отражение солнца на ледниках. Я увидел
бледную, выцветшую синеву над горными вершинами и услышал ровный,
незабываемый ритм, неутомимое биение сердца в разреженном воздухе. Мне
казалось, что я чувствую давление каната на левом плече, а правая рука
невольно сомкнулась, словно сжимая рукоятку топорика.
Индийского океана дуют муссоны, приносящие обильный снегопад. Судьба
экспедиции зависит от условий погоды. Между зимними бурями и муссонами
обычно бывает перерыв в несколько недель. Но если муссоны начинаются
раньше, в конце мая, то весь лагерь может занести снегом. Ветер обрывает
канаты, палатки с людьми летят в пропасть, лавины низвергаются со всех
сторон сразу. Я помню...
северные ветры, унося снег с вершин, но морозы уже не страшны, потому что
слабеют с каждым днем. Первые альпинисты, поднимавшиеся на Гималаи,
пользовались кислородными приборами, однако сейчас это применяют редко,
так как, привыкнув дышать кислородом, трудно обойтись без маски, и если
аппарат испортится - человеку конец. Поэтому теперь к разреженному горному
воздуху привыкают постепенно, переходя от нижерасположенных лагерей к
более высоким. До высоты в пять тысяч метров могут идти почти все, до
шести тысяч - почти каждый второй из хороших европейских альпинистов; до
семи - каждый пятый, а свыше семи, где начинаются самые высокие вершины,
поднимается лишь один из двадцати. Впрочем, дойти - это еще не все.
Главное - как можно дольше выдержать там. Биологи говорят, что где-то на
уровне Эвереста проходит граница человеческой способности выдерживать
недостаток кислорода. Перед экспедицией я, как и мои товарищи, проходил
долгие испытания в камере с разреженным воздухом и, казалось, получил
опыт, необходимый гималайцу. Но на практике все оказалось совсем не так.
с собою много носильщиков из горцев - гурков и шерпов, и, разбивая один
лагерь над другим, пытались подойти к самой вершине, чтобы взять ее
последним однодневным подъемом.
труд этих людей был гораздо тяжелее труда альпинистов. Мы же все по
очереди прокладывали трассу, протягивали веревки и переносили грузы от
лагеря к лагерю, и именно это непрерывное курсирование от этапа к этапу
осталось у меня в памяти как самая тяжелая и неприятная часть всей
экспедиции.
имеет высоту восемь тысяч пятьсот семьдесят девять метров и считается
третьей вершиной в мире. Как и другие восьмикилометровые горы, это скорее
огромная система горных хребтов, сходящихся звездой к пирамидальной
вершине. Единственно проходимые тропы в Гималаях, где можно уберечься от
лавин, - это хребты. Экспедиция поднимается на одну из ветвей массива и по
ее хребту идет к вершине. Мы тоже так поступили. В то время, когда
начинается моя история, была очень хорошая погода. Это был последний этап
нашего подъема. Несмотря на пятинедельный штурм, вершину все еще не
удалось одолеть. Теперь нас отделяло от нее километра два по прямой линии,
но в пути несколько больше, так как хребет здесь изгибается в виде
вытянутого латинского S. Муссоны могли начаться каждый день. Далеко над
южными вершинами, круто ниспадавшими к Бенгальской низменности, уже
собирались волнистые белые облака. Наш последний, одиннадцатый, лагерь
лежал под самым склоном, на покатой площадке, которая, дальше обрывалась
пропастью к леднику Зему. Не хочу рассказывать вам обо всех испытаниях,
выпавших на нашу долю, но чтобы дальнейшее вам было хоть немного понятно,
нужно объяснить, в каком состоянии мы находились. Невыносимо мучило
затрудненное дыхание: на этой высоте в воздухе содержится только треть
нормального количества кислорода. Очевидно, у нас начиналась горная
болезнь. Прежде всего - непрекращающаяся бессонница. Тяжелее всего были
ночи. Представьте себе на минуту: мы лежим в спальных мешках, совершенно
окостеневшие от мороза, и все время просыпаемся от недостатка дыхания,
пульс при полном покое - около ста в минуту, аппетита нет. Ели потому, что
знали: надо есть. К этому присоединились еще постепенно нараставшие, но
замеченные лишь позже психические явления. Прежде всего появляется апатия.
Все, вплоть до самой легкой работы - например, собрать снег, растопить
его, - требует огромных усилий воли. Ищем места для лагеря, разводим
огонь, сушим обувь - и все автоматически, будто делаешь не сам, а кто-то
посторонний. И только когда утром выходишь на непроторенную дорогу, от
сознания, что на этот хребет не ступала еще человеческая нога, в тебе
что-то поднимается, какие-то последние резервы... и ты идешь.
плитками шоколада и витаминным концентратом, у нас были топорики, крючья и
большой запас веревок. Заря еще только начинала розоветь, когда снег
заскрипел под нашими башмаками. Обернувшись, я увидел, что наши два
товарища, оставшиеся в лагере, стоят около палатки, заслонив глаза
ладонями, так как мы шли прямо на восходящее солнце. Я знал, что они нам
завидуют. Каждый из них хотел бы быть на нашем месте, но идти могли только
мы двое. Остальные ждали товарищей, которые должны были проводить их вниз.
которым - из всех на свете - мне лучше всего молчалось. Я знал его, если
можно так сказать, насквозь, понимал, чего он хочет, о чем думает, даже не
глядя в его сторону. Самое присутствие его делало меня бодрее.
Моей мечтой было сделать двадцать шагов без остановки, но это мне никак не
удавалось. Двенадцать шагов - был мой едва достижимый рекорд. Легкие
работали, как мехи, а когда нужно было вырубать топориком ступеньки, то
уже после нескольких ударов сердце поднималось к горлу.
лучи солнца делили пространство надвое. Внизу, в синей тени, плыл туман,
сквозь который проглядывал ледник Канча, весь изрезанный трещинами.
Дальше, на востоке и севере, возвышались Канченджонга, Макау и Паухунри,
их скалистые ребра уже немного очистились от снега, а склоны были
разделены на несколько ярусов длинными рядами облаков. Из-за них, со
стороны Тибета, видна была неизвестная вершина - огромная пирамида с
ослепительной снеговой шапкой. Мы были уже на восьмом километре, большая
часть вершин лежала ниже, плывя в волнах тумана. Только в ста километрах к
западу высоко в небе стоял Эверест, белый, неподвижный и такой огромный,
будто он не был частью Земли, будто из-за горизонта поднималась какая-то
другая, незнакомая планета. Я шел первым, Эрик - шагах в десяти за мной.
Снег слепил глаза миллионами искр, нестерпимо ярких, несмотря на защитные
очки. Губы у нас уже давно запеклись и потрескались. Вот почему мы
перебрасывались только коротким, отрывистым бормотаньем.
подъема труднее, чем Эверест. Особые условия таяния, замерзания и
кристаллизации придают снежным массам самые необычные формы. По хребтам на
целые километры тянутся фигуры фантастических гигантов. Они напоминают
чудовищные призраки, которые можно увидеть только во сне: то какие-то
искривленные и чудом держащиеся на скалах башни, то колонны, то целые
лабиринты ледяных навесов и натеков. Верхушки их под действием солнца
покрываются гладкой коркой. Так получаются ледяные навесы и шлемы, с
которых свисают ряды многометровых сталактитов. И вот в таком окружении,
по колено в снегу, мы пробивали себе дорогу. Хребет то суживался, то
расширялся. Местами приходилось идти по самому краю, осторожно обходя
снеговые башни, чтобы не нарушить их равновесия. Иногда удавалось пройти
поверху; тогда я садился на хребет и подтягивал веревку по мере того, как
Эрик поднимался ко мне. То снова мы выкапывали в рыхлом снегу углубления и
шли, лишь концами пальцев опираясь на эту шаткую постройку. Вдруг нам
преградил путь огромный гриб - нагромождение соединившихся глыб старого и
молодого снега. Я ударил по нему топором, чтобы попробовать, нельзя ли на
него подняться, но почувствовал, что внутри он совсем рыхлый. Вся эта
масса, высотой метров в пятнадцать, под которой мы копошились, как
муравьи, каждую минуту могла свалиться. Я взглянул налево, думая пройти
над ледником Зему, но фирн на склоне был покрыт сеткой трещин, угрожая
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Зыков Виталий
Посняков Андрей
Лукин Евгений