Стефан, воспользовавшись его молчанием, проговорил:
безумию, а вопреки ему...
голову от бумаг, глаза его превратились в щелки.
рассыпавшиеся страницы, чуть ли не вырвал из-под носа Стефана развернутые
диаграммы, стал нервно распихивать все по скоросшивателям. И, только
покончив с этим, повернулся к гостю. - Вы, дорогой коллега, еще неопытны,
- заговорил он, сплетая руки. - Мы в конце концов не живем в эпоху
Возрождения; впрочем, и тогда непродуманные действия могли обернуться
роковыми последствиями... Вы, по всей вероятности, не охватываете...
однако то, что с субъективной точки зрения может быть оправдано, перестает
быть таковым перед лицом фактов...
и упорно разглядывал их. Наконец сказал:
дом... Это может бросить на больницу не только тень дурной славы, но и Бог
весть что! И не в том даже дело, что они прячут там какое-то оружие, но
этот молодой, этот Пощчик, он же бандит, самый заурядный бандит.
холодной ненавистью буравили Стефана. - А о подпольной Польше вы слышали?
О лондонском правительстве? - выпалил он свистящим шепотом, и его большие
руки, поглаживавшие белый халат, при каждом слове слегка подрагивали. -
Здесь, в лесах, армия в сентябре оставила оружие. Заботу о нем взял на
себя этот... этот Пощчик! Требование указать место он отверг. Сказал, что
подождет большевиков!
оглушенный неожиданным поворотом разговора и возбуждением Марглевского -
того буквально трясло.
взорвался он яростным шепотом. - Все об этом знают, кроме вас! Кроме вас,
коллега!
я случайно, во время грозы...
вернее, сорвавшись с кресла. - Покорнейше прошу вас навсегда позабыть об
этом! Я всего лишь считал своим товарищеским долгом - а уж вы поступайте,
как сочтете нужным, по, подчеркиваю, решайте исключительно сами!
желаете... Я никому не скажу.
этот момент его больше всего поразила нервность, явная тревога
Марглевского. Может, этот скелет ненароком про болтался? А его ярость?
Неужто он как-то связан с подпольем? Какой-нибудь, как это говорится,
контакт?..
стояла такая, что и здесь, в корпусе, он то и дело отирал платком пот со
лба. Проходя мимо уборной, услышал за дверью смех. Голос казался знакомым.
Дверь распахнулась, и из уборной, пошатываясь от хохота, больше
напоминающего икоту, выскочил Секуловский в пижамных брюках. На светлых
волосах, покрывавших его грудь, подрагивали капельки воды.
жмурясь от ярких лучей, которые, пробивая стеклянную крышу, рассыпались в
коридоре всеми цветами радуги и красочными пятнами расползались по стенам.
ха-ха-ха... не могу. Вспомнились мне наши уч... ученые диспуты...
феномены... философия... Упанишады... звезды... дух и небеса, а как только
посмотрю на кучу, ну... не могу! - Он опять расхохотался. - Какой дух? Кто
такой человек? Куча! Куча! Куча!
поэт отправился к себе, то и дело разражаясь смехом. Стефан, так и не
проронив ни слова, пошел в свою комнату. Секуловский чертовски его
расстроил. "И такие открытия он делает сейчас!" - подумал Стефан. Он не
знал, как теперь быть. Выходя от Марглевского, он решил пойти на
подстанцию и предостеречь Воха. Какое значение имеет слово, данное
Марглевскому, если молчание может поставить электриков под удар? Однако
Стефан быстро сообразил, что никуда не пойдет. Кого, собственно, Вох
должен был остерегаться? Марглевского? Вздор. Так что же - сказать ему,
что он прячет оружие? Но если это правда, Вох и сам это знает лучше
Стефана.
предостеречь Воха, предупредить, чтобы тот был поосторожнее: может,
анонимная записка, может, вызвать мастера на ночной разговор, - но все это
не стоило и ломаного гроша. В конце концов он просто махнул на это рукой.
На подстанцию не ходил, считая, что обещал это Воху, но какое-то время
спустя опять стал бродить в тех местах. Однажды ранним утром заметил на
вершине одного из самых высоких холмов Юзефа, Санитар неподвижно сидел на
траве, словно зачарованный открывавшейся перед ним красочной картиной, но
Стефан полагал, что не тот он человек, который способен наслаждаться
прелестями природы. Он украдкой понаблюдал за Юзефом, но, так ничего и не
открыв для себя, ушел. Уже подойдя к лечебнице, вдруг подумал, что Юзеф
мог быть осведомителем Мартовского. Встречается с мужиками - в деревне
ничего не скрыть, - да и работал он в отделении Марглевского, а тощий
доктор, человек по натуре желчный, тем не менее поддерживал с ним даже к
какой-то мере доверительные отношения. Хотя - что могло быть общего у
Юзефа с лондонским правительством? Все это трудно было понять, различные
мелочи не складывались в цельную картину, но Стефан опять почувствовал,
что должен предостеречь Воха. Однако всякий раз, только представив себе,
как в действительности будет протекать разговор с мастером, испытывал
страх.
с любопытством наблюдал за тем, что происходило за стеной, в соседней
квартире. До того пустовавшая, она готовилась принять нового жильца -
профессора Ромуальда Лондковского, бывшего ректора университета. Этот
ученый, чьи работы в области электроэнцефалографии сделали его известным
далеко за пределами Польши, человек, восемнадцать лет возглавлявший
психиатрическую клинику, был изгнан немцами со своего поста. Теперь его
ждали в лечебнице - неофициально, как гостя Паенчковского. Адъюнкт
несколько раз ездил на вокзал, чтобы в качестве почетного эскорта
сопровождать прибывавшие партии профессорского багажа. Сам Лондковский
явился на следующий день. Запыхавшийся Юзеф носился с этажа на этаж - то с
лестницей, то с каким-то шестом, то с потертым ковром.
ящиков и грохот расставляемой мебели. К самому факту приезда Лондковского
врачи отнеслись равнодушно. За обедом стояло молчание, которое только
подчеркивалось яростным жужжанием мух. Стефан завесил окно в своей комнате
влажной марлей, надеясь таким образом защититься от сухого и знойного
воздуха, и, растянувшись на кровати, листал учебник психологии.
Разглядывая фотографии незнакомых людей, он ясно почувствовал, что все они
- разновидности одного и того же типа, широкая распространенность которого
в жизни оскорбляет его представление о неповторимой индивидуальности. К
индивидуальным различиям приводит простое изменение основных пропорций:
одно лицо характеризуется глазами, другое - скорее скулами, в третьем
главное - щеки. Попадая в город, Стефан любил представлять себе лица
идущих впереди него людей, прежде всего женщин. Улицы, эти подвижные
собрания лиц, давали возможность играть так часами.
Поинтересовался чтением "уважаемого коллеги", потом перешел к своей
излюбленной теме.
такие мощные, классические приступы с истерической дугой теперь больше не
встречаются. Помню, у Шарко в Париже...
до сих пор. Думаю, просто-напросто течения психических расстройств прорыли
себе новое ру... русло. Ах да... что же это я хотел, сказать?
из ряда вон выходящее. И Пайпак принялся втолковывать, что Лондковский -
светило, его друзья Лэшли и Гольдшмидт - в Америке, а теперь вот немцы
вышвырнули его на улицу.
надо, чтобы мы ему взамен, ведь правда же... все, что в наших силах...
"вручить верительные грамоты", он сам, Паенчковский и Каутерс - как
старшие. На следующий день - Носилевская с Ригером. Наконец, на третий -
Сташек и Стефан. Кшечотек проворчал что-то насчет делювиальных [здесь:
доисторических] обычаев: вроде бы все и равны, вроде бы и работают вместе,
вроде бы единство перед лицом врага, а чуть доходит до дурацких визитов,
становись в очередь по возрасту и должности.
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Мацумото Сэйте
Роллинс Джеймс
Доценко Виктор
Маккарти Кормак