поняли, что я трус и жалкий эгоист, что никого я на самом деле не люблю и
всеми этими побасенками о Светлом Круге и великой духовней связи лишь
прикрываю свое душевное бессилие?
смешанную с презрением? Ну да, вдобавок он все же подозревает, что я
сознательно передаю ему свои мысли, и это кажется ему некрасивым. Еще бы!
Дорого я дал бы теперь за возможность спрятаться, уйти в себя, не быть
таким прозрачным и беззащитным!
зачем же?.. Ты, значит, действительно уже не можешь с этим справиться? -
догадывается он. - Ну, вот скажи теперь: разве я не прав? Разве с тобой
можно... Ну, прости, конечно. Но, знаешь, я хоть и не трус, а эти штуки
меня пугают. Это чертовщина какая-то, что ни говори. И знаешь что: тебе
лечиться надо, ты такой издерганный стал... Я маме уж говорил...
моя идеальная семья, соединенная такой прочной, такой глубокой связью, мой
Светлый Круг, защищающий от враждебного мира! Дочь меня ненавидит, сын
презирает, жена... жена, вероятно, жалеет по доброте своей, но и ей я
основательно испортил жизнь. А другие? Отца и Валери я предал своим
равнодушием, и они узнали мне цепу... Даже Софи, простая душа, увидела
сразу, чего я стою. И это ты считал прообразом будущего, окном в
совершенный, гармонический мир? Имей мужество хоть признать свое
поражение!
унижения. - И ты прав, Марк! Иди, что же ты стоишь!
сейчас видеть никого, даже Констанс, и, может быть, даже особенно
Констанс.
губы. - Тогда я... я тоже не могу больше!
удержит; я только одного хочу, уже не сознанием - сознание где-то вне
меня, а кожей, сердцем, пересохшим ртом, руками, цепляющимися за пустоту,
- хочу уйти, уйти куда угодно от осколков моего разбитого мира. Но я не
могу уйти, я топчусь на мосте, задыхаясь от нечеловеческих усилий, а
звенящие, сверкающие осколки со всех сторон рушатся на меня, впиваются в
тело, в мозг, я слепну, я глохну, я немею от яростной, беспощадной боли, я
уже не в силах произнести хоть слово, не в силах молить о пощаде и только
кричу, кричу нечеловеческим криком, как двадцать лет назад. И, как тогда,
спасительная тяжелая тьма наплывает на меня, наконец-то избавляя от
пытки...
включил настольную лампу у дивана.
небольшую дозу.
подергивание век говорило о том, что он жив.
этого. Я ведь все время чувствовала, что ему плохо. А вы... разве вы не
чувствовали?
просто о гипнотическом внушении!
спички. - Только не простыл... Ну, вы же знаете, с Клодом ничто не просто.
была его idee fixe, центр его жизненной философии... Ну, все это, с
телепатией, с подлинной связью между близкими людьми, с очагами
сопротивления... Надо было наглядно показать ему, что получится, если
Светлый Круг...
условиях третьей мировой войны. Если все кругом погибнут, а останемся лишь
мы, которых он держит своей любовью. И все будет зависеть от его любви и
нашего взаимопонимания.
ним ведь существовала прочная телепатическая связь, так что я мог в
известной степени контролировать опыт... Ему я обещал продемонстрировать
опыты с электродами... Это я тоже делал для перебивки, вызывал различные
воспоминания...
голос Констанс слегка дрогнул, она откашлялась. - Но ведь война была его
постоянным кошмаром, из страха перед войной он и придумал всю свою теорию!
Теперь я понимаю... Боже, Робер, вы не должны были этого делать! Это может
его убить!
страхом перед войной. У него все сводилось к мыслям о войне и к
воспоминаниям о лагере.
довольно редко об этом думаем.
Констанс молча стояли у дивана и ждали. Клод открыл глаза и сейчас же,
вскрикнув, зажмурился.
его было искажено судорогой глубокого страдания.
попробуй.
него был растерянный.
Люксембургском саду серели прозрачные летние сумерки. На аллее играли
дети, их звонкий смех, приглушенный шелестом листвы и шорохом
автомобильных шин, доносился в окно кабинета, на четвертый этаж старого
дома на улице Вожирар. Клод постоял с минуту, потом вернулся и лег на
диван.
Я... я болен?
утром?
хмурясь, сказал Робер. - Твоя машина стоит и сейчас за углом, на улице
Бонапарта. Ты поднялся ко мне и все это время провел в моей лаборатории.
Сейчас девять часов вечера. Последний час ты проспал. Опыт продолжался
около десяти часов. Констанс почувствовала, что тебе плохо, и приехала.
сам жалеет, что все так получилось...
височных долях? Только и всего?
Робер! До такого эсэсовцам, конечно, не додуматься! Правда, эсэсовцы меня
не знали так хорошо, как ты... Тебе легче было добраться до самой
глубины... и все уничтожить... все... до конца...
сказать. Я хотел, чтоб ты понял...
Прекрасный урок с наглядными пособиями.
стула. Он был по-прежнему очень бледен и не поднимал глаз.
побыть одному и подумать.
сердись, иначе я не могу.
Флинт Эрик
Максимов Альберт
Афанасьев Роман
Русанов Владислав
Свержин Владимир
Афанасьев Роман