Чтение 26–й страницы книги ~Море Дирака~

Черныш увидел две четкие черные тени. Полукружия часовых браслетов
пересекались, словно змеиные кольца.

- Анатолий Павлович, все освидетельствовать и запротоколировать,
понятно? - распорядился Гладунов. - Друзья, отойдите, пожалуйста,
подальше. Нужно сфотографировать внутренность сейфа. Дело становится
слишком серьезным. Я понимаю, что все это лишь вступление, - сказал
Гладунов, обращаясь к Чернышу. - Вам, вероятно, известно кое-что еще?

- Немного, совсем немного, но все же... Но сначала я должен извиниться,
что облек свое сообщение в столь глупую, торжественную форму...

- Ничего, это произвело определенное впечатление, - заметил Гладунов, -
и вы, наверное, этого и добивались?

- Да, я хотел остановить ваше внимание... - заметил Черныш. - Мне
казалось...

- Понятно, - оборвал его Гладунов. - Так что же вам еще известно?

- Сейчас. Дело вот в чем. Вы обратили внимание, наверное, что в сейфе
развивались высокие температуры. Обгорела краска, окислилось железо. Следы
действия высокой температуры видны даже на стене. Только действие это
кратковременное. Понятно? И хорошо, что Захаров не имеет привычки класть в
сейф бумаг, чертежей, шляп. Потому пожар и не состоялся! Зато он произошел
в одном комиссионном магазине. Там сгорела пара золотых часов - правда,
сгорели не только часы, но все равно...

Гладунов пристально смотрел на Черныша.

- Что за чушь? - сказал он громовым голосом. - Как могут гореть часы,
металл, стекло, минералы? Вы понимаете, что говорите? Ну, с комиссионным,
где вы, очевидно, сегодня побывали, все понятно, это обычный прием воров:
заметать следы огнем. Под эту лавочку там могли весь магазин растащить, не
только какие-то жалкие часики. Но как, по-вашему, могли развиться высокие
температуры в сейфе, в закрытом сейфе?

Черныш упрямо опустил голову.

- Вы мне опять не верите, Тихон Саввич, а я снова повторяю: здесь мы
имеем дело с загадкой природы, с еще не постигнутой тайной материи...

- Ерунда, - оборвал его Гладунов. - Здесь мы имеем дело с очень ловким
неразгаданным преступлением - и больше ничего.

- Как же, по-вашему, здесь возникли высокие температуры, уничтожившие
деньги и испарившие золото?

- Нужно провести анализы стенок сейфа, - добавил Гладунов, обращаясь к
Захарову. - Продолжайте, Григорий Ильич.

Пока Черныш развивал свои бредовые идеи о превращении материи в
энергию, о страшном тепловом эффекте этой реакции, Гладунов думал о том,
что все его предчувствия оправдались. Новое вошло в жизнь четверых. Оно
уже заставило Захарова сесть за стол и с озабоченным видом исписывать
страницы протокола.

Нет, но послушать этого фантазера, просто уши вянут... Какой вздор!
Распад ядерный, распад радиоактивный... Все же он слишком молод, ох, как
молодо-зелено! Ой-ой-ой! Сидят где-то отличные мастера своего дела и
работают. Работают с выдумкой, на широкую ногу, рискованно. Нужно
придумать, как бы их застукать. И все. Нужно извернуться и поймать их за
руку. В этом вся задача. А Эйнштейн, Дирак и компания пусть остаются у
физиков, они на них молятся, пусть себе молятся.

Черныш почувствовал, что говорит впустую, и замолк.

- Может, это и смешно, - сказал он, - во всяком случае, не только я так
думаю. Немецкая книжка подтверждает мои слова.

Гладунов внимательно посмотрел на него.

- Хорошо, - сказал он, - посмотрим. Время покажет. А пока придется
расследовать сей казус. Я сам займусь этим делом.

Он встал и вышел. Черныш увидел в дверях старую, усталую, сутулую
спину. Затем она скрылась.

- Здорово, - сказал Захаров. Губы его дрожали.

10

Орт умер за пишущей машинкой. Но не работе над монографией были отданы
последние секунды его жизни. Он составлял ответ на докладную записку,
которую скорее следовало бы именовать клеветническим доносом.

Предшествовавшие этому моменту события развивались приблизительно так.

Иван Фомич ненавидел Орта рабской, завистливой ненавистью. Как ни
странно, эта ненависть развилась из сознания, что всеми своими успехами он
обязан только Орту. Все в Орте раздражало Ивана Фомича. Он не мог понять,
почему Орт прощал ему и многим другим мелкие подлости и закулисные наветы.
Орт легко мог бы сокрушить его, но почему-то не делал этого. Иван Фомич, в
силу известной односторонности своей натуры, не допускал и мысли, что Орт
мог просто царственно не замечать весьма далекой от науки деятельности
некоторых сотрудников.

А Евгений Осипович торопился жить. Он знал, как мало времени отводит
природа человеку на настоящее дело, и спешил сделать как можно больше. Он
просто не позволял себе отвлекаться на пустяки. Постепенно у него
выработалась привычка вообще не реагировать на все, что он считал
посторонним. И это очень мешало в работе ему самому и всем честным,
порядочным людям, которые его окружали. В такой обстановке терпимости,
или, вернее, безразличия к нечистоплотным действиям, взросла ненависть
Ивана Фомича.

Как укор, как личное оскорбление воспринимал он шумную, клокочущую
деятельность Орта. Евгений Осипович легко переносил неудачи и, улыбаясь,
выходил из таких передряг, которые другим стоили не только здоровья, но и
оптимизма. И то, что Орт был не просто талантливый ученый и великолепный
организатор, но и стойкий, всегда бодро настроенный человек, часто
выручало его вопреки самым мрачным прогнозам недругов.

Недругов было немало, но еще больше было друзей. Преданных, прочно
покоренных обаянием Орта, сохранившего детское, удивленное восприятие
мира.

И это было ненавистно Ивану Фомичу. Орт был недосягаем для его острых,
но мелких зубов, иммунен к льстивой и ядовитой ненависти. Смехом, шуткой,
каким-то беспечным неприятием всерьез самых тяжелых обвинений он умел
разрушать действие убедительнейших сигналов.

При желании к Орту можно было придраться. Одним своим существованием он
давал для этого бесчисленные поводы. По своему усмотрению он легко менял
планы, подбирал людей, ни с кем не советуясь, и выгонял дураков, невзирая
на их высокие связи. Создатель авторитетнейшей научной школы, он легко
отказывался от своих взглядов, когда они казались ему устаревшими, чем
вводил в смущение людей хотя и добросовестных, но ограниченных. Ортодоксы
считали его поверхностным.

Перед лицом истины для него не было ни свата, ни брата, и это создавало
ему в глазах некоторых коллег репутацию "тяжелого" человека, с которым
"трудно" ужиться. Научная молодежь боготворила его и верила безгранично.
Не задумываясь, он поручал вчерашним студентам, если замечал в них "божью
искру", ответственнейшие задания - и редко ошибался. Поддерживал
задиристых петушков в их наскоках на дутые авторитеты и заскорузлые догмы.

- Он здорово вырос, но так и не стал взрослым, - как-то сказал об Орте
один очень ответственный товарищ.

- Не будь он таким задиристым, его бы сделали академиком еще десять лет
назад, - добавил другой.

Это прямо бесило Ивана Фомича. Уж он-то вел бы себя иначе! Только бы
стать академиком или даже членом-корреспондентом, как Орт! Но здесь была
не совсем обычная зависть к личным успехам. Еще более остро завидовал Иван
Фомич беспечному безразличию Орта к высоким званиям и большим окладам.
Академические титулы в принципе достижимы для каждого исследователя, но
безразличие к ним свойственно большим, увлеченным людям. Именно этого
безразличия Иван Фомич не мог простить своему шефу и благодетелю.

Время для удара, по мысли Ивана Фомича, было выбрано удачно. Работая
над монографией, Орт последнее время редко бывал в институте и не мог
противопоставить потаенной интриге личное обаяние. Само по себе это уже
много значило.

Кроме того, после перестройки структуры Академии наук
академиком-секретарем их отделения был избран давнишний противник Орта.
Казалось бы, при таких обстоятельствах можно было бить без промаха.

Но, несмотря на всю хитрость и изворотливость, Иван Фомич не был умным
человеком. Он не мог достаточно точно оценить ни коренных перемен в жизни
страны, ни психологии людей, на него не похожих.

Академик-секретарь не был похож на Ивана Фомича. Он, правда, не
отличался большой терпимостью, порою даже бывал грубоват, но, крупный
ученый и удивительно прямой человек, он терпеть не мог интриганов и
склочников. Прочтя адресованную в президиум докладную, он брезгливо
поморщился и спросил референта:

- Мы обязательно должны отреагировать на это?..

- Конечно, Валерий Никодимович! Ведь это не анонимка, и рае есть
входящий номер, должен быть и исходящий.

- А ну вас... с вашими входящими-исходящими! Пошлите это директору
института, пусть он и разбирается.

Так докладная Пафнюкова попала к директору института.

Алексей Александрович возмутился. И дело не в том, что он был учеником
Орта (ведь Иван Фомич тоже был его учеником) и глубоко уважал Евгения
Осиповича как руководитель учреждения, - он возмутился нарушением
субординации. Конечно, никому у нас не возбраняется жаловаться в самые
высокие органы, но зачем же сразу действовать через голову!

Зная, как относится к таким вещам Орт, закаленный в куда более жарких
боях, он позвонил ему на квартиру.

- Евгений Осипович, тут на тебя твой лучший друг накапал в президиум.
Всякая грязь, понимаешь ли, - одним словом, ерунда. Не стоит выеденного