колени и, уронив обнаженные руки, сказала:
разыгрывать, обоим же хочется...
ей следовало срочно подыскать какое-то другое определение, но бравый
обер-поручик Кирьянов был пока еще решительно неспособен к трезвым
размышлениям. В голове царила сладкая, восхитительная пустота, когда он, нимало
не озаботясь неумолимым бегом времени и ночной порой, сидел в беседке в
счастливом одиночестве и смотрел на озеро с застывшей на лице бессмысленной
улыбкой довольного жизнью человека.
сих пор приятно горели уши, когда вспоминалось все, что было ему позволено, все
изощренные фантазии и откровенные забавы при отсутствии и тени ханжества.
Говоря проще, он был вымотан и опустошен, но горд собой — все было искренним и
неподдельным, опровергавшим расхожие штампы о беспутных генеральских дочках и
донжуанах в погонах. Настолько искренним и неподдельным, что ему было чуть
жутковато.
опошлить не только на Земле, но и под другими звездами...
причине тишины и безлюдья звоном разлеталось что-то стеклянное, вмазавшись со
всего разгону во что-то твердое. А вслед за тем послышалось нечто среднее между
кличем пещерного человека и уханьем уэллсовского марсианина, каким оно
представлялось читателям классики.
потому что любил сейчас весь мир, включая молчаливого ползучего особиста.
Взглянув на часы, он присвистнул, виновато хмыкнул и вышел из беседки. Возле
Старого Корпуса притихли, но, проходя мимо, он увидел на ступеньках здания с
вывеской две темные фигуры. Судя по ярко-алым огонькам сигарет, это были не
призраки.
предъяви подорожную!
высоком стиле:
голос совершенно не по тексту.
баюкая в руке бутылку, а рядом помещался кто-то незнакомый, с погонами майора и
аккуратно подстриженной шкиперской бородкой.
рассказал. Ты представляешь, здесь на кухне десять ящиков «Звездной» так и
стоят нетронутыми, с той еще поры! И в комнате у меня все осталось, как было,
тумбочка моя собственная, кровать, даже рубашка от ранешней формы в шифоньере
завалялась... Выпей, милый, ее раньше не из опилок гнали...
горлышком. Опустившись рядом на ступеньку, Кирьянов поднес сосуд к глазам.
Здешняя вторая луна, та, что побольше, еще не взошла, но и зеленый серпик
меньшей давал достаточно света, чтобы рассмотреть этикетку — на ней был
изображен по плечи детинушка с простым и незатейливым, однако исполненным
отваги и решимости лицом образцового красноармейца с музейных плакатов, в
комбинизоне и странном шлеме, поневоле заставлявшем вспомнить рисунки к
фантастике пятидесятых годов. Осененный развевающимся красным знаменем с серпом
и молотом, детинушка соколом взирал в небо, а над ним стояло «Звездная» — тем
же шрифтом, что и заголовок газеты «Правда». Сделав основательный глоток,
Кирьянов убедился, что собеседник был прав — положительно не из опилок...
вовсе уж рассолодевшего Митрофаныча. — Майор Стрекалов, Антон Сергеевич,
заведую в этом заведении четвертым сектором.
перебросил-принял... Вы, стало быть, геройствуете, а мы вас, соответственно,
туда-сюда швыряем... Сплошная скука.
продолжительный, устрашающий для неподготовленного зрителя глоток и, покачав у
Кирьянова под носом указательным пальцем, с расстановкой протянул:
тоже. Враг по злобной своей натуре коварно бдит...
грязные сапоги вытирали! И насчет бдительности — рано смеетесь, с-сопляки!
Бдительность себя оправдывает. Если бы не бдительность, я бы сейчас, чего
доброго, лежал бы где-нибудь неподалеку от Лаврентий Палыча или там Пашки
Чередниченко... А так...
дырой в боку, сквозь которую виднелось озеро и звезды над ним, Митрофаныч вновь
принялся рассказывать, многословно и с нешуточным надрывом, как эти коробки
нахрапом, дуриком ворвались в ворота, но исключительно благодаря бдительности и
высокому пониманию долга, проявленному полегшим, как один, персоналом
неведомого третьего управления, агрессора уже ждали и были готовы, и он,
Митрофаныч, вмиг уделал первого «чертовой плювалкой», а по второму четко, как
на полигоне, рубанул «кладенцом» Вадик Чурилов, вечная ему память...
майор.
нечего делать... А что; раньше он был закрыт? Это как?
Внутрь не заходили? Зря. Серьезной документации, конечно, не осталось, но там
валяется масса газет, журналов, книжек, каких вы нигде более не увидите. Вся
несекретная часть библиотеки так и осталась...
придумана, дабы... Дабы! — по буквам, внушительно воздев палец, проскандировал
Митрофаныч. — Именно что — дабы! Секретность бывает не «потому что», а
исключительно «дабы»! И нет на этом свете более высокого наслаждения, чем быть
охваченным секретностью. Это, пацаны вы мои, в сто раз приятнее, чем драть бабу
или там в ротик ей кончать. Поелику — возвышает над серой массой, не достойной
допуска по второй форме или там «а-дробь-два нуля»... Это серенькие пусть
думают, что Мишку Тухачевского с корешками как приговорили, так и исполнили,
пусть волну гонят на лубянские подвалы и крематорий в бывшем монастыре. А мы-то
знаем, под какими такими далекими звездами эти косточки догнивают и в каком
секторе Галактики... Хозяин был гениального ума, и к жизни подходил, как
справный мужик, у которого в хозяйстве любой ржавый гвоздик сгодится... К чему
их исполнять, если на седьмой планете тройной звезды, название засекречено,
некому двоякодышащих шестилапов из болота цеплять? То-то...
Кого ловишь, дурашка? Информация о Тухачевском с подельниками переведена из
«железного кабинета» в спецхран относительного доступа циркуляром номер
три-восемь-семь дробь два-пять от шестнадцатого ноль шестого шестьдесят
девятого, подпись — гран-полковник Белосельский, печать приложена! Так-то,
салажка... А то б разинул я хайло, жди... Его так и кренило на ступеньки. Майор
со вздохом поднялся:
рученьки, где тащили ногами по земле в сторону поселка, особо не сопротивлялся,
упоенно бормоча что-то в сущей экзальтации. Насколько удавалось понять из
членораздельно произнесенного, он искренне полагал сейчас, что шагает в колонне
торжественного парада в честь неведомого Кирьянову Одиннадцатого Июля. Здравицы
выкрикивал, перемешивая не просто знакомые — громкие имена с совершенно
неизвестными, лозунги скандировал, в конце концов с огромным воодушевлением
заорал:
раз в этот момент оба носильщика ослабили хватку, убаюканные мнимой
покладистостью ноши, Митрофаныч рухнул навзничь на землю, в высокую траву, но
это его нисколечко не смутило, он продолжал браво орать:
сильны! Без устали идут путями звездными Сыны могучей молодой страны!
пошатываясь, ответил майор Стрекалов. — Хотите фокус?
оглушительная тишина. Затаившись в траве, оружейник, такое впечатление, даже
дышать перестал.
Беритесь, мы его черным ходом затащим... А потом, может, выпьем за знакомство?