Чтение 26–й страницы книги ~Имаго~

- Ну, террористы - добро это или зло... Все зависит, с какой стороны посмотреть! Вот с точки зрения стульев, на которых мы сидим, все люди безголовые!

Бабурин даже не хохотнул, Майданов слабо и как-то вымученно улыбнулся.

- Террористы - зло, - сказал он убежденно. - От них можно и нужно защищаться. При современных методах контроля...

Он умолк, посмотрел беспомощно на меня. Я развел руками.

- Да? А что контролеры сделают, если добропорядочный американец... неважно, чечен, араб или стопроцентный янки, завезет в свою квартиру мешок взрывчатки?... А потом с безопасного места взорвет?... Нет, не так. В квартиры исконных американцев, которых даже если заподозришь, то все равно не проверишь - только мусульман в Юсе двадцать миллионов, в квартиры, повторяю, американцев завозят взрывчатку. Сами семьи тем временем выезжают в безопасное место. Скажем, в арабские страны. Шершень сказал быстро:

- Это можно проверить по заказанным авиабилетам... Хотя, конечно, ордер на обыск с таким обоснованием все равно не дадут.

- И вот, - продолжил я, - гремят взрывы. Так можно обрушить, как песчаные замки, дома по всей Юсе! Достаточно взорвать, как уже видим, квартиру на любом этаже. Нижние этажи развалятся под весом падающих верхних. В США домов, где живут мусульмане... или просто люди, ненавидящие юсовость, не один миллион, не один. Ну и как собираетесь защищаться от них?

Майданов сказал сердито:

- Распространением культуры!... В том числе и культуры общежития.

- Массовая культура не обязана быть культурной, - заметил Шершень. - Она может быть... гм... для нас несколько неудобной.

Он посмотрел на меня за поддержкой. Я кивнул:

- Было такое: во время военных действий начиняли взрывчаткой детские игрушки и оставляли в квартирах и на улицах. Сейчас США проделывает нечто подобное, а на крики возмущения отвечает с невинными глазками: а вы не берите!... Да, у нас вроде бы полная свобода - что брать из США, а что не брать. Но это только кажущаяся свобода. Мы хотели бы не брать оттуда грипп или СПИД, но при нынешней свободе передвижения это нонсенс. Единственное, что другие страны могут на сегодняшний день, это беспомощно требовать - именно беспомощно! - чтобы там на месте как-то справились с этим СПИДом, не экспортировали в наши страны. Наивные... Вы правы, то же самое и с разрушительным действием поп-культуры. А вы не берите, отвечают в США, как будто эту поп-культуру надо перевозить через океан только на особом корабле, а подключения к Интернету, телевизору, газетам - недостаточно!

- Что вы этим хотите сказать? - поинтересовался Майданов ядовито.

- Лишь то, - ответил я, - что каждая страна в ответе за культуру, которую создает. В гораздо большей степени, чем за свой внутренний строй, права человека и прочую лабуду. И здесь США виноваты в геноциде европейской культуры, в разлагающем влиянии на восточную, виноваты в стремлении разрушить все культуры мира и навязать населению планеты свое мировоззрение.

Майданов сказал саркастически:

- Вердикт: США - виновны! Сбросить на них все бомбы, что все еще не проржавели!

Шершень сказал равнодушно:

- Предложите вариант получше. Или вы не согласны, что каждый народ в настоящее... именно настоящее время глобализации коммуникаций уже в ответе за культуру, которую создает? Не только перед собой, но и перед другими народами, куда она проникает?

Майданов поморщился:

- С этим никто не спорит. Мир изменился, все культуры взаимопроникают друг в друга. Но мне не нравятся ваши злобные выражения... э-э... лиц. Да-да, лиц. С такими лицами нельзя говорить о культуре. Культура - это нечто мягкое, белое и пушистое.

Он явно смягчал разговор, искательно улыбался, всеми телодвижениями давал понять, что шутит, шутит, что мы здесь просто пьем чай и приятно, даже приятственно общаемся, незачем в наше приятственное общение привносить злые нотки.

- Да? - удивился Шершень. - Включите телевизор. Там на любом канале прет по этому мягкому и пушистому бронетранспортер со звездно-полосатым флагом. Где он пройдет, от мягкого и пушистого даже шкурок не остается. Против бронетранспортера нужно...

Лютовой сказал с ходу отрывисто:

- Свой бронетранспортер. Надо сделать и свою культуру такой же.

- То есть такой же тупой? - уточнил Шершень. - Видите ли, против бронетранспортера или танка вовсе не обязательны танк или бронетранспортер. Хватит птурса или умело брошенной гранаты. Что, собственно, давно пора сделать.

Анна Павловна оглядела стол, исчезла. Вернулась через минуту, у нее дома все приготовлено, в руках огромное блюдо с традиционными сахарными сухариками. Идя навстречу невысказанным пожеланиям Шершня, добавлены хорошо прожаренные сухарики с маком.

- Вот, - сказала она счастливо, - Павел Геннадиевич, это ваши любимые!

Шершень приятно удивился:

- Как, вы заметили?

- Я такие вещи замечаю, - сообщила Анна Павловна гордо. - Сегодня пять магазинов обошла, но теперь мне пообещали оставлять!

Шершень умилился, растрогался, прижал руки к сердцу, словно богомол перед прыжком на кузнечика.

- Я право... мне так неловко... да стоило ли так беспокоиться?

- Стоило, - сообщила она. - С вами в самом деле стало уютнее.

Я хмыкнул, с ядовитым Шершнем уюта мало, Анна Павловна же посмотрела на Бабурина, сказала жалостливо:

- Что-то вы, Женя, совсем смурной в последние дни... Случилось что? Или у вас это потому невесело, что один в такой большой квартире?... Нет-нет, я не про женитьбу, не пугайтесь!... Но вам бы собачку завести бы, чтобы встречала вас в прихожей, или кошечку... Наверное, кошечку даже лучше...

Бабурин содрогнулся всем телом. Сказал, внезапно побледнев:

- Никогда не стану заводить ни собак, ни кошек!

Анна Павловна поинтересовалась с огорчением в голосе:

- Почему?

Он зябко повел плечами. Это было странно и жутковато видеть при его росте и массе.

- Я как-то был в гостях у тетки, - сказал он внезапно охрипшим голосом. - У нее кошка... окотилась. Тетка позвала меня в гости, накормила, налила водочки, а потом внезапно слиняла срочно по делу, попросив меня между делом... а на столе осталось еще полбутылки водки и еще одна непочатая на подоконнике!... между таким приятным делом - утопить котят. Я сказал: о'кей, все путем, сам и в мусорный ящик отнесу. Тетка смылась, а я... приступил, урод.

Мы слушали внимательно, всегда одинаковый и жизнерадостный Бабурин был на себя на похож, а это страньше, чем если бы юсовцы отказались от планов дотоптать Россию.

- Взял я их всех, - продолжил Бабурин несчастным голосом, - отнес в ванную, наполнил водой, побросал туда. Они ж слепые, совсем беспомощные. Вышел, закрыл дверь, пошел принять на грудь водочки. Принял. Подождал, иду в ванную, чтобы вытащить, сложить в пакет и отнести на улицу в мусорный бак. Зашел, а они еще барахтаются, раздулись, как пузыри, воды наглотались, но все еще... мявкают, да так жалобно!... Выскочил я, закрыл дверь, снова принял водочки. А они, гады, так мявкают, что через дверь слышно. Включил я телевизор погромче... Выждал, вернулся. Все на дне, только двое еще как-то держатся на поверхности, барахтаются, мявчат... Да так жалобно! И на меня смотрят: спаси! Спаси, ты же сильный, ты же все можешь! Тебе ж только руку протянуть... Черт, выскочил я, сердце колотится. Постоял, а в груди заноза, в самом деле, заболело. Нашел я у тетки в аптечке валериану, корвалол, налил... не знаю сколько надо, отпил, гадость какая, но вроде чуть в груди отпустило... Наконец, когда зашел, они уже все на дне...

Он замолчал, дрожащими руками достал из вазы сухарик, преломил, но есть не стал. Глаза невидяще смотрели сквозь стол, щеки побледнели.

- Собрал в мусорный пакет, - сказал он, - сердце опять заболело. Поскорее вынес на улицу, у тетки прямо перед домом этот железный бак, где мусор помещается, но тогда, к счастью, почти пустой... Словом, забросил туда, вернулся, и уже не знаю, водочку допить или от сердца всякое... Решил - водочку.

Шершень, которого тоже проняло, сказал с наигранным оптимизмом:

- Правильное решение, товарищ!... Принять на грудь литру-другую - что есть лучше?

Бабурин содрогнулся.

- Я так и сделал, - ответил он погасшим голосом. - Так упился, что еле из дома вышел. Помню, тетка на меня как-то странно смотрела. Но я ей: все чин чинарем, котят утопил и выбросил, водочку оприходовал, погостил, пирогов поел... Да только когда вышел...

Он замолчал, уставился в стол невидящим взором. Побледнели не только щеки, смертельной белизной залило шею, лоб, скулы выступили резче, а глаза потемнели. Майданов смотрел на него с беспокойством, осторожно протянул белую руку интеллигента и похлопал по мощной волосатой лапе главы болельщиков.

- Что? - спросил Лютовой. - Что, когда вышел?

- Шел мимо того проклятого бака!... Слышу, шебуршится. Сперва подумал, чудится. А потом их мявканье!... Черненький такой один так мявкал, и еще вроде бы голос подал еще один - полосатенький... Я их голоса сразу запомнил и... теперь даже помню.

Шершень покачал головой:

- Да-а-а... дела. Это человек может полежать под водой утопленником девять минут, потом - кранты, а кошка, наверное, больше... Ну, и что дальше?

Бабурин сказал хриплым голосом:

- Я чуть не бросился расковыривать там, в баке. За это время сверху навалили целую гору, а они ж мявчат там в низу, задыхаются... Но мимо прет народ, я ж не как бомж, в мусорном ящике рыться, что подумают?

Тут же тете накапают про ее племянника... Словом, дотащился я домой, по дороге - в аптеку. Там добрые бабы попались, только посмотрели на меня, сразу в пузырек накапали всякой гадости, заставили выпить. Не отпустили. Так и сидел там, как дурак, с полчаса, пока в груди та наковальня не рассосалась до размеров кувалды. Дотащился домой сам, не хватало еще, чтобы старухи под руки вели!... Дома полпузырька выпил, а потом таблетки под языком держал... Так неделю жил - на каплях, таблетках!... И пил, пил - беспробудно. Потом, как-то лет через пять на одной медкомиссии хмырь в белом халате все выспрашивал, откуда у меня шрам на сердце. На инфарктик, дескать, похоже, но откуда инфаркт у такого здоровенного жлоба? Нет, он не сказал про жлоба, но я после тех котят иногда по рылам вижу, кто что думает, когда на меня смотрит.

Шершень сказал с наигранным испугом:

- Не надо, не надо, не видь!... Наши рыла обманчивыя!

Майданов поглядывал на Бабурина с испугом и недоумением, а у Анны Павловны в глазах появились слезы, она всхлипнула, застеснялась, вытерла лицо и убежала с веранды.

- Вот уж не думал, - проговорил Майданов, - что у нашего Евгения такое чувствительное сердце...

- Да не чувствительное оно, - сердито возразил Бабурин. - Человека я хоть щас удавлю с превеликим удовольствием!

Он вытянул на столе руки, больше похожие на лапы Кинг-Конга. Лютовой сказал с кривой усмешкой:

- Да, Конан с сердцем лани...

Что означало это замечание, мало кто понял, наступило неловкое молчание, я сказал, только бы как-то нарушить, вернуть к интеллигентному разговору о высоком, о литературе, об искусстве, словом, о чем можно чесать языки до бесконечности:

- Есть целый цикл романов, принимаемый в США на "ура", о некой сволочи с мускулами по всему телу и длинным мечом в руке, что идет "завоевывать себе королевство". Обратите внимание, не создавать королевство, не основывать королевство, а именно завоевывать!... То есть наткнуться на такое, где гуманный король не рубит головы всем чужакам, слишком мягок, вот его и... И заодно порубить его жену, детей, племянников и всю родню, чтобы никто не притязал на трон "по праву". Майданов спросил с подозрением:

- Это вы о ком?

- И - все, - продолжил я, будто не слыша вопроса. - Дальше - только властвовать. Горько, что этого дебила начали принимать и у нас. Как же, так сладко отождествлять свои стыдные тайные желания с его действиями: не трудиться, сажая сад, не горбиться, поливая, спасая от гусениц и саранчи, а сразу явиться к урожаю, зарубить хозяина, войти в дом и взять все то, что тот нажил многолетним трудом. И что у того в сараях, подвалах, кладовках.

- Это вы о ком? - переспросил Майданов уже с изумлением.

- Этот перс, - сказал я, - то бишь, персонаж, был бы немыслим еще сотню лет назад, когда все еще прививалась любовь к знаниям, к трудолюбию, к строительству. Вообще, к творчеству, к развитию мозгов и души, а не потаканию животным инстинктам убить соседа и отнять его богатства! Но, сперва не принимаемый даже у себя на родине, теперь варвар Конан шагает по всей планете. С мечом в руке, с крылатыми ракетами, со всем арсеналом современного варвара, не умеющего и не желающего мыслить, трудиться, плюющего на любое право... ибо какое у туземцев может быть право, когда в мире есть только право сильного? У кого крылатых ракет больше, тот и прав. А если еще и авианосцы с ядерным оружием, то ваше...

Майданов откинулся на спинку стула, рассматривал меня пристально. Вообще-то я лил воду на его мельницу, интеллигенты ненавидят мускулы, а русские - ненавидят и боятся. Сами они хиляки, обычно еще и больные в придачу, потому любого мускулистого здоровяка рассматривают с враждебностью, как соперника, как угрозу одним своим видом. С другой стороны, я сделал выпад в сторону обожаемой Юсы...

Губы его с трудом раздвинулись в улыбке, он сказал примиряющим голосом:

- Бравлин, расскажите лучше о своем учении... Да, я понимаю, что на сайте конкретнее, но мы ж соседи...

Он умолк, но все и так понятно, у соседей есть привилегии. Да и Лютовой с Бабуриным смотрят выжидающе, а Шершень перестал высматривать ос, что норовят присосаться к сладкому печенью, тоже поднял на меня взгляд.

Я вздохнул, сказал ровным голосом:

- Картина мира такова: в огромной Вселенной, полной хаоса и небытия, Бог создал крохотнейший уголок, где упорядочил материю так, что она стабилизировалась, получила жесткую структуру. Далее создал ничтожный по масштабам Вселенной, но огромный для нас мир, где воссияло Солнце, где появились планеты, а на планете по имени Земля - животный мир и... мы, человеки... Зачем мы, человеки? Затем, чтобы Бог мог поделиться с нами тяжестью этого мира. Чтобы мы подставили плечи, чтобы стали с ним вровень и тоже несли свет!... А что сейчас? Мы лежим на диванах и нежимся под защитой Бога, который охраняет нас от враждебного космоса, от всех ужасов, что таит мир за пределами нашей уютной комнаты.

Тихо ступая, словно опоздавшая ученица, прошла Анна Павловна. В руках банка с вареньем, торопливо наложила всем добавки, так же тихонько исчезла.

Майданов сказал с интересом:

- А у меня такой вопрос... А на фиг, как вы говорите, Богу было создавать мир? Что, ему плохо было?... Он же Бог!

Я кивнул:

- Хороший вопрос. При всех предыдущих формациях, будь это рабовладельческий строй или продвинутый коммунизм, мы не доискивались, почему Бог создал Землю и все на ней шевелящееся. Создал и создал. Хотя ему самому и без Земли и человека на ней, действительно, не фигово. Но вот взял и создал. Причины желания узнать невозможно: как говаривал первый любавичский ребе, "ло шоалим шаа-лот аль тайве" - не задают вопросов о причинах желания.

- И что, - спросил он с интересом, - теперь можете ответить?

- Да, - ответил я твердо. - Богу нужны помощники. Даже соратники! Потому он не создавал готовых работников, а сделал из глины Адама и дал ему свободу воли. Такого было желание Всевышнего - чтобы все обитатели этого мира имели свободную волю. И если мы хотим выполнить его не высказанную прямо волю, мы должны по возможности быстрее идти к Нему!...

- Гм, все религии клянутся, что ведут человека к Богу...

- Брешут, как поповы собаки. Разбивать лбом каменные плиты пола - это не дорога к Богу. Дорога - это стать, как Бог, бессмертными, могучими, всезнающими.

Шершень поинтересовался с самым коварным видом:

- А что насчет загробной жизни?

- К Богу идут только души - сгустки информации тех, кто не сворачивал с пути Бога. Кто приближал, как мог, человека к сверкающим вратам, за которыми его с нетерпением ждет Бог. Потому в том сверкающем облаке, что раньше называли раем, вы не найдете оч-ч-чень многих добропорядочных гусениц, что не забывали посещать церкви, мечети, синагоги и прочие храмы, зато встретите многих личностей, которых никак не ожидаете... Их по невежеству считали и считают богоборцами, еретиками, смутьянами, но они святлее папы римского - сами шли к Богу и других тащили. Так что там и Коперник, и Галилей, и Бруно, но нет тех, кто во имя Бога их преследовал.

- А где же те? В аду?

Я ответил хладнокровно:

- Ада нет. Куда девается туман, когда восходит солнце? Мы должны думать о том, как прийти к Богу как можно быстрее.

Шершень умолк, раздумывая над новым вопросом, по глазам вижу, замыслил какую-то пакость, все думает, как посадить этого пророка, то есть меня, в лужу, но заговорил Лютовой, он начал загибать пальцы:

- Первое, самое важное - сбросить с плеч лишний багаж. Помните старую поговорку: пусти бабу в рай - она и корову за собой тащит? А мы настолько изнежены, что куда там к Богу! В лом встать с дивана и переключить каналы в телевизоре - пульты дистанционного управления придумали!... Сейчас все технологии развиваются только в одном направлении: ублажить плоть, а не душу. Бравлин прав, это даже не топтание на месте, это откат.

Я кивнул, благодаря за поддержку, сказал настойчиво:

- Мы обязаны идти к бессмертию и Богу. Идти быстро! А оставшиеся в этом мире - всего лишь животные. Одни милые и пушистые, другие - злые и грязные, но все они - животные, а мы - люди. А если их по-прежнему считать людьми, то мы - сверхлюди. Мы, принявшие иммортизм, новый качественный скачок эволюции.

Майданов помялся, я спросил:

- Вас что-то пугает?

Шершень хохотнул:

- Конечно! Как обычно...

- Нет... - ответил Майданов к нашему удивлению, - не пугает... уж очень. У вас всех высказывания бывали куда хлеще. А идеи так и вообще... Просто чересчур уж круто!

Я сказал успокаивающим тоном:

- Бессмертие, естественно, не будет проклятием. При желании всегда можно пойти тем же путем, что идут звери, птицы и мотыльки. То есть прожить отрезок времени и умереть. Но этот отрезок, в отличие от мотылька, человек будет волен определять себе сам.

Майданов ежился. Хоть и демократ, но предпочел бы, чтобы жизнь человеку отмерял кто-то другой. Тогда можно встать в оппозицию и доказывать на кухне, как это-гадко и мерзко: определять срок жизни другому человеку, когда его естественное и неотъемлемое право - распоряжаться своей жизнью самому! Можно сказать, общечеловеческое право и общечеловеческая ценность. Лютовой сказал задумчиво:

- Вообще люди сильны только до тех пор, пока отстаивают сильную идею. У Юсы такой идеи нет. У нас теперь есть.

Майданов вскричал со стоном:

- Да что вы все на Юсу сворачиваете?... Что у вас за Карфаген такой? Бравлин, а как вы такое можете? Да неужели вы не понимаете такой простой вещи...

Я поперхнулся прямо в чашку, коричневая жидкость выплеснулась на белую поверхность. Прибежала Анна Павловна, счастливая, что может помочь, посодействовать, спасти, торопливо вытерла чистым полотенцем, приговаривая, что пустяки, все пустяки, ничего не было, приличные люди таких вещей не замечают, вон вам и на ширинку капнуло, давайте ототру.

- Простите, - сказал я покаянно, - простите, что рассмеялся... Давно уже не реагировал так. Это раньше меня умиляло и смешило, когда какой-нибудь юноша с горящим взором, только что узнавший, что существует, к примеру, политика, с жаром начинал обвинительную речь против меня словами: "Да неужели вы не понимаете такой простой вещи...", а когда год спустя он или ему подобный услыхивал об экономике, начинал все теми же словами: "Да неужели вы не знаете такой простой вещи...", и старательно объяснял мне все войны, открытия, любовь и верность - чисто экономическими мотивами. Когда еще чуть позже он или оный узнавал о Фрейде и о том, что все объясняется подавленными сексуальными мотивами, начинал теми же словами: "Да неужели вы не знаете такой простой вещи, как...", и объяснял все события в мире, сообразуясь с только что услышанными откровениями. Простите, Андрей Палиевич, я не хочу сказать, что мне придется отвечать на глупости, которые я прошел еще в детсадике... Просто так уж совпало, что начали чересчур традиционно.

Он в смущении развел руками.

- Уж простите, Христа ради... Действительно, ко мне тоже так обращались не однажды даже совсем утята. Меня это смешило. Но неужели и я... Гм, простите великодушно. Но все-таки я не понимаю, как можно вот так, будучи культурным и образованным человеком, имея докторскую степень, становиться на сторону талибов и прочих невежественных фундаменталистов...

Я ощутил внезапную усталость, разговор крутится вокруг да около одного и того же, надоело, надо заканчивать и двигать домой.

- Я уже говорил о трудном выборе римлянина, - сказал я. - Даже не плебея, а образованнейшего римлянина, философа, знатока римского права, историка и культурного человека... который разговаривает с первохристианином. Естественно, невежественным и, скорее всего, неграмотным. Как вы полагаете, легко ему, культурному римлянину, понять точку зрения христианина?...

Бабурин возопил:

- Да что ты про этот гребаный Рим снова? Обрыдло! Он уже в печенках у меня сидит!

Я ответил хладнокровно:

- А зачем придумывать новые аргументы, если этот тебя под корень?...

- Так уж и под корень...

- Тогда опровергни, если сумеешь.

Бабурин фыркнул:

- Ну, знаешь, мне он просто не нравится, вот и все мое опровержение. Просто давай другое, и все тут! Я люблю разное, цветное. Хоть и ни фига в нем не понимаю.

Я кивнул в его сторону Майданову:

- Он хоть признается... Не странно ли... вернее, не должно ли настораживать то, что наша, да и не только наша, интеллигенция абсолютно заодно с тупейшим быдлом по поводу таких животрепещущих вопросов, как давить или не давить талибов, ставить или не ставить памятник Петру в Москве, давать амнистию уголовникам или нет... Мы знаем, что большинство всегда неправо, но если наша интеллигенция выкрикивает те же лозунги, что и пьяный слесарь у пивного ларька, то я, как оптимист, должен сказать, что этот слесарь поднялся до уровня титанов мысли, да?

- Это вы по поводу бомбежек Судана?

- Да при чем тут Судан? Этих суданов уже тысячи! Хоть и по ним дивное единодушие интеллигенции с самым что ни на есть тупейшим быдлом. И почти по любому поводу. Ладно, что-то я засиделся. Пойду посмотрю отклики в Интернете... Спокойной всем ночи!

ГЛАВА 5

Машины шли плотными рядами. Я как въехал на трассу, так и шел в правом ряду, не в состоянии выбраться в леваки. Впрочем, они ползут с такой же черепашьей стремительностью. Впереди меня плетется автобус, на задней площадке три молоденькие девчонки посмеиваются, поглядывают на мой покорно плетущийся за ними "Форд". Автобус много выше моей машины, девчушки поглядывают свысока, показывают языки, длинные и розовые, как у щенков. Средняя быстро посмотрела по сторонам, хорошо ли ее загораживают подружки, быстро приподняла маечку. На меня дразняще посмотрели круглые сочные сиськи, снежно-белые на загорелом теле, с огромными розовыми кружками и накаленными ниппелями.

Я покрутил головой, сделал большие глаза. Девчонка опустила маечку, подружки хихикают подбадривающе, и тогда она, осмелев еще больше, снова приподняла и, схватив сиськи обеими ладонями, потрясла во все стороны, пародируя стриптизерш.

Мои глаза стали еще шире, я чуть было не сделал рукой жест, что, мол, еду за автобусом до следующей остановки, сходи, садись рядом, прокатимся с ветерком, девушки с чувством юмора - это же круто... но вспомнил, что для них я уже старый черт, это лет через пять, а то и десять, сочтут, что я вполне, вполне, а сейчас просто повертят пальцем у виска... вздохнул и начал протискиваться на левые полосы.

Девчонки смеялись и показывали пальцами, мол, сбежал, трус. Я виновато развел руками, на мгновение оторвав ладони от руля. Да, трус...

Свободу секса, мелькнула мысль, а также гомосекства и всяких прочих перверсий обществу дали для того, чтобы в обмен незаметно изъять куда более важные свободы. Человечек их отдал с легкостью. Эти девчушки просто не знают, что потеряли. Зато видят, что приобрели... Это как старый торг, когда дьявол предлагает продать душу, и в обмен за это нечто эфемерное, непонятное, что нельзя пощупать, нельзя из обладания им получить выгоду, а скорее - наоборот, предлагает целые горы материальных благ: сундуки с золотом, золотые блюда, королевскую корону, вечную молодость без всяких подтяжек и омолаживаний, карьеру, пост генерального директора, собственный банк, виллу на Карибах...

Надо будет сформулировать, что разница между человеком... или иммортистом с животными и юсовцами в том, что человек начинается только там, где животное заканчивается.

Возможна... придется в качестве непререкаемых закрепить моральные установки и незыблемые... хотя бы до поры до времени, постулаты. К примеру, "девочки так не поступают", "чужие письма читать нельзя". Конечно, нельзя требовать чересчур много, ибо все понимаем прекрасность постулата "Надо быть честным", но в современном мире с этим не проживешь, а если и проживешь, то вся жизнь станет кошмаром. На такой подвиг способен не всякий. Подвижники - да, но нужно переделывать нормального человека. Среднего, как не любят у нас говорить.

Новая Церковь, что обязательно будет создана, не ревнива, но не позволяет сосуществовать в двух верах, ходить в две церкви. Почему? Потому что с горы катиться всегда легче, а сейчас только Новая Церковь берется вести на сверкающую гору. Человек же слаб, немногие могут избегнуть минуты слабости духа. В такие моменты любой может отказаться от трудного пути... если есть оправдание и веские доводы, почему можно отказаться от изнурительного восхождения. Другая церковь это оправдает... однако Новой Церкви не угодны блаженные, юродивые и обкуренные!

То, что юсовцы называют сердцем, у них находится намного ниже поясной пряжки. Те милые девчушки, увы, даже не слышали о других вариантах поведения, кроме как занятие безопасным сексом с первым же симпатичным встречным.

- Да будем, - проговорил я вслух и прислушался, как это звучит, - радостными аскетами! Всю мощь своего ума, весь жар сердец - неустанному восхождению на сверкающую гору знаний! Она ведет к Богу, а там, уже вместе с Богом, дальше на расширение обитаемого мира Разума!

Звучало хреново. Не просто хреново, а жутко. Отвратительно. Мерзко. Высокопарно, а это в сто тысяч раз хуже, чем гадко и мерзко. Сейчас высокопарности страшатся все, в моде снова небритый герой, а с экрана "ящика" смотрят обородевшие придурки-ведущие телепрограмм...

- Пока мы холопы, - сказал снова вслух, пора приобрести диктофон, - для нас не будет героев. А от высокопарности будем бегать, как черт от ладана... У нас должны быть герои! Хотя бы для того, что... поклонение героям всегда выражается одинаково - сами на какое-то время становимся готовыми совершить подвиги.

Дома через полчаса зашел Лютовой. Возможно, видел, когда я приехал, дал время принять душ и заморить червячка. Держался, он - Лютовой, не червячок - как всегда, подчеркнуто бесстрастно. Прямой, с красивым разворотом плеч, живот подтянут, постоянный контроль за выражением лица. Ни на секунду не забывает о манерах. Этакий мушкетер, гвардейский офицер и дипломат сегодняшнего дня вместе взятые. Иногда выглядит прусским бароном, такое же высокомерие, что на самом деле, конечно, не высокомерие, но в мире победивших простолюдинов с их манерами он выглядит черт знает чем и кем.

Я заговорил первым, стараясь сразу оформить в слова мелькнувший образ:

- Сейчас в моде расслабленная вихляющая походка.

Мужчины не стесняются отпускать животики, сутулиться и ходить, шаркая подошвами. Человек Завтрашнего Дня, напротив, обязан постоянно контролировать себя. Он подтянут, спину не горбит, живот подтягивает. Если человек вчерашнего дня получает удовольствие от потакания своей слабости и своему ничтожеству, то Человек Завтрашнего - от постоянной готовности!

Лютовой не двинул ни одной мышцей морды лица, но в серых глазах мелькнуло глубокое удовлетворение.

- Спасибо, - сказал он отрывисто. - Сегодня же вобью в головы!

- А послушают?

Он кивнул.

- У нас отряды совсем молодых ребят. Возраст "...пока отвагою горим, пока сердца для чести живы...".

- Человек Завтрашнего Дня, - закончил я, - он же иммортист, постоянно совершенствует себя! Во всем, что доступно на пути к Богу.