Чтение 26–й страницы книги ~Возвращение со звезд~

неактуальным, чем-то мертвым, потому что астронавты принесли бы на Землю
сведения о состоянии иной, внегалактической цивилизации, соответствующие
лишь тому моменту, когда они покидали эту внегалактическую цивилизацию. За
время их обратного пути тот мир тоже ушел вперед на один, два, три миллиона
лет. Таким образом, вопросы и ответы станут запаздывать на многие тысячи
лет, и это зачеркивает их, превращая всякий обмен опытом, сведениями,
мыслями в фикцию. Стало быть, сами межзвездные путешественники станут
посредниками и вестниками умерших, а их труд - актом абсолютного и
неотвратимого отчуждения от человеческой истории; космические полеты
превратятся в самый дорогостоящий вид дезертирства из мира творимой истории.
И во имя этого миража, во имя такого, никогда не окупающегося, всегда
бесполезного безумия Земля должна напрягать все силы и отдавать лучших своих
сыновей?

Книга Старка заканчивалась главой о возможностях разведки с помощью
роботов. Они тоже, разумеется, передавали бы мертвые сведения, но такой
ценой можно было бы избежать человеческих жертв.

На трех страницах приложения к книге делалась попытка ответить на вопрос,
существует ли возможность путешествия со сверхсветовыми скоростями, а также
возможность так называемого "моментального космического контакта", то есть
преодоления пространства вселенной без всякой или почти без всякой потери
времени, благодаря еще неизвестным свойствам материи и пространства, путем
какого-то "дистанционного контакта" - эта теория, скорее гипотеза, не
имевшая под собой почти никакого основания, носила название "телетаксии".
Старк считал, что он может доказать, что не существует и этого последнего
шанса. Иначе его, несомненно, уже открыла бы какая-нибудь из более развитых
цивилизаций нашей или иной галактики. В таком случае ее представители могли
бы в чрезвычайно короткий срок поочередно "посетить на расстоянии" все
планетные системы и солнца, не исключая и нашего. Однако до сих пор Земле
никто еще не наносил подобных "телевизитов", и это якобы доказывало, что
такой молниеносный способ "пробоя" Космоса можно измыслить, но нельзя
осуществить.

Я возвращался домой, словно оглушенный, с каким-то почти детским
ощущением личной обиды. Старк, человек, которого я никогда не видел, нанес
мне удар, как никто другой. Мой неумелый пересказ не передает беспощадной
логики его вывода. Не знаю, как я добрался до своей комнаты, как переоделся;
мне вдруг захотелось курить, и я заметил, что уже давно курю, сидя на
кровати, ссутулившись, словно чего-то ожидаю. Ах, да: обед! Совместный обед.
Это правда: я немного побаивался людей, но скрывал это даже от себя и именно
потому так поспешно согласился разделить виллу с чужими. Может быть, мое
ожидание встречи с ними породило неестественную торопливость: я словно
пытался успеть сделать все, чтобы приготовиться к встрече; благодаря книгам
я уже проник в самые тайники новой жизни. Еще сегодня утром я не признался
бы себе в этом, но после книги Старка волнение перед встречей вдруг покинуло
меня. Я вынул из читающего аппарата голубоватый, похожий на зерно кристаллик
и с удивлением, полным страха, положил его на стол. Это он нокаутировал
меня. Впервые после возвращения я подумал о Турбере и Гимме. Необходимо
повидаться с ними. Может быть, Старк прав, но у нас есть своя правда. Никто
не бывает совершенно прав. Это невозможно. Из оцепенения меня вывел
мелодичный сигнал. Я одернул свитер и сошел вниз, вслушиваясь в себя, уже
более спокойный.

Солнце просвечивало сквозь виноградные лозы веранды, зал, как всегда
после полудня, был наполнен рассеянным зеленоватым светом. Стол был накрыт
на троих. Когда я вошел, открылась дверь напротив и появились те двое. Они
были, по теперешнему времени довольно высоки. Мы сошлись на полпути, словно
дипломаты. Я представился, мы пожали друг другу руки и сели за стол.

Меня охватило какое-то особое приглушенное спокойствие, словно я и впрямь
был боксером, который недавно поднялся с пола после технически
безукоризненного нокаута. Из своего состояния подавленности, как из сумрака
ложи, я присматривался к молодой паре.

Женщине не было, пожалуй, и двадцати. Гораздо позже я понял, что ее
трудно было бы описать, наверняка она не походила на свою фотографию, и даже
на другой день я не имел понятия, какой у нее, например, нос - прямой или
слегка вздернутый. То, как она протягивала руку за тарелкой, радовало меня,
как нечто ценное, неожиданное, что случается не каждый день; улыбалась она
редко и спокойно, как бы с примесью недоверия к самой себе, словно считала
себя недостаточно сдержанной, слишком веселой по натуре, или, может быть,
непокорной и пыталась с этим справиться, но все время чуточку переходила
очерченные ею самою границы, знала об этом, и это ее даже забавляло.

Меня все время тянуло смотреть на нее, и я вынужден был с этим бороться.
И, однако, я то и дело посматривал на нее, на ее волосы, вызывающие
воспоминание о ветре, опускал голову над тарелкой, поглядывал украдкой,
протягивая руку за блюдцем, так что два раза чуть было не перевернул вазу с
цветами, словом, вел себя куда как умно. Но они меня словно не замечали. У
них были какие-то свои, только друг с другом сцепляющиеся крючочки во
взглядах, невидимые нити только их соединяющего взаимопонимания. За все
время мы вряд ли обменялись и двумя десятками слов - о том, что погода
прекрасная, что вокруг очень мило и тут можно хорошо отдохнуть.

Марджер был всего лишь на голову ниже меня, худощавый, как юноша, хотя
ему было, пожалуй, за тридцать. Одет он был в темное. Блондин с
продолговатой головой и высоким лбом. Сначала он даже казался мне
исключительно интересным, но лишь до тех пор, пока лицо его оставалось
неподвижным. Едва он обращался, чаще всего с улыбкой, к жене (причем их
разговор состоял из намеков и полуслов, совершенно непонятных для
постороннего), как становился почти некрасивым. Вернее, пропорции его лица
как бы ухудшались, рот слегка перекашивался влево, лицо становилось
невыразительным, и даже его смех был каким-то бесцветным, хотя зубы были
красивые, белые. А когда он оживлялся, то и глаза его делались, на мой
взгляд, слишком голубыми, и челюсть чересчур рельефной, и весь он становился
безликим образчиком мужской красоты, прямо из журнала мод.

Одним словом, с первой же минуты я почувствовал к нему антипатию.

Девушка - так только я мог думать о его жене - не отличалась красивыми
глазами, необыкновенным ртом или волосами; не было в ней ничего
необыкновенного. И в то же время вся она была необыкновенной. "Рядом с
такой, да с палаткой за плечами, я бы мог дважды пересечь Скалистые горы", -
подумал я. Почему именно горы? Не знаю. Она ассоциировалась в моем сознании
с ночлегами в шалаше, с мучительно трудными восхождениями на горные вершины,
с морским берегом, где нет ничего, кроме песка и волн. Неужели только
потому, что у нее не были подкрашены губы? Я чувствовал ее улыбку - там, по
другую сторону стола, даже когда она совсем не улыбалась. В неожиданном
приступе дерзости я решился вдруг посмотреть на ее шею - и словно совершил
кражу. Это было уже под конец обеда. Марджер вдруг обратился ко мне; не
знаю, не покраснел ли я в эту минуту.

Он долго говорил, прежде чем я сообразил, о чем идет речь. В вилле только
один глидер, и он вынужден, к сожалению, взять его, потому что едет в город.
Так что, если я тоже собираюсь и не хочу ждать до вечера, то, быть может,
поеду вместе с ним? Он, конечно, мог бы прислать мне из города другой,
или...

Я прервал его. Начал было с того, что никуда не собираюсь, но замялся,
словно вспомнив что-то, и вдруг услышал собственный голос, говорящий, что
действительно я намерен поехать в город и если можно...

- Ну и прекрасно, - сказал он. Мы уже вставали из-за стола. - Когда вам
было бы удобнее?

Некоторое время мы состязались в любезности, наконец я выяснил, что он
спешит, и сказал, что могу ехать в любой момент. Договорились выехать через
полчаса.

Я вернулся наверх, порядочно удивленный таким оборотом дела. Марджер меня
совершенно не интересовал. В городе мне решительно нечего было делать. Так к
чему же вся эта эскапада? Кроме того, мне казалось, что он, пожалуй, немного
переборщил в любезности. В конце концов если б я действительно спешил в
город, роботы не дали бы мне пропасть или идти пешком. Может быть, ему
что-нибудь нужно от меня? Но что? Ведь он совсем меня не знал. Я до тех пор
ломал себе над этим голову, тоже неизвестно зачем, пока не подошло
условленное время и я не сошел вниз.

Его жены не было видно, она даже не выглянула в окно, чтобы еще раз
издали с ним попрощаться. Вначале мы молчали, сидя в просторной машине и
глядя на раскручивающиеся повороты шоссе, лавирующего между холмами.
Постепенно завязался разговор. Оказалось, что Марджер инженер.

- Как раз сегодня мне предстоит контроль городской селекстанции, - сказал
он. - Вы, кажется, тоже кибернетик?..

- Каменного века, - ответил я. - Простите... а откуда вы знаете?

- Мне сказали в Бюро Путешествий, кто будет нашим соседом, потому что я,
естественно, поинтересовался.

- Ага.

Мы на минуту замолчали. Приближался пригород.

- Если можно... я хотел бы спросить, были ли у вас какие-нибудь хлопоты с
автоматами? - неожиданно спросил он, и не столько по содержанию вопроса,
сколько по его тону я догадался, что Марджер с нетерпением ждет ответа. Это
было для него важно? Но что именно?

- Вы имеете в виду... дефекты? Масса. Да это, пожалуй, и естественно;
модели по сравнению с вашими настолько устаревшие...

- Нет, не дефекты, - перебил он, - скорее колебания точности, в таких
изменчивых условиях... мы теперь, к сожалению, не имеем возможности
испытывать автоматы в столь необычных обстоятельствах.

В конце концов все свелось к чисто техническим вопросам. Он просто
интересовался, как выглядели некоторые параметры функционирования
электронного мозга в районах действия мощных магнитных полей, в пылевых
туманностях, в вихревых гравитационных провалах, и не был уверен, не
являются ли эти сведения пока секретным архивом экспедиции. Я рассказал ему
все, что знал, а за более подробными данными посоветовал обратиться к
Турберу, который был заместителем научного руководителя экспедиции.