мышцы млекопитающего, листа растения, слизистой железы червя, брюшного
узла насекомого и т.п. - содержит одни и те же основные части: ядро с его
отшлифованным до предела молекулярных возможностей аппаратом
наследственной информации, энзиматическую сеть митохондрий, аппарат
Гольджи и др., и в каждой из клеток заключена потенциальная возможность
динамического гомеостаза, специализированной дифференциации и тем самым
всего иерархического строения многоклеточного организма.
непосредственности ее действий. Ибо в эволюции каждое изменение служит
только сегодняшним задачам приспособления. Эволюция не может производить
таких изменений, которые служили бы лишь подготовкой для других,
предстоящих через миллионы лет; о том, что будет через миллионы лет,
биоэволюция "ничего не знает", поскольку она является "слепым"
конструктором, действующим методом "проб и ошибок". Она не может в отличие
от инженера "остановить" неисправную машину жизни, чтобы, "продумав" ее
основную конструктивную схему, в один прием радикально ее перестроить.
она проявила, создав в прологе к многоактной драме видов строительный
материал, обладающий ни с чем не сравнимой универсальностью и
пластичностью. Поскольку, как уже было сказано, она не может производить
внезапных, радикальных перестроек, все механизмы наследственности, ее
сверхустойчивость и вторгающаяся в нее стихия случайных мутаций (без
которых не было бы изменений, а значит, и развития), разделение полов,
способность к размножению и даже те свойства живой ткани, которые с
наибольшей выразительностью проявляются в центральной нервной системе, -
все это было уже как бы "заложено" в археозойской клетке миллиарды лет
назад. И подобную дальновидность продемонстрировал Конструктор безличный,
не мыслящий, заботящийся на первый взгляд только о сиюминутном состоянии
дел, о выживании данного преходящего поколения праорганизмов - каких-то
микроскопических белково-слизистых капелек, которые умели лишь одно:
сохранять себя в зыбком равновесии физико-химических процессов и
передавать своим потомкам динамический стереотип этой сохранности!
эволюции видов фазы мы не знаем ничего: от нее не осталось никаких
-воистину никаких! - следов. Вполне возможно, что в эти миллионы лет
поочередно возникали и гибли формы пражизни, совершенно отличные как от
современных, так и от древнейших ископаемых. Быть может, многократно
возникали большие, почти живые конгломераты, развивались некоторое время
(продолжавшееся, наверное, опять-таки миллионы лет) и лишь на последующих
этапах борьбы за существование подвергались безжалостному вытеснению из
своих экологических ниш более приспособленными, то есть более
универсальными образованиями. Это означало бы теоретически возможное, даже
правдоподобное начальное многообразие и разветвленность путей, на которые
вступала самоорганизующаяся материя, и непрерывное истребление, заменяющее
разум, который спланировал бы конечную универсальность. И количество
конструкций, подвергшихся уничтожению, вероятно, в тысячи раз превосходило
горстку тех, которые победоносно вышли из всех испытаний.
Образно говоря. Природа должна была заложить в биологическом материале все
потенциальные возможности, реализованные значительно позже, тогда как
человек развивал свою технологию, отбрасывая одни ее формы, чтобы перейти
к другим. Будучи относительно свободным в выборе строительного материала,
имея в своем распоряжении высокие и низкие температуры, металлы и
минералы, газы, жидкости и твердые тела, человек мог на первый взгляд
совершить больше, чем Эволюция, обреченная всегда иметь дело с тем, что ей
дано: с тепловатыми водными растворами, с клейкими соединениями, со
сравнительно скудным набором "кирпичиков", плававших в архейских морях и
океанах. Но Эволюция сумела "выжать" из столь ограниченного исходного
материала буквально все, что было возможно. В результате "технология"
живой материи по сей день побивает нашу, человеческую, инженерную
технологию, поддерживаемую всеми ресурсами коллективно добытого
теоретического знания. Иначе говоря, универсальность наших технологий
минимальна. До сих пор техническая эволюция двигалась в направлении, как
бы обратном биологической, создавая исключительно устройства узкой
специализации. Прообразом для большинства орудий была человеческая рука,
причем всякий раз - лишь одно ее движение или усилие: клещи, сверло,
молоток имитируют соответственно сжимающиеся пальцы, вытянутый палец,
вращаемый вокруг своей оси благодаря движениям в запястном и локтевом
суставах, и, наконец, кулак. Так называемые универсальные станки тоже ведь
по существу являются узкоспециализированными устройствами. Даже
фабрики-автоматы, появляющиеся только сейчас, лишены пластичности,
характерной для поведения живых организмов. Достижение, универсальности
лежит, по-видимому, на пути дальнейшего развития теории самоорганизующихся
систем, способных к приспособительному самопрограммированию;
функциональное сходство таких систем с человеком не является, конечно,
случайным.
"повторении" конструкции человека или других живых организмов с помощью
электрической "механики" цифровых машин. Пока что "технология" жизни
опережает нас на большую дистанцию; мы должны догнать ее не для того,
чтобы слепо подражать достижениям жизни, а для того, чтобы пойти дальше
Природы, совершенство которой только кажется недостижимым.
теории к практике, абстрактного знания к осуществленным технологиям. В
биоэволюции это отношение, естественно, отсутствует, поскольку, ясное
дело, природа "не ведает, что творит": она просто реализует то, что
возможно, то, что само собой вытекает из данных материальных условий.
Человеку нелегко согласиться с таким положением дел хотя бы потому, что он
сам принадлежит к числу этих "нечаянных", "непредусмотренных" отпрысков
матери Природы.
кратко пересказать ее содержание кажутся безнадежными. Угрожающая лавина
материала заставляет нас быть особенно лаконичными. Первобытные технологи
не располагали никакой теорией, в частности потому, что люди вообще не
подозревали о возможности чего-то подобного. На протяжении тысячелетий
теория развивалась без участия эксперимента, формируясь на основе
магического мышления, которое является своеобразной формой мышления
индуктивного, только используемого ложным образом. Предшественником
индукции у животных был условный рефлекс, то есть реакция, идущая по схеме
"если А, то В". Разумеется, и такому рефлексу, и магии должно
предшествовать наблюдение. Зачастую случалось, что правильные
технологические приемы противоречили ложным теоретическим сведениям своего
времени; тогда выстраивали цепочку псевдообъяснений, целью которых было
согласовать теорию с практикой (например, тот факт, что насосы не
поднимали воду выше чем на 10 метров, "объясняли" тем, что Природа боится
пустоты). Наука в ее современном понимании исследует законы природы, а
технология использует их для удовлетворения потребностей человека, в своей
основе таких же, как и во времена египетских фараонов. Одеть, накормить,
дать крышу над головой, переместить из одного места в другое, охранить нас
от болезней - вот задача технологии. Наука интересуется фактами об атомах,
молекулах, звездах, а не нами; во всяком случае, мы интересуем науку не
настолько, чтобы ее компасом служила непосредственная полезность
результатов. Заметим, что в древности "бескорыстие" теоретических
изысканий было более явным, чем сейчас. Опыт научил нас, что нет
бесполезной науки в самом что ни на есть прагматическом значении слова
"польза", потому что никогда не известно заранее, какая информация о
природе пригодится, более того, окажется необыкновенно нужной и важной.
Одна из самых "ненужных" отраслей ботаники - лихенология 1, занимающаяся
плесневыми грибами, - оказалась в буквальном смысле слова жизненно
необходимой после открытия пенициллина. В прежние времена
исследователи-идиографы 2, неутомимые собиратели фактов, классификаторы и
эмпирики, не смели и рассчитывать на подобный успех. Но ведь человек, это
создание, непрактичность которого временами может сравниться лишь с его
любопытством, заинтересовался количеством звезд и строением Космоса
раньше, чем теорией земледелия или строением собственного тела.
Кропотливый, поистине маниакальный труд собирателей и коллекционеров
наблюдений постепенно воздвиг огромное здание номотетических наук 3,
обобщающих факты в виде законов, относящихся к системам предметов и
явлений. До тех пор пока теория плетется в хвосте технологической
практики, конструкторская деятельность человека во многом напоминает
используемый эволюцией метод "проб и ошибок". Подобно тому как эволюция
"опробует" приспособительные силы животных и растений, создавая "головные
образцы" - мутанты, инженер исследует реальные возможности новых
изобретений, летающих устройств, транспортных средств, машин, часто
прибегая к созданию уменьшенных моделей. Именно такой метод эмпирического
отсева ложных решений и возобновлений конструкторских усилий сопутствовал
открытиям XIX века: лампочке с угольной нитью, фонографу, динамомашине
Эдисона, а еще раньше - локомотиву и пароходу.
которому для достижения цели не нужно ничего, кроме искры божьей, здравого
смысла, терпения, клещей и молотка. Однако это расточительный метод; он
почти столь же расточителен, как и деятельность биоэволюции, эмпирические
приемы которой, отнимавшие миллионы лет, поглощали гекатомбы жертв, этих
"ложных решений" задачи о сохранении жизни, поставленной в новые условия.
Существеннейшей особенностью эмпирической эпохи в технологии было не
столько отсутствие теории, сколько ее вторичность. Сначала возникла
паровая машина, а потом термодинамика; сначала самолет, а потом теория
полета; сначала строили мосты, а потом научились их рассчитывать. Я бы
рискнул утверждать даже, что технологическая эмпирика стремится
Лондон Джек
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Прозоров Александр
Куликов Роман