Онисимова.
пустынной квартире, близко знакомого человека с родины. Из прихожей он
повел старика в гостиную. Люстра, искусно выполненная из ничем не
украшенной - так требовал новейший конструктивизм - полоски металла, смело
изогнутой в виде острого зигзага, освещала низкие, броского контура,
кресла и овальный, тоже под стать креслам низковатый, ничем не покрытый
полированный стол. Поодаль возле дивана, в очертаниях которого опять же
соединились простота и вычурность, приютился шахматный столик и два
обыкновенных стула, несколько здесь странные. Сейчас на этом столике
покоился телефонный аппарат. Оклеенные сиреневыми, лишенными рисунка,
обоями стены были голы. Предполагалось, что тот, для которого было
отремонтировано, подготовлено это жилище, подберет несколько картин по
своему вкусу. Однако, равнодушный и здесь к убранству квартиры, Онисимов
так и оставил в неприкосновенности наготу стен этой гостиной.
прямолинейностью сказал:
кабинете, где вы нас приняли в первый день, мне было, с вашего позволения,
вольготнее. Там хоть казенщина, да наша.
дали право туда вас потащить.
сменяясь, пробегали нерусские буквы светящейся рекламы, а выше, во мгле
неба виднелись неяркие звезды.
посидеть, походить вдвоем в обширном, темнеющем за стеклами парке
посольства. Однако Александр Леонтьевич, и прежде то почти не знававший
прогулок, здесь нарочито избегал выходить по вечерам на свежий воздух. Он
заметил, что под открытым небом после захода солнца его почему то
пронимает озноб. А затем ночью, в постели, вдруг выступал, случаюсь, пот,
сразу делавший мокрой рубашку. Ничего подобного с ним раньше не бывало.
Правда, эта непонятная потливость еще очень редко посещала его и то лишь -
так по крайней мере казалось Онисимову, - если он бывал вечером на воздухе
Александр Леонтьевич не придавал значения этим неприятным странностям - не
он один плохо переносил непривычно холодное здешнее лето. И все же
предпочитал проводить свободные вечера в четырех стенах. Кстати, под
крышей и не очень разыгрывался кашель, на воле же Онисимов обязательно
раскашливался.
невысказанное предложение Василия Даниловича.
на красноватое, обветренное лицо Челышева. Сколько же лет этому
трехжильному доменщику-академику? Кажется, семьдесят три. А Онисимову лишь
пятьдесят четыре. Подмывает откровенно сказать "Для меня сыро". Нет,
Александр Леонтьевич не разрешает себе жалобной нотки.
неба. Смутно поблескивает навощенный паркет. Различим запах табачного
дымка. Она, эта комната, действительно излюбленная Онисимова. Он с
некоторых пор стал даже стелить себе здесь на ночь и, истребляя сигарету
за сигаретой, все же одолевал бессонницу, забывался в недолгом, неглубоком
сне.
потолком созвездие лампочек озаряет увесистый, о двух тумбах, не
причастный к мебельным модам письменный стол, телефонный круглый столик,
громаду несгораемого шкафа, еще один круглый стол, что служит подставкой
огромному глобусу, пару кресел, обтянутых исчерна-зеленой искусственной
кожей, такой же обивки диван, несколько стульев, книжный шкаф, под
стеклами которого видны тисненные золотом корешки томов Большой Советской
Энциклопедии и различных справочников. На стене против дивана бликами
электричества сияет написанный маслом портрет в золоченой раме. Стоя во
весь рост, сложив на животе руки, одетый в форму генералиссимуса Сталин
глядит перед собой. Сколько раз в часы бессонницы Онисимов словно
встречался с ним глазами. И предавался своим думам, перебирая прожитое.
Онисимов пристраивается рядом на стуле, подымливает табаком. Сначала они
говорят о делах. Корректные тишландцы под разными предлогами не пускают
советских инженеров на свои металлургические предприятия, не показывают и
судостроение. Онисимов пытался оказать содействие, но и он натолкнулся на
вежливый отказ. Пока что, как видно, не придется осмотреть здешнюю
металлургию. Но если наш брат, советский дипломат, здесь бездельничать не
будет, то...
некоторые двери нам откроются.
большущий, иноземного изготовления шар, по которому растеклась голубизна
океанов, разбирает, не прибегая к очкам, нерусские мелкие и мельчайшие
надписи. Нет, вряд ли он сюда вторично выберется. Надо и честь знать,
другим тоже хочется свет повидать, а он, Челышев, наездился, пусть посидит
дома.
Челышев через год другой вдруг выскажет желание вновь посетить эту страну.
Александру Леонтьевичу приятна откровенность гостя, его лишенный
дипломатических околичностей тон. Этак же начистоту Василий Данилович
держался с ним и в канувшие времена. Ей-ей, можно подумать, что он,
Онисимов, разговаривает с Василием Даниловичем в далекой-далекой Москве в
своем кабинете в Охотном ряду. Вот только глобуса у Онисимова там не было.
Опять его посасывает знакомая тоска, усилием воли он с ней легко
справляется, продолжает слушать.
Люксембурге. Намечена работа шести секций, в программу включены почти
двести докладов. Десятка три сообщений готовят и советские металлурги. Он
перечисляет важнейшие темы. Организационный Комитет конгресса кое-что в
нашей заявке с почтением сократил, лишь доменщиков не обидел. Дело
понятное. Всем интересно, как же эти русские на своих домнах обставили
американцев. Обзор доменного дела в СССР вынесен на пленарное заседание
конгресса. С этим обзором там выступит Головня Петр.
Челышев тотчас вспоминает:
министерские работники просили передать приветы Александру Леонтьевичу.
Ну, а Онисимов? Нет, он никак не реагирует, даже ничтожная тень не
пробегает по лицу, на четкого рисунка губах по-прежнему видна легкая
улыбка. Возможно, для него давняя стычка с Петром Головней - или, пожалуй,
лучше сказать, схватка - уже погребена под пеплом времени, не вызывает
волнения. Что же, Челышев не намеревается теперь вновь в это встревать.
Опять раздается его стариковски глуховатый голос:
Придется, может быть, сказать несколько любезностей великой герцогине
Люксембургской. Боюсь. Вдруг, черт побери, что-нибудь ляпну.
набок. Академик вертит глобус, отыскивает крохотное государство
Люксембург. Есть надежда, что делегаты конгресса поколесят по прилегающим
странам. Ну, и он отведет, конечно, душеньку. Можно рассчитывать на
поездки в Бельгию, во Францию и к федеральным немцам. Эти господа, хоть и
скрепя сердце, все-таки нас пустят на один-другой завод. Ну, а в
дальнейшем...
поглядеть Латинскую Америку. Прежде всего Кубу, затем Бразилию, Уругвай...
Ну, конечно, на очереди снова и Соединенные Штаты - хоть раз в десяток лет
надобно туда наведываться, пошляться там у станов и печей, потолковать с
заводской публикой.
стране. Осенью он снарядится, наверное, в пески Казахстана, увидит своими
глазами, каковы эти новооткрытые месторождения руд редких металлов, А
Восточная Сибирь? Край, где расположится наша третья металлургическая
база? Там надобно опять прокружить всерьез... Да, вот еще кстати о
Восточной Сибири. Товарища Лесных-то доконали. Взашей выгнали с завода.
Впрочем, это было, Александр Леонтьевич, кажется, еще при вас. А потом все
его печи разрезали автогеном на куски и вывезли на переплавку. Получил от
него письмо, хотел помочь, но что можно теперь сделать? Зря оторвали
человеку руки-ноги. Одну печку следовало бы ему оставить, пусть бы
возился. Кому от этого было бы плохо?
движением Челышев заставляет глобус пуститься в бег, следит за его
вращением. Значит, не ждите, Александр Леонтьевич, сюда вновь вашего
покорного слугу. Во всяком случае, в ближайшей семилетке.
он не заводил разговоров о молодости, о здоровье, о старении. А теперь...
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Афанасьев Роман
Ильин Андрей
Русанов Владислав
Сертаков Виталий