оно, конечно же, не имело ни малейшего понятия ни о чарльстоне, ни о
"Джимми-тигре". Они барабанили -- о мой добрый друг Бебра -- не Джимми и не
тигра -- они молотили кто в лес, кто по дрова, они выдували из своих фанфар
Содом и Гоморру. А поперечным флейтам это было безразлично. Командир взвода
фанфаристов крыл их последними словами. Но мальчики из взвода фанфаристов и
барабанщиков барабанили, свистели, трубили, наяривали что есть мочи, и это
для Джимми обернулось великой радостью среди жаркого тигрового августа, а до
соотечественников, которые тысячами тысяч столпились перед трибуной,
наконец-то дошло: это Джимми- тигр приглашает людей на чарльстон! И те, кто
на Майском лугу еще не танцевал, принялись, onj` не поздно, расхватывать
последних свободных дам. Только Лебзак принужден был танцевать на пару со
своим горбом, ибо по соседству все носившее юбку было уже давным-давно
ангажировано, а те дамы из женских организаций, которые могли бы его
выручить, ерзали далеко от одинокого Лебзака на жестких скамьях сцены. И тем
не менее -- это, конечно, присоветовал ему его горб -- он танцевал, желая
сделать хорошую мину при плохом чарльстоне и спасти то, что еще можно
спасти. Но спасти уже ничего было нельзя. Народ оттанцевал с луга, и тот,
хоть и весь истоптанный, стал совершенно пустым и зеленым. Народ за компанию
с "Джимми-тигром" рассеялся по просторным куртинам примыкающего к лугу
парка. Именно там открывались джунгли, которые посулил им Джимми, там тигры
мягко выступали на бархатных подушечках, заменяя первобытный лес людям,
которые еще совсем недавно теснились на Майском лугу. Закон и дух порядка --
все пошло к черту. Те же, кто отдавал предпочтение культуре, вполне могли на
широких ухоженных променадах той Гинденбургаллее, которая впервые была
насажена в восемнадцатом веке, спилена в одна тысяча восемьсот седьмом году,
при осаде города войском Наполеона, и в одна тысяча восемьсот десятом вновь
насажена теперь уже в честь Наполеона, короче -- танцоры вполне могли
наслаждаться моей музыкой на исторических землях, потому что микрофоны над
моей головой так и не вы ключили, потому что меня было слышно до Оливских
ворот, потому что я не сдавался, покуда мне и молодцам у подножия трибун не
удалось при посредстве выпущенных на свободу тигров Джимми очистить Майский
луг решительно от всего -- если не считать лютиков.
барабанщики все еще не унимались. Потребовалось некоторое время, прежде чем
утратило свою силу мое музыкальное воздействие.
Группы штурмовиков и эсэсовцев больше часа простукивали сапогами доски,
выдирали клочья из синих и коричневых гимнастерок, явно отыскивая что-то во
всем устройстве трибуны -- может, социалиста, а может, целую группу
вредителей из коммунии. Не перечисляя здесь все уловки и хитрости Оскара,
заметим коротко: они его не нашли. А не нашли они его потому, что не доросли
до него. Наконец тишина и спокойствие воцарились в деревянном лабиринте,
размерами, пожалуй, равном тому киту, во чреве которого сидел, пропитываясь
рыбьим жиром, Иона. Оскар не был пророком, и он захотел есть. Но не
случилось рядом Господа Бога, который сказал бы ему: "Встань и иди в
Ниневию, город великий, и проповедуй в нем!" И не дал Господь возрасти
растению, которое потом по Божию велению подточил бы червь. Я не скорбел ни
о том библейском растении, ни о городе Ниневия, пусть даже этот город звался
Данциг. Мой барабан, совсем не библейский, я засунул под пуловер, у меня
хватало забот и о самом себе; ни на что не наткнувшись, не зацепившись ни за
один гвоздь, я выбрался из внутренностей трибун, воздвигнутых для
манифестаций всякого рода и лишь по случайному совпадению имевших размеры
заглатывающего пророков кита.
медленно, как трехлетка, двигался по краю Майского луга в сторону
спортивного зала. Позади теннисных кортов прыгали мои ребятишки, те, что
раньше стояли у подножия трибун, держа перед собой солдатские a`p`a`m{,
малые барабаны, поперечные флейты, фанфары. Штрафные учения, подумал я и
лишь умеренно посочувствовал им, прыгающим по свистку гебитсфюрера. В
стороне от своего штаба прохаживался Лебзак со своим одиноким горбом. На
конечных пунктах целенаправленного маршрута, который он совершал
разворачиваясь на каблуках, ему уда лось изничтожить всю траву и все лютики.
запеканку с картошкой и красной капустой, а на десерт шоколадный пудинг с
ванильным соусом. Мацерат не проронил за обедом ни слова, матушка витала
мыслями где-то в другом месте, зато после обеда был семейный скандал на тему
"ревность и Польская почта". Под вечер освежающая гроза с ливнем и
великолепной барабанной дробью града дала длительное представление.
Утомленной жестянке Оскара дозволили отдыхать и внимательно слушать.
ВИТРИНА
тридцать восьмого, стоя со своим барабаном под разными подмостками, я с
большим или меньшим успехом срывал манифестации, заставлял заикаться
ораторов, преобразовывал марши, а также хоралы в вальсы и фокстроты.
когда все описанное стало достоянием истории и разрабатывается пусть даже
усердно, но как новости вчерашнего дня, я наконец сумел достичь необходимой
дистанции между собой и моим барабанничаньем под трибунами. Ничто не может
быть ошибочней, чем из-за шести либо семи сорванных манифестаций, трех либо
четырех сбившихся с ноги на подходе и на проходе колонн провозгласить меня
борцом Сопротивления. Толкуют о духе Сопротивления, об очагах Сопротивления.
Сопротивление можно даже сделать чисто внутренним, и тогда это называется:
внутренняя эмиграция. Не говоря уже о тех библейской твердости мужах чести,
которые за недостаточное затемнение окон спальни во время войны получили
разнос от люфтшуцварта и уплатили штраф, а теперь называют себя борцами
Сопротивления, мужами Сопротивления. Попытаемся еще раз заглянуть под
сценические площадки Оскара. Оскар ли задавал ритм на своем барабане? Брал
ли он по совету своего наставника Беб-ры действие в собственные руки и
заставлял народ отплясывать перед трибунами? Расстроил ли он замысел
Лебзака, столь языкастого, прошедшего огонь, воду и медные трубы гауляйтера
по идеологии? Сорвал ли он в августе тридцать пятого года, в то воскресенье,
когда полагался обед из одного блюда, первый раз, а потом и еще несколько
раз манифестацию в коричневых тонах при помощи хоть и бело- красного, но
отнюдь не польского барабана? Да, вам придется признать, все это я сделал.
Но можно ли утверждать, что я, пациент специального лечебного учреждения,
стал из-за этого борцом Сопротивления? На такой вопрос я отвечу
отрицательно, прошу также и вас, отнюдь не являющихся пациентами
специального лечебного учреждения, видеть во мне не более чем чудаковатого
человека, который из сугубо личных и вдобавок эстетических соображений, да и
приняв близко к сердцу наставления своего учителя Бебры, отверг цвет и
покрой lsmdhpnb, ритм и громкость принятой на трибунах музыки и лишь поэтому
с помощью обыкновенной детской игрушки пробарабанил своего рода протест.
при посредстве жалкого барабана, и скажу вам честно: я до совершенства довел
свой номер, равно как и разрезание голосом стекол на расстоянии. Я барабанил
не только против коричневых манифестаций. Оскар сидел также под трибунами у
красных и у черных, у скаутов и у молодых католиков в салатных рубашках, у
свидетелей Иеговы и у союза Кифхойзер, у вегетарианцев и у младополяков из
движения ультранационалистов. Что бы они ни собирались пропеть, протрубить,
вознести в молитве, возвестить миру -- мой барабан умел лучше, чем они.
барабаном, я убивал голосом, почему наряду с мероприятиями, проводимыми при
свете дня и направленными против трибунной симметрии, я приступил также к
ночной деятельности: зимой тридцать шестого--тридцать седьмого года я
разыгрывал искусителя. Первые уроки в науке искушения ближних своих я
получил от бабушки Анны Коляйчек, которая той суровой зимой открыла ларек,
иными словами, в своих четырех юбках она сидела за рыночным прилавком и
жалобным голосом предлагала к празднику: "Све жие яечки, маслицо желтенькое
и гусятки, не жирны, не постны!" Базарные дни бывали по вторникам. Она
приезжала из Фирека по узкоколейке, снимала перед самым Лангфуром валенки,
надетые на дорогу, меняла их на бесформенные галоши, продевала руки в обе
корзины и топала на Банхофштрассе к своему прилавку, где висела табличка:
"Анна Коляйчек, Биссау". Ах, как дешевы были тогда яйца! За гульден можно
было купить целых полтора десятка, а кашубское масло стоило дешевле, чем
маргарин. Моя бабушка стояла между двух рыбных торговок, которые наперебой
выкликали: "А вот кому камбалы!" и "Треска-тресочка, подходи!" Благодаря
морозу масло каменело, яйца не портились, рыбья чешуя превращалась в
тончайшие бритвенные лезвия, а одноглазый человек по имени Швердфегер
получал работу и, соответственно, заработок: он разогревал кирпичи над
открытым костерком из древесного угля, после чего, завернув их в газетную
бумагу, выдавал напрокат базарным торговкам. Моя бабка наказывала
Швердфегеру каждый час подсовывать ей под юбки горячий кирпич, Швердфегер
производил эту операцию железным заступом. Он совал под слегка приподнятые
юбки дымящийся сверток -- разгрузочное движение, затем погрузочное, -- и
заступ Швердфегера с почти остывшим кирпичом выползал из-под бабкиных юбок.
Ах, как я завидовал этим накапливающим и раздающим тепло кирпичам! Я и
сегодня мечтаю теплым кирпичом лежать под юбками у своей бабушки, чтоб меня
снова и снова меняли на меня же. Вы, пожалуй, спросите: а чего ищет Оскар
под юбками у своей бабушки? Уж не хочет ли он в подражание своему деду
Коляйчеку надругаться над старой женщиной? Или, может, он ищет забвения,
родину, завершающую нирвану? И Оскар отвечает: Африку искал я у нее под
юбками, возможно, Неаполь, который, как известно, надо увидеть. Там воедино
сливались потоки, там проходил водораздел, там дули особые ветры, но могло
царить и безветрие, там шумели дожди, но человеку там было сухо, там корабли
становились на якорь, а может, и выбирали якоря, там рядом с Оскаром
восседал Господь Бог, который всегда k~ahk тепло, там черт начищал свою
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Витковский Евгений
Шилова Юлия