рикошетом, ушла дугой в низкие облака. И вторая врезалась в облака красной
стрелой.
было бессильно. "Орудие... Если бы орудие!" Танк прорвался к траншеям слева,
наполз на окопы, он появился метрах в тридцати, со скрежетом подминая,
разутюживая бруствер. Башня повернулась, как голова, хищно выискивая, и
ствол орудия, кругло выделяясь дульным тормозом, повис вдоль траншеи и
замер.
поджег волосы, придавил его к земле черной горящей стеной. В левом ухе стало
очень тепло. В тот миг сознание убеждало Бориса, что он сейчас умрет, но это
же сознание передавало свои животворные толчки, и его руки шарили по земле,
судорожно искали то, что подсказывала память. Гранат не было... Гранат не
было...
траншеи, не мог подтянуть тело, ноги соскальзывали по кромке бруствера, - и
память тотчас подсказала, что он отвечает за живых и мертвых в этой траншее.
прохрипел:
надвигался по траншее, обваливая, утюжа, давя блиндажи; дым разрывов
перемешивался с горячими выхлопными газами.
пошатываясь.
Танки ползли справа и слева, обтекая высоту, входили в деревню. Какие-то
танки двигались с тыла, ломая деревья, стреляли на улицах среди домов. Перед
ними в сторону траншей бежали и падали люди. Люди бежали и по скатам высоты.
А овсяное поле, дальняя опушка леса, окраины деревни - все гремело,
вздымаясь разрывами, и небо дрожало от грубых басовитых струн. И воздух
везде шуршал и колыхался, лопаясь громом, и капал мелкий, как пыль, дождь. И
был, оказывается, закат за высотой, багрово-кровавая щель светилась,
сплюснутая тучами снизу и сверху. И на фоне этого заката он тоже отчетливо
увидел на высоте черные силуэты танков. А небо непрерывно раскалывалось,
вибрировало, налитое гулом, и в этом смешанном гуле неба и земли серыми
тенями внезапно, совсем беззвучно и стремительно вынеслась над лесом партия
штурмовиков, вытянулась и пошла в пике на высоту, выбрасывая к земле острые
вспышки пулеметов. И в ту минуту, готовый плакать и проклинать это
помогающее небо, он подумал одно: "Наши ИЛы!" - и страшным криком бессилия и
тоски закричал в небо:
штурмовики сделали пять разворотов над горящей деревней, скрипя эрэсами,
стирая с земли звуки боя, железный рев танков. Наводчик противотанкового
ружья сидел у стены, непонимающими глазами глядел то на Ермакова, то на
пикирующие самолеты; из его ноздрей струйками текла кровь, и рукав шинели
был в крови. Он был тяжело контужен. На коленях его лежало покореженное
противотанковое ружье.
птичьим личиком.
убитые... Товарищ капи...
номера, его тело сползло в траншею, стукнуло возле ног, - и тогда понял, что
все кончено. Потряхивая широкими плоскостями, ИЛы развернулись над деревней,
где слабо дымили подожженные грузовые машины, ушли на восток, почти касаясь
верхушек леса.
дождем, прибитый дым шести горящих танков тянулся по скату высоты меж копен,
и там, спокойно перешагивая через тела убитых, шли по полю в пятнистых
плащ-палатках человек восемь немцев, шли прямо на высоту. И именно то, что
немцы приближались спокойно, а со стороны высоты не раздавалось ни одного
выстрела (выстрелы хлестали справа, и слева, и позади), сказало с предельной
ясностью, что оборона сломана, ее уже нет.
увидел, что немцы упали, быстро поползли в разные стороны, прячась за
бугорки убитых. И сквозь дробь очередей Ермаков крикнул солдату:
левое ухо. Он отпрянул от пулемета: солдата с птичьим лицом нигде не было. И
Ермаков бросился к другой стене траншеи.
Сморщась и потерев грудь, Ермаков поднял чей-то автомат и пошел по траншее.
Все, что он делал сейчас, делал как будто не он, а другой человек, и то, что
он думал, мелькало в сознании отрывочно, но обжигающе отчетлива была
единственная мысль: батальон погиб.
улыбаясь окровавленным лицом, в мокрой, обмазанной глиной шинели, выскочил
навстречу из хода сообщения, и несколько человек солдат с угрюмо
напряженными лицами столпились за его спиной, тяжело дыша.
слипшихся волос, скулы и нежный мальчишеский подбородок - в красных
разводах, а белые зубы влажно блестели, открытые обрадованной улыбкой. -
Жорка, ранен? - отрывисто спросил Ермаков. - Это кто с тобой? С каких рот?
Человек тридцать. А я вас... на капэ искал... Вы сами ранены, гляньте-ка,
кровь из уха! И кобура расстегнута! Выронили ТТ? Возьмите, у меня запасной!
его в скользко-липкую кобуру.
грязнейший носовой платок. - Вытрите. Контузило вас!..
коммунисты и офицеры?
но никто не вышел из гущи людей - коммунистов и офицеров не было ни одного.
Разве поймешь что? Мы вроде одни и остались.
солдат с обезумело сверлящими глазами. - Везде они! Хана нам, видать! - И,
злобно оскалясь, потряс автоматом. - До последнего отстреливались!..
тотчас, усилием сдерживая себя, ткнул автоматным стволом в грудь солдата. -
Вы... в мышеловке? Оставайтесь, к чертовой матери! - Он повысил голос: - Кто
не верит - в сторону!
пойдут за ним, другого выхода не было у них. Лил дождь и, не охлаждая
голову, сек по лицу, ослеплял, как удары иголок. Смыло багровый блеск
заката, все свинцово затянуло хмарью, ускоряя сумерки, и Ермаков надеялся
даже на это маленькое прикрытие, которое послало ему небо. Печально пахло
горьким дымом, дождь пригасил пожары, но тугое урчание танков, торопящиеся,
взахлеб, вспышки стрельбы доносились из деревни. Там добивали рассеянные
остатки батальона, и автоматный этот треск сухо и остро давил Ермакову
горло.
набухла под дождем. Жорка прикладывал к повязке рукав шинели.
Оставь!
танков, к неясным крикам в деревне, один раз пулеметной строчкой
прострекотал где-то мотоцикл, и почудилось: губная гармошка на околице
проиграла.
застигнутые снарядами, лежали вокруг пустых лотков; и, прислонясь плечом к
стволу единственного уцелевшего миномета, недвижно склонив голову, сидел
малознакомый молчаливый лейтенант, командир взвода. Разбитые очки были
втоптаны в землю. Он стрелял, очевидно, до последней мины и, без очков, не
увидел свою смерть. Он был близорук, и автоматчик, по всей вероятности,
подполз к самой траншее.
в ствол. И возьми документы у лейтенанта.
вталкивая за пазуху перетянутый резинкой бумажник лейтенанта, догнал
Ермакова.
Мережковский Дмитрий
Дальский Алекс
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Ильин Андрей