но комбат его не обвиняя и даже не обижался на него, понимая, что без
снарядов командир батареи ему не помощник.
траншеи. Тем временем из кустарника Гутман с двумя бойцами вынесли на
палатке тело Муратова. Сойдя со скользкого льда, они, то ли от усталости,
то ли не зная, куда направиться дальше, нерешительно опустили его на
траву, но Гутман заторопил их, и бойцы снова взялись за углы палатки.
Тяжело взобравшись на обмежек, они положили убитого возле входа в
траншейку, и у комбата на секунду перехватило в горле, когда он вспомнил
об их ночном разговоре о часах. Вот оно, суеверие! Впрочем, разве он один?
У тех многих, что остались под высотой, вряд ли были какие-нибудь часы. Да
и особые предчувствия тоже.
собираясь прекратить огонь, унимались по одному и пулеметы. Волошин
продолжал угрюмо молчать, представляя себе, как немецкие пулеметчики на
высоте разряжают теперь свои перегревшиеся "машиненгеверы", меняют
раскаленные стволы, закуривают и хвастают друг перед другом, как лихо
отбили атаку русских. Что ж, они победили, и хотя комбат не чувствовал
себя побежденным, настроение его было более чем скверным. Ожидая, пока
Чернорученко наладит связь, он смотрел на высоту и кустарник, из которого
еще тянулись отставшие и раненые. Последними вышли два бойца, один
ослабело опирался на плечо другого. Они брели, словно слепые, безразлично
оглохшие к выстрелам сзади, о чем-то устало переговариваясь между собой.
Потом раненый оставил плечо товарища и опустился наземь, другой начал
тормошить его, понуждая подняться, и, вскинув голову, тонким голосом
прокричал на пригорок:
Самохина, решительно шагавшего вдоль окопчиков своей роты.
траншее, грузно ввалился в нее, едва не сбив с ног Чернорученко.
его под косо надвинутой ушанкой была свежезабинтована, а сквозь марлю
бинта проступило и расползалось влажное пятно крови. Лейтенант болезненно
дотронулся до повязки грязной рукой, и лицо его исказилось в
страдальческой гримасе.
языком слизала. Последнего сержанта ухлопали. Грак ранен в обе ноги. Как
же так, товарищ комбат? Это же безобразие! И эта артиллерия, черт бы ее
подрал! Ее бы саму в цепь, пусть бы поползала под их пулями.
нужны.
- Надо было сидеть, пока не подвезут снаряды. А так что? Голыми руками
воевать? Он вон - полдня бризантными крошит.
на каску на дне траншеи. Чернорученко тем временем наладил связь и
переговаривался с телефонистом штаба.
докладом командиру полка, которому, помимо прочего, предстояло также
сообщить о потерях.
разговор будет нелегкий, он готов был к любому. Он не чувствовал
какой-либо своей вины в том, что батальон отошел на исходные, ибо был
убежден, что взять высоту при таком соотношении сил было делом немыслимым.
нет.
четко и доказательно сформулировать свои аргументы, и в беспорядочных
звуках угасавшего боя он не сразу услышал то, что, наверное, раньше его
уловил Гутман. Комбат перехватил направленный на Самохина
многозначительный взгляд ординарца, его чуткую настороженность в подвижных
глазах, и тогда вдруг услыхал сам. С высоты слабенько, как из-за дальнего
пригорка, простучало раз и второй и заглохло. Потом еще простучало.
Стреляли из автомата. Но эти звуки коротеньких очередей явственно
отличались от выстрелов немецкого автомата - это был ППШ.
пуст, разрытый снарядами его верх чернел пыльными пятнами, бруствер
траншеи местами был разворочен до бурой глины, немцев там не было видно.
Очереди тоже как будто заглохли. Прошло минут пять, и с высоты не
донеслось больше ни единого выстрела.
подумал комбат. Тем не менее тревога за судьбу Нагорного колючей занозой
вонзилась в его сознание и не давала успокоиться. Судьба этой горстки
бойцов была целиком на его совести, тут уж он ни в малейшей степени ни на
кого сослаться не мог.
вызывало испуг, и он замирал в предчувствии, что именно так и случилось.
Но тогда что ж! Тогда сержант там обречен и погибнет, пока батальон будет
сидеть на исходной позиции и ждать, что предпримет начальство. Сам он,
конечно, предпринять ничего уже не мог.
воронках, дождется ночи и выберется обратно? Или он давно уже погиб?
Погибший, он не вызывал тревоги, разве что слабое, почти привычное для
командира чувство человеческой жалости, слишком обычной в подобных
случаях. Волошин обвел взглядом лица командиров в траншее, но лица эти
были мрачно-спокойными, похоже, никто из них особо не вслушивался в
редкие, почти случайные выстрелы на высоте. Разве что Гутман...
недолго повглядывался в тыл и предупреждающе окликнул комбата:
вниз пробиралась группа людей, в первом из них, в накинутой поверх шинели
палатке, он сразу узнал командира полка.
пожаловало в батальон, чтобы во всем разобраться на месте. Что ж,
возможно, так оно и лучше. Может, майор еще и наблюдал все это побоище,
значит, долго объяснять ему не придется.
потерях!
людей. Командир полка прибыл сюда со всей своей свитой: адъютантом,
ординарцем, заместителем по политчасти майором Миненко; сюда же прибежал и
Маркин, и двое проверяющих из штаба полка. Хорошо, что бризантный обстрел
прекратился и редкие разрывы грохали теперь в стороне совхоза, а то бы
одного меткого залпа было достаточно, чтобы обезглавить полк.
командиру полка.
неподвижным взглядом уставясь ему куда-то на грудь. В траншее сделалось
тихо. Предчувствуя скандал, все напряженно рассматривали комья земли на
бруствере.
выдержку, чтобы хоть внешне казаться спокойным.
полка. - Вы получили приказ на атаку?
высоту, товарищ майор. А там оказалось более восьми пулеметов! К тому же
батальон попал под губительный огонь бризантных и потерял треть состава...
командир полка. - Я вас спрашиваю, кто вам разрешил отвести батальон на
исходный рубеж?
подчиненного вопросом, не давая тому ответить. Наверное, и теперь отвечать
не имело смысла, его ответ вовсе не интересовал командира полка.
Миненко с неизменной улыбочкой на добродушном лице заметил язвительно:
прежде чем принять такое решение, следует посоветоваться.
вдребезги.