Чтение 26–й страницы книги ~Призвание варяга~

Лайма с Озолем - маленьким Яном Уллманисом. По мере того, как тучи сгущались
и дождь лил, как из ведра, мы все сильнее прятались под какой-то навес. Из
всех женщин на пристани осталась одна - моя матушка. У нее были безумные
глаза - она, как раненая птица, с подбитым крылом, металась, припадая на
ногу, по черной, мокрой от дождя пристани, и я отчетливо слышал, что она
кричала:

- "Это я во всем виновата, Господи! Покарай меня, Господи, вот я -
грешница, но не оставь вдовы с малым ребенком! Возьми меня, Господи...
Только спаси их! Спаси их всех!"

Про мою матушку уже тогда шла молва, что она - колдунья и знает такое,
о чем лучше не знать иным смертным. Поэтому ей не мешали, а тетя Лайма,
прижимая меня с Озолем к своей полной груди, часто-часто крестилась и
шептала молитвы.

Под утро, когда тучи рассеялись, многие увидали корабль - со сбитыми
мачтами и издырявленными бортами. Он так сильно "лег на борт", что с него
сбросили пушки. Но даже над сими обломками все еще гордо реял наш черный
крест и оттуда кто-то звал помощи. Тут же спустили баркасы и все оживились,
а матушка упала там, где стояла, и погрузилась в глубокий сон.

По сей день в метафизике этот случай - пример "сублимации воли".
Простой же народ верит в то, как "рижская ведьма" колдовством удержала на
плаву обреченный корабль, который пошел ко дну сразу, как она потеряла
сознание... А кто в здравом уме и трезвом рассудке вздумает перечить столь
грозной волшебнице?

Такова была Сила Любви моей матушки.

Винилась же моя матушка перед Господом за ссору с моим отцом. Втайне от
него в очередную поездку в Россию матушка встречалась с венценосною бабушкой
и спросила совета. Та сразу же осознала угрозу ее собственным внукам, коль у
евреев возникнет ребенок с романовской Кровью и... вызвала Кристофера
Бенкендорфа.

На тайной встрече сия троица уговорилась -- Кристофер получал большие
поблажки в Лифляндии за то, что "делал ребенка" с одною из русских фрейлин.
Об этом он писал секретную роспись для бабушкиной Канцелярии, в коей особо
оговаривал то, что будущий ребенок -- никак не фон Шеллинг, и... не еврей,
но -- несомненно Романов.

Матушка же обязывалась делать вид, что вернулась к Кристоферу и носить
положенный срок подушку под платьем. Евреев же она должна была убедить, что
ее младший сын должен вырасти, а до этого срока -- нельзя убивать меня с
Дашкой, ибо сразу ж возникнут всякие подозрения и угрозы еврейству.

Бабушка же с особо доверенными нарочными разослала сии расписки ко
дворам наших родственников -- в Англию, Пруссию и Голландию. (Там все без
ума от фон Шеллингов, а Романовых... Их в Англии не считают "джентльменами",
в Голландии зовут "вечными должниками", а Пруссии кличут -- "славянами". И в
том, и в другом, и третьем случае -- надеюсь, все сказано. В нашем доме мы
весьма верим в Кровь и во все пороки и добродетели, какие с нею
наследуются.)

Разумеется, все трое уговорились обо всем этом молчать и правда вышла
наружу лишь в дни смертельной болезни моей матушки в 1816 году. Она показала
рижанам свою часть расписок и об(r)яснила при этом, почему она вычеркивает
нашего брата Костика из всех завещаний. Евреи ей не поверили и обратились к
русским. Недостающие части бумаг им пред(r)явили -- Государь Александр,
который боялся "еврейской угрозы" от Костьки и мой дядя -- Кристофер.

Все его верили идиотом и нарочно подложили под него самую глупую
фрейлину, но дядя мой оказался истинным Бенкендорфом. Потомком простых
ливских, латышских, да эстонских крестьян с их простотой и мужицким
лукавством. Да, он показал свою часть документов и совершенно разрушил всю
Костькину будущность и опору в евреях.

Но у дяди к тому времени был иной -- незаконный ребенок. Вот ему-то и
пригодились расписки Государыни Екатерины Великой в том, что по ее мнению --
Кристофер Бенкендорф, - законный Романов.

Так незаконный сын моего дяди -- ни на что не надеявшийся "простой
инженер" Nicola вдруг стал одним из главных претендентов на русский престол.
А сделали его таковым -- собственноручные показания моей бабушки!

Но все это было скрыто до времени от моего батюшки. Он не видел причин,
по коим его вдруг сменили на Кристофера, и турецкая Кровь его закипела. У
них с матушкой пошла череда весьма бурных сцен с криками, ругательствами и
всяческим обзыванием.

В одной из таких сцен отец чуть не ударил мою матушку, я это видел и
побежал вставать между ними. Меня мой папа не тронул...

Рука его так и осталась занесенною в воздухе, а потом он грязно
выругался, назвал матушку гадким словом и вышел из комнаты. А матушка вслед
ему в сердцах крикнула:

- "Да чтоб ты сдох! Чтоб корабль твой утопили!"

Отец же со зла нарочно отправился в море в то самое плавание. Вот
поэтому-то матушка так и расстроилась, бегая по сходням в ожиданьи отца из
той экспедиции.

Как я уже доложил, корабль отца и вправду пошел ко дну прямо перед
рижским портом и все домочадцы с тех пор боялись злить мою матушку. Ведь она
мало того, что удержала обреченный корабль на плаву, но перед этим --
простыми ругательствами утопила его!

Отец мой с той самой поры был весьма сдержан в ссорах с моей матушкой,
но от него не укрылось, что она "колдовством" спасла его от погибели. Когда
матушка стала оправляться от своего обморока, отец пришел к нам домой и
пробовал извиняться.

Извинения были приняты, но, по рассказам, он стал было распускать руки,
а матушка не могла ему показать, что у нее под платьем подушка. Они снова
поссорились

Не успел отец выйти за дверь, как в спальню ворвался Кристофер, который
начал орать, что... мол, матушка готова задрать подол пред любовником и это,
мол, обнаружит весь заговор. А...

Тут дверь опять отворилась. Отец мой не понял о чем идет речь, но ему
не понравились крики, да вопли Кристофера. Он потребовал от старшего брата,
чтоб тот немедленно извинился.

Как ни странно, в тот миг правда была на стороне Кристофера, но он не
мог в этом признаться. Вместо ответа генерал выдернул шпагу и закричал:

- "Речь идет о моем сыне -- Наследнике этой страны. А ты хочешь его
погибели! Так я защищу всех моих отпрысков, - защищайся!"

Он не подумал об(r)яснить брату истинный смысл своих слов и планов, а тот
решил, что беда грозит мне и моей сестре Дашке.

Турецкая Кровь ударила в голову моему батюшке. Он немедленно выхватил
свою шпагу и братья стали в позицию. Они догадывались, но не могли об(r)яснить
друг другу -- Брату своему, что дерутся за будущее своих чад. Отец мой
защищал мое Право на всю Прибалтику и Право Дашутки. Дядя готов был умереть
за тайну расписки, в коей сама Государыня называла его -- Романовым и дала
шанс его будущим детям на Русское Царство.

Один был -- хороший солдат и сын лучшего фехтовальщика Российской
Империи. Другой -- прекрасный моряк и -- второй сын того же самого
фехтовальщика. Они кружились между собой и шпаги их то, как хищные змеи,
покачивали своими острыми жалами, то -- как яркие молнии звенели в руках их
владельцев.

Все ж таки -- поединок в дамской спальне дал преимущество для солдата,
который привык драться на твердой земле, а не шаткой палубе. В некий миг
шпага Кристофера скользнула на секунду быстрее и отец покачнулся. Шпага
Брата его пронзила ему бедро.

Пока он инстинктивно схватился за рану, Кристофер выбил шпагу из его
ослабелой руки. Но тут матушка моя пришла вдруг в себя, ударила дядю
подушкой, выдрала какую-то деревяшку от своего алькова и кинулась было на
Кристофера.

Тот на миг растерялся, упустил из виду Карлиса и ловкий пират немедля
подобрал с пола свою шпагу. Правда, от боли он стоял немного согнувшись и
дядя больше внимания уделял моей матушке, которая стояла против него только
в ночной рубашке с огромным поленом в слабых руках. Ленты, удерживавшие
подушку на ее животе, немножечко распустились и матушка то думала
перехватить лучше полено, то пыталась поправить подушку.

В следующий миг Кристофер обернулся к Карлису, а тот не смотрел на
него, но лишь опустил шпагу и уставился на эту подушку. При этом он с
изумленьем шептал:

- "Так вы не беременны? Господи, а... Но почему?"

Кристофер утер пот со лба, выругался на солдатский манер, пожал руку
младшему брату и осмотрел рану его. Сплюнул, расстегнул крючья на воротнике
своей формы и сухо заметил:

- "Пустяк. Заживет, как на латышской собаке... Что будем делать?"

Матушка отбросила свою деревяшку в сторону и стала вновь поправлять
ленты с подушкой. Потом она тихо сказала отцу:

- "Если ты не хочешь, чтобы твоих детей зарезали чокнутые жиды, молчи о
том, что увидел. Если же тебе это важно -- перед Богом клянусь, - я не спала
с братом твоим. Я покажу тебе наши расписки".

Кристофер сокрушенно покачал головой и сказал:

- "Если ты еще считаешь меня своим братом, не рассказывай об этом
дружкам... Я согласился на это, ибо только так Государыня признала меня
Романовым. Я твою подружку и пальцем не тронул".

Отец, немного подумав, вложил и свою шпагу в ножны. Затем, хоть брат
уже и пожал его руку, поверх зажатой в ней шпаги, сам подал руку Кристоферу
и повинился:

- "Прости мне горячность... Это все -- турецкая Кровь. Я верю тебе,
что... В общем, прими мою дружбу. Мы же ведь -- Братья".

Тут дядя с отцом обнялись и расцеловались и с того самого дня и до
смерти жили, как два любящих брата. В домах правящих классов часты трения и
борьба за Наследство, но Бог миловал нас. Во всех домах моих родственников