бежал, потом, замедлив темп, возвращался, смотрел на секундомер, записывал
время в толстую тетрадь в пестрой обложке, лежавшую на каменном столе,
снова становился на старт, вполголоса произносил команду и бежал; каждый
раз он понемногу увеличивал пройденную дистанцию; зачастую ему страшно
долго не удавалось выйти за цифру "25", еще больше времени проходило,
прежде чем он достигал "50", но напоследок он преодолевал всю дистанцию до
"100" и записывал в тетрадку время - одиннадцать и две десятые секунды.
ужасно скучным, словно в эти летние дни в саду или в Блессенфельдском
парке разверзалась зияющая бесконечность; старт - возвращение; старт -
небольшое ускорение темпа и возвращение; и даже те минуты, когда он сидел
рядом с ней, поясняя и комментируя цифры в тетради и расхваливая свою
систему, казались ей одновременно волнующими и скучными; его тренировки
были слишком фанатичными, его крепкое и стройное юношеское тело пахло тем
истовым потом, каким пахнут мальчики, еще не познавшие любви; так пахли ее
братья Бруно и Фридрих, когда они слезали со своих велосипедов на высоких
колесах и думали только о километрах и о минутах; с той же одержимостью
проделывали они в саду сложные упражнения, чтобы расслабить мускулы ног;
так пахло и от ее отца, когда он пел, с важным видом выпячивая грудь;
дыхание они тоже превратили в спортивное упражнение; пение было для них не
просто удовольствием - эти усатые бюргеры отдавались пению со всей
серьезностью, пели истово, истово ездили на велосипедах, даже к мускулам
они относились истово, к мускулам груди, мускулам ног, мускулам рта;
судороги вычерчивали у них на коже ног и щек отвратительные лиловые
зигзаги, похожие на молнии; в холодные осенние ночи они часами простаивали
на ногах, чтобы подстрелить зайцев, которые прятались среди капустных
кочерыжек, и только на рассвете, сжалившись над своими затекшими
мускулами, решали поразмяться и бегали взад и вперед под моросящим дождем.
"Зачемзачемзачем?" Куда делся тот, кто носил в себе смех, словно скрытую
пружину в скрытом часовом механизме, тот, кто умел смягчить нестерпимое
напряжение и вызвать разрядку; единственный, кто не принял "причастие
буйвола"? Она смеялась и читала в беседке "Коварство и любовь",
перегнувшись через перила, она видела, как он выходит из ворот типографии;
своим легким шагом он направлялся в кафе "Кронер"; он носил в себе смех,
словно скрытую пружинку. Был ли он ее жертвой, или она стала его жертвой?
гнешься? Один неосторожный шаг, и ты полетишь в синюю бесконечность и
разобьешься о бетонные стены ямы с компостом; сухие листья не смягчат
удара, а гранитная облицовка лестницы - далеко не подушка. Так это он? Кто
он? Привратник Хупертс смиренно встал в дверях.
что не сел бы в желтый автобус, который, как жук, пополз обратно вдоль
стены, а Бруно никогда не ходил без трости; тростью он убивал время, рубил
его на части, разбивал вдребезги; он рассекал время тростью или картами,
кидая их все ночи напролет, все дни напролет, словно клинки; Фридрих
прискакал бы верхом, а Бруно никогда бы не приехал без трости; значит, не
надо ни коньяка для Фридриха, ни вина для Бруно; они пали под
Эрби-ле-Юэтт; два безрассудных улана помчались прямо под пулеметный огонь;
они надеялись, что бюргерские пороки избавят их от бюргерских
добродетелей; скабрезными анекдотами хотели они погасить свое ревностное
благочестие, но голые балетные крысы, плясавшие в клубе на столах, вовсе
не оскорбляли памяти их почтенных предков, ведь и предки были далеко не
такие почтенные, какими кажутся в портретной галерее. Коньяк и вино, милый
Хупертс, вы можете навсегда вычеркнуть из карты напитков. Пиво? Походка
Отто была не столь упругой, в ней слышался маршевый ритм, его башмаки
выстукивали на каменных плитках лестницы слово "враг, враг"; и потом,
когда он спускался вниз по Модестгассе, печатая шаг по мостовой, слышалось
то же слово "враг"; уже в раннем возрасте он принял "причастие буйвола",
или, может, его брат, умирая, завещал Отто имя Гинденбурга? Отто родился
через две недели после смерти Генриха и погиб под Киевом; я не хочу больше
себя обманывать, Хупертс, все они умерли: Бруно, Фридрих, Отто и Эдит,
Иоганна и Генрих.
в каждом его шаге, тот старше; принеси чаю, Хупертс, свежего, крепкого чаю
с молоком, но без сахару, чаю для моего негнущегося и несгибаемого сына
Роберта, который жить не может без тайн, и сейчас он тоже хранит в своей
груди тайну; его били, ему искромсали всю спину, но он не согнулся, никого
не выдал, не предал моего двоюродного брата Георга, который приготовил ему
в аптеке черный порох; повиснув между двумя стремянками, он сейчас
спускается с перекладины на перекладину, парит в воздухе, раскинув руки,
как Икар; Роберт направляется сюда; и он не упадет в яму с компостом, не
разобьется о гранит. Подайте нам чаю, милый Хупертс, свежего крепкого чаю
с молоком, но без сахара, и сигареты тоже, пожалуйста, для моего
архангела; мой архангел приносит мне мрачные вести, пахнущие кровью,
местью и мятежом; они убили того светловолосого мальчика; сто метров он
пробегал за десять и девять десятых секунды; я всегда видела его
смеющимся, но видела всего три раза, у него были ловкие руки, он починил
крохотный замочек в моей шкатулке для драгоценностей; столяр и слесарь
бились над этим замком лет сорок, и все без толку, а он только дотронулся
- и сразу исправил; тот мальчик был не архангелом, а просто ангелом; его
звали Ферди, у него были светлые волосы; этот дурачок думал, что людей,
принявших "причастие буйвола", можно победить хлопушками; Ферди не пил ни
чая, ни вина, ни пива, ни кофе, ни коньяка, он припадал губами к
водопроводному крану и смеялся; если бы Ферди был жив, он достал бы мне
ружье, или тот, другой, темноволосый ангел, которому запретили смеяться, -
тот бы тоже достал; это был брат Эдит; его фамилия была Шрелла, и он
принадлежал к числу людей, которых никогда не зовут по имени; Ферди достал
бы, он заплатил бы за меня выкуп, с оружием в руках освободил бы меня из
заколдованного замка, но его нет, и я так и останусь заколдованной;
выбраться отсюда можно только по гигантским стремянкам; вот мой сын
спускается ко мне.
тебя в щеку; у тебя вид мужчины лет сорока, седина на висках, узкие брюки
и бирюзовый, как небо, жилет, не слишком ли он бросается в глаза? Пожалуй,
это правильно, что ты загримировался под господина средних лет, ты теперь
похож на начальника, чьи подчиненные были бы рады услышать, как он
кашляет, но он считает, что кашлять - ниже его достоинства; прости, что я
смеюсь; какие искусники нынешние парикмахеры, твоя седина совсем как
настоящая, а подбородок у тебя щетинистый, как у человека, который бреется
только раз в день, хотя ему следовало бы бриться два раза; ловко сделано,
только красный шрам остался прежним; как бы он тебя не выдал; нет ли и тут
какого-нибудь средства?
только спросили:
гравийного карьера принесла мне книгу с твоей фамилией и нашим адресом;
это был Овидий в серо-зеленом картонном переплете, испачканном куриным
пометом, а твою хрестоматию, в которой не хватало одной страницы, нашли в
пяти километрах от этого места, ее принесла мне кассирша из кино: она
пришла в контору, выдав себя за нашу клиентку, и Йозеф привел ее ко мне
наверх.
часто пользовался моим гостеприимством, и сказал:
бежать.
и сообщила:
девушка была беременна, и она осталась одна; ее отца арестовали, брат
скрылся, ты бежал, сама она две недели просидела в тюрьме, ее там
допрашивали, нет, они ее не тронули; как легко оказалось рассеять
нескольких агнцев, остался только один агнец - Эдит; я взяла ее к себе.
По-видимому, дети, ваше безрассудство было угодно богу, но вы по крайней
мере должны были убить Вакеру, сейчас он стал полицай-президентом, боже
избави нас от уцелевших мучеников, таких, как Вакера; учитель гимнастики,
ныне полицай-президент, разъезжает по городу на белом коне и лично
руководит облавами на нищих. Почему вы его не убили - но, спрашивается,
чем? Порохом в картонной обертке? Хлопушками не убивают, мальчик. Почему
вы не спросили _меня_? Смерть заключают только в металл: в медную гильзу,
в свинец, в железо; ее несут металлические осколки, со свистом разрезая
воздух по ночам, они, словно град, падают на крышу, с треском ударяют в
беседку, летают по воздуху, как дикие птицы; "Дикие гуси с шумом несутся
сквозь ночь"; они кидаются на агнцев; Эдит умерла; незадолго до этого я
велела объявить ее сумасшедшей; заключение написали три знаменитых врача
своими аристократически-неразборчивыми почерками на бланках с внушительным
Каменистый Артем
Панов Вадим
Акунин Борис
Каргалов Вадим
Бажанов Олег
Василенко Иван