что хоть тоже в газету о них пиши заметку под названием "Благородный
поступок".
бумагу, начал толкать в печку дрова. Светка посидела возле дверцы плиты на
низенькой табуретке, взяла веник и стала подметать пол.
комнатушки, из которой виден был угол зловещего "гардеропа". Хозяин не
приглашал ее раздеваться, проходить. Пошвыривал дрова. Она, его
"примадонна", так ни разу ни с одним мужчиной больше и не была, боится
раздеться, "одомашниться". Ей нужно будет время заново привыкать к нему и к
дому, перебарывать свою застенчивость или еще что-то там такое, не всякому
дураку понятное.
похлебай горячего супу, хочешь -- почитай, хочешь -- поиграй, хочешь --
телевизор включи. Не знаю, работает ли? Я его давно не включал...
потом перевела глаза на мать. Лерка молча отстранилась от косяка, пропуская
Сошнина в дверь.
луже. "Урна!" -- догадался Сошнин. -- На свадьбы и торжественные гулянки ее
уже давно не пускали, но с поминок прогонять не полагается -- такой обычай.
Наш тоже. Русский.
полюбовницу!.." -- хотел он уязвить Лерку напоминанием о давнем их скандале,
и тут же "осаврасил" себя -- словцо Лаври-казака пришлось к разу. --
"Со-овсем ты, Леонид Викентьич, с глузду съехал, как говорят на Украине,
совсем! Скоро весь злом изойдешь, касатик!.."
старец Аристарх Капустин, соседи, многочисленные "воспитанники" бабки
Тутышихи и просто знакомые люди подвывали в лад ветеранам, промокая глаза
комочками платков.
ботинках, не шевелясь, не подавая голоса. Викторина Мироновна вопросительно
и тревожно взглядывала в его сторону, вежливо потчуя гостей. У торца стола,
в выдающийся костюм, в заморскую водолазку и шелковый парик наряженная,
торчала нелепая и всем тут чужая Юлька. Она поймала взглядом вошедшего
Леонида, потерянно ему улыбнулась:
ожидаемой строгости молвил:
попеть...
плечо Леониду.
сделанному парику и со скрипом прокашлял чем-то вдруг передавленное горло.
плахе, положенной на стулья вместо скамьи и покрытой облысевшим ковриком,
принесенным Викториной Мироновной из дому.
зачерпнула ложечкой кутьи из широкой вазы, подставив ладонь, пронесла ее до
рта и долго жевала, не поднимая глаз.
женщины-соседки, кто-то сказал привычное, к чему никогда и никому не
привыкнуть: "Вот она, жизнь-то, была -- и нету". Никто не продолжил, не
поддержал скорбный разговор, и петь больше не пробовали, не получалось ни
долгой душеочистительной беседы, ни песен расслабляюще грустных,
располагающих людей к дружеству и сочувствию.
тонкой перегородкой посвистывала носом Светка, простудившаяся на кладбище.
Несмело прижавшись к нему, спала Лерка. Четко работали-стучали старые часы
на стене в деревянном ящике -- их любила заводить ключом Светка. Леонид все
забывал их заводить, и уже через сутки после разрушения семейного союза
часы, упершись гирей в деревянный пол, замолкали, делалось тихо, время
останавли- валось в четвертой квартире. Он стал думать, откуда и каким
образом попались в пролетарскую квартиру такие старинные, снова сделавшиеся
модными и ценными часы -- опять пошла мода на старину. Но ничего ни
вспомнить, ни придумать не смог, и вообще думать ему ни о чем не хотелось --
редкий, пусть и настороженный покой был в его жилище и в сердце. Он понимал,
что надо как-то налаживать свою жизнь, разбираться в ней и, прежде чем
вплотную засесть за письменный стол, по-новому, вдумчивей и шире, что ли,
осмыслить все, что произошло и происходит с ним и вокруг него, научиться
смотреть на людей и понимать их не так, как прежде, глазами зоркого и
беспощадного "опера", а человека иного предназначения. На работе, там просто
было "сортировать" алкашей, бабников-разведенцев, жуликов, мелких и больших
воров -- "паханов" и "цариц", сутенеров и рвачей, вокзальных и чердачных
обитателей, бичей, перекати-поле вербованных. Но ведь это лишь верхний
слой... Или нижний? Пыль на подоконнике, а за окном, по-за стеклами идет,
бредет, бежит, живет, пляшет, веселится, плачет, ворует, жертвует фамильными
ценностями и собой, рождается и умирает всякий разный народ, много народу,
много земли, много лесу...
до конца вспомнить частушку, слышанную в деревне Полевке. Хорошая, складная
частушка -- народное творчество.
его кошмарный сон: по весеннему, рассосанному льду, замусоренному рыбаками,
испятнанному сверлами, приплясывая, ходила девочка в красной шапочке. Лед от
того и другого берега отсоединен заберегами, вот-вот тронется река, и никого
на льду, ни одной души, кроме девочки. Леонид смотрел, смотрел на девочку и
узнал Светку, хотел заорать, но в это время река тронулась, начало ломать,
разводить льдины. Сошнин бежал вдоль берега, точнее, пробовал бежать, да не
бежалось. Звал Светку -- воздуху на громкий крик в груди не хватало. И тогда
он бросился в реку, стал разбивать лед кулаками. Лед не разбивался. "Ты его
доской, доской", -- послышался голос Феди Лебеды, и откуда-то взялась доска.
Леонид крушил лед доской, рвался к Светке, больно натыкаясь грудью на острие
льдин, все глубже забредая в кипящую мутную воду. "Хорошо, хоть не холодная.
Сток. Горячий сток с шинного завода, вот и не холодная". Он пробился-таки к
девочке, протянул руку, но в это время льдина лопнула на несколько частей,
беспечно смеющуюся девочку закружило, понесло уже не на льдине, на тетрадном
листе, в углу которого стояла крупная красная двойка, понесло в небо, во
тьму, проколотую звездами. "Да это же тот свет!" -- догадался Леонид и, как
ему казалось, во все горло заорал: "А-а-а!" -- на самом же деле лишь замычал
и, подпрыгнув в постели, проснулся.
Лерку к постели и не отпускал до тех пор, пока не занемела от неподвижности
рука. Затем поднялся попроведать дочку. Слягав одеяло, уронив подушку, руки
и ноги вразброс, девчушка доверчиво обняла бабы Линин старинный сундучок,
сотворенный вятскими умельцами и с малолетства обогретый ее телишком, а до
нее сундучок этот обживали, грели, хранили в нем подвенечные платья,
нехитрое деревенское приданое, клубки, платки, узелки с серебрушками и
леденчиками, половички, скатерти, кружевца дальние родст- венницы Светки,
которых она никогда не видела, не знала и уж не увидит и ничего о них не
узнает... "Что уж тут болтать о связи времен. Порвались они, воистину
порвались, изречение перестало быть поэтической метафорой, обрело такой
зловещий смысл, значение и глубину которого дано будет постичь нам лишь со
временем и, может быть, уже не нам, а Светке, ее поколению, наверное, самому
трагическому за все земные сроки..."
Сошнин опустился на колени возле сундука, осторожно прижался щекой к голове
дочки и забылся в каком-то сладком горе, в воскрешающей, животворящей,
печали, и, когда очнулся, почувствовал на лице мокро, и не устыдился слез,
не запрезирал себя за слабость, даже на обычное ерничество над своей
чувствительностью его не повело.
на Лерку, закатившую голову ему под мышку.
болезни превозмогают. Детей, а нынче вот дитя растят. Одного, но с большой
натугой, пока вырастят, себя и его замают. Плутавшие по земле, среди
множества себе подобных, он и она объединились по случаю судьбы или
всемогущему закону жизни. Муж с женою. Женщина с мужчиной, совершенно не
знавшие друг дуга, не подозревавшие даже о существовании живых пылинок,
вращающихся вместе с Землею вокруг своей оси в непостижимо-громадном
пространстве мироздания, соединились, вот чтоб стать родней родни, пережив
родителей, самим испытать родительскую долю, продолжая себя и их.
в природе, а человек с человеком, соединенные для того, чтоб помочь друг
другу и обществу, в котором они живут, усовершенствоваться, из сердца в
сердце перелить кровь свою и вместе с кровью все, что в них есть хорошее. От
родителей-то они были переданы друг дружке всяк со своей жизнью, привычками
и характерами -- и вот из разнородного сырья нужно создать строительный
материал, слепить ячейку во многовековом здании под названием Семья, как бы
Афанасьев Роман
Ильин Андрей
Перумов Ник
Майер Стефани
Конан-Дойль Артур
Роллинс Джеймс